Рыцарь и ведьма

Думаю, неосмотрительно стоять слишком долго на этом сквозистом ветру. Но и жаль так быстро отказывать себе в простых и знакомых ощущениях, говорящих о том, что я по-прежнему жив, что очертания бытия в целом не изменились. Кругом заурядные ароматы улицы. В закрытые веки бьется вульгарный свет фонарей, желтое месиво, в котором растворяются, исчезая, лучи далеких звезд, и без того ослабевшие после преодоления космической толщи. Вдалеке гудит проезжая часть, и где-то нетрезво бубнит пятничная дискотека. Убедительная твердость стены за спиной – знак надежности будничного мира. Этот мир не соприкасается с зыбким пространством мутаций и искажений, порождающих мои сны. Он может позволить себе не замечать отдельные усилия горстки фанатиков по преодолению греховности человека.

Но всему приходит конец. Городской воздух, который я с наслаждением пропускал через свои легкие, подсылает ко мне густое облако выхлопной вони. Это завелся, заурчав мотором, фургон, припаркованный рядом и занявший половину ширины переулка. Надпись на задних дверях фургона извещает, что его владельцы работают на «Сладкую Абигейл» и «доставят домашние сладости и выпечку к вашему порогу». Я рассеянно киваю водителю, явившемуся затем, чтобы открыть двери.

Думаю, можно отправляться домой. Принять душ для начала…

– Вы ведь Джуд Леннокс, верно?

Я оборачиваюсь к водителю. Вообще-то на улицах меня узнают не так уж редко. Это потому что новости о рыцарских орденах публикуют в разделе светской хроники. А на днях все газеты только и писали про мой полет на безголовом драконе. Так что ничего удивительного. Но и ничего хорошего. Про Авеластр стыдно вспомнить, да и в не том я сейчас состоянии, чтобы раздавать автографы.

Меж тем из пивной выходит плечистый парень, с которым я столкнулся в проходе, и перегораживает собой дверь. Кажется, и он теперь признал меня. Намечается уже целая очередь поклонников. Одновременно из сумрака подворотни появляется еще одна фигура. Третий мой почитатель держит в руке длинное древко с закругленной рогаткой на конце. Это боевой ухват, каким в сражении сволакивают всадника с седла. Значит, убивать пока не планируют – только покалечить или обездвижить.

Одна рука водителя, как удавка, обхватывает мне шею, а другая заламывает локоть. Кадык утоплен, грубая ткань рукава дерет подбородок. Здоровяк из харчевни сгребает мои ноги, оторвавшиеся от земли. Ребята крепкие, а у меня, как назло, все тело будто из суфле. Соревноваться в силе мышц бесполезно. Меня втаскивают в грузовой отсек фургона – после тесного багажника Аленова седана это почти роскошь. Куда поедем на этот раз? «Мы доставим домашние сладости и выпечку к вашему порогу». Черта с два.

Руки выпускают меня. Я получаю несколько беглых ударов в голову и в бок. Но это ничего. Главное – помешать им захлопнуть двери. Я вскакиваю и успеваю увидеть, как раздвоенный наконечник ухвата летит мне в корпус. Хорошо. Став боком, устраняюсь, перехватываю разящее древко и рывком провожаю его мимо себя, дальше. Противник, не выпустивший орудия, теряет равновесие и заваливается вперед. Пригнув ухват к полу, я встаю на древко ногами, мой оппонент орет, пытаясь выдернуть прищемленные пальцы. Это ему удается, но не без моей помощи: я пинаю его в лицо, отчего тот отлетает на асфальт. Его напарник тут же получает в висок тупым концом освободившегося древка.

Водитель фургона в растерянности трясет головой, не в силах признать, что расклад существенно поменялся за последние пару секунд. Он пятится, впечатленный участью своих поверженных друзей, и вероятно, с ним уже даже можно разговаривать. Но пружинистый адреналиновый демон, вселившийся в меня, слишком разогнался, чтобы я остановился вот так сразу. Спрыгиваю на землю, разворачиваю ухват рогаткой к обидчику и подсекаю его ближайшую ногу. Ну вот, теперь, когда он тоже лежит, можно и пообщаться. Хотя нет, сперва бью его что есть силы по ребрам. Все-таки меня здорово разозлили.

– Вы кто, на хрен, такие?!

– А-а-а, не убивай, мужик! Мир! Мир! Нам заплатили, чтобы мы тебя кое-куда доставили.

– Куда? И кто вам заплатил?

– Они не представились. Просто велели оставить фургон у портовых складов.

– Просто? Да вы, дебилы, хоть знаете, кто я такой? Неужели вы думали, что это действительно будет просто? Сколько вам заплатили?

Несчастный вытаскивает из-за пазухи пачку купюр, перетянутых резинкой.

– Да забирай все, только не бей больше.

Почему бы и нет? Думаю, у меня есть право на эти деньги. Прячу пухлую пачку в карман. Сзади щелкает выкидное лезвие. Я оборачиваюсь и вижу ощеренный кровавый рот, из которого мой ботинок только что выбил передние зубы. Снова пускаю в дело ухват. Свист рассекаемого воздуха. Хруст сломанных пальцев. Нож звякает об асфальт.

– Э, вы чего? – Из трактира вываливает народ, неровно строясь вокруг нас.

Понизив голос, обращаюсь к водителю фургона – из всей троицы он один выказал хоть какую-то способность к переговорам:

– Передай своим нанимателям: пусть не ищут со мной встречи, если хотят жить.

Бросив орудие несостоявшихся похитителей среди распластанных тел, я скрываюсь в подворотне, в которой прятался один из нападавших. Участие подвыпившей толпы в нашей приятельской потасовке мне совсем ни к чему. Тем более что я со всем уже блестяще разобрался сам.

Ухожу соседним переулком прочь от нарастающего шума. Вывески над заведениями тут ярче, компании – многолюднее и дружнее. Встречные прохожие при виде меня сворачивает к краям дороги – кто-то в испуге прижимается к стене, кто-то слегка отклоняется от прямой линии, закладывая лишнюю пару футов между мной и собой. Люди пришли сюда сбросить напряжение будней, а вид парня, только что побывавшего в драке, сулит немного не те развлечения, к которым они привыкли. Я перехожу на спокойный шаг, принуждаю себя дышать ровнее, жду, пока в висках перестанет шуметь от натиска крови. У одной из витрин останавливаюсь, чтобы осмотреть свое отражение в стекле, подставляя лицо свету фонаря то одним небритым боком, то другим. Привожу в порядок одежду, волосы, отираю со скулы подсыхающий кровоподтек. Ну вот, почти благонадежный член общества. В таком виде можно появиться и на бульваре Святого Павла.

Я присоединяюсь к потоку людей и начинаю пробираться в сторону Почтамта. Может, это и странно, но стычка возле пивной пошла на пользу моему самочувствию. Места ударов саднят и будто наливаются горячим воском, зато мысль работает упруго и четко, по мускулам расходятся благотворные волны недавнего возбуждения.

Нападавшие должны были отвезти меня в порт. Не то чтобы я совсем не верил в совпадения, но так уж вышло, что склады в порту принадлежат Гидемару Кьератэре, отцу Гаэтано Кьератэры, который погиб, сунувшись в замок Авеластр вместо меня. Помнится, со слов магистра, родня Гаэтано обвинила в его смерти меня. Похоже, за время моего отсутствия они не только не отказались от жажды мести, но и учредили что-то вроде фонда, средства из которого должны оплатить мою поимку. Ах да, они ведь настаивали на моем изгнании, но, видимо, лорд-мэр отказал, и теперь Кьератэра, что называется, взяли правосудие в свои руки. Интересно, чего добивается старик Гидемар? Хочет придушить меня трясущимися руками? Или просто посмотреть мне в глаза в надежде, что это приведет меня к раскаянию? Ладно, если не отступятся от своей затеи в ближайшее время, то узнают, что бывает от удара молнии в старый дуб. Надеюсь, газетчики используют именно этот образ. Старый дуб – это, естественно, патриарх дома Кьератэра, а молния – это отсылка к моему першандельскому прозвищу. Мощная метафора, как по мне.

За полчаса я добираюсь до своего дома.

Вынимаю содержимое почтового ящика. Пока меня не было, накопился целый ворох. Так снегом заносит крыльцо в отсутствие хозяина. Поднимаясь по лестнице, перебираю квитанции и брошюры, пока не натыкаюсь на конверт без единой марки или подписи. Просто белый прямоугольник из плотной бумаги с вложенным внутрь листком письма и чем-то еще, плоским, маленьким и твердым. Отправитель не указан, но я ни мгновения не сомневаюсь, от кого послание. Сердце чеканит удары, изнывая от равновозможности беды или счастья, которой чреваты невскрытые конверты. Моя превосходная взвинченность оставляет меня, пока я надрываю край бумажной оболочки. Мне в ладонь падает ключ. Ключ от моей квартиры, который я отдал Джудит на взлете нашего с ней романа. «Ключ от моего сердца», – заявил я тогда. И вот она возвращает его.

Что ж, теперь нетрудно предсказать, о чем будет письмо. И все же я пройду до конца страстной путь, проложенный в завитках ее почерка.

Джуд! – писала как будто и не она. Соблюдена в общем виде ее бойкая круглая манера, но недоразвиты, скрадены эти ее щедрые хвосты и всякие петли, принадлежащие некоторым буквам и далеко заходящие на соседние строки. И все же, пожалуй, это ее рука, ее – увереннее, знакомее по мере движения к концу: похоже на орнамент, относящийся к какой-то пропавшей культуре, верной идее круга и связи всего со всем.

Прежде всего, знай, что я тебе бесконечно благодарна. Мы не так часто говорили друг другу по-настоящему искренние вещи. Все больше перешучивались, как будто ирония могла смягчить беззаконие наших встреч. А всего, что следовало бы сказать, в письме уже не передашь. Поэтому повторяю главное: я благодарна тебе. Ты появился, когда больше всего был мне нужен. А в другой жизни мы даже могли бы сделать друг друга счастливыми.

Но, знаешь, я рада, что все решено за нас – самим нам бы не хватило духу остановиться. Это такое облегчение – больше не терзаться нашей тайной, иметь возможность быть женой если и не верной, то честной.

Мы с Аленом уедем на какое-то время. Побудем в нашем домике в Атлеции, попробуем во всем разобраться. Как и подобает семье. Смешно, но понадобилось предательство с моей стороны, чтобы Ален снова увидел во мне женщину. Нет, ты, конечно, прав: ничего смешного. Пожалуйста, не пытайся разыскать меня или как-либо связаться. Мне далеко до тебя с твоими рыцарскими обетами, но ведь и я тоже дала однажды клятву – у алтаря. Вот и уважь ее наконец, даже если я сама прежде соблюдала ее не слишком последовательно.

Ты чудесный мужчина, и я надеюсь, что ты тоже сможешь разобраться в себе. Буду рада следить за твоими новыми подвигами. И конечно, желаю тебе найти настоящую любовь.

Твоя Джуд



Что же ты наделала, скворчонок? Я медленно складываю прямоугольник бумаги, который еще хранит тепло твоих ладоней, твой отраженный запах. В нем чудятся и табак, растертый в горсти, и сломанная плитка шоколада, и полынная горечь полей, приносимая на закате августовским ветерком, на котором я частенько простывал в детстве.

Провожу пальцами по тисненому следу, оставленному на бумаге шариковой ручкой. Какие-то непривычные мышцы лица искривляют нижнюю губу. Ты подписалась «Твоя Джуд», сократив свое имя так, чтобы наши имена стали неразличимы. Что ты имела в виду? Какое-то духовное единство, в котором мы слиты друг с другом по сей день и ты по-прежнему – моя? Я что, должен черпать в этом утешение? Увы, моя метафизическая подготовка крайне слаба. Нет, я всегда считал тебя родственной душой, но все же, боюсь, я слишком дорожил и другой, более досягаемой близостью. Может быть, любовь моя, это и не было любовью, но это было чертовски настоящим чувством.

Я и сам не заметил, что сижу на ступенях. До моей квартиры еще два этажа.


По крайней мере, судя по тону письма, Ален Лурия не совершил над женой хладнокровной расправы, на которую, как она полагала, он вполне способен. Наверное, это должно меня успокаивать. С другой стороны, о, если бы она была в опасности, я бы, не медля ни секунды, бросился ее спасать. Я ведь рыцарь. Рыцари спасают принцесс от драконов. Но, похоже, в этот раз принцесса сама предпочла дракона рыцарю. В сказках про такое не услышишь.

Поворачиваю ключ в замке, запираю за собой дверь. Остаюсь наедине со знакомым запахом жилища. Скидываю куртку в прихожей и направляюсь в ванную, по пути продолжая разоблачаться. Забираюсь в ванну и почти до упора открываю оба крана.

Вода прибывает, обжигая и жаля мои ссадины. Я гляжу на свое тело, на синеву вен под кожей, на все эти родинки и волоски, и понимаю, что давно не был настолько гол. Не в смысле отсутствия одежды, а в смысле той предельной наготы, в которой мы приходим в этот мир и в которой его покидаем. Орденская жизнь в прошлом. Рыцарь без герба и девиза уже и не рыцарь. Что ж я теперь такое? В чем мое предназначение? Ах да, предназначения у меня тоже больше нет. Его уже исполнили кастиганты, пустив мою доблесть на создание идеального человека будущего. Очередной мой подвиг, в котором я почти не участвовал. А еще… А еще у меня больше нет женщины. Не сложу ей теперь на колени мою неприкаянную голову. Хоть бы ненависть мне оставили. В утешение. Но нет, Ален Лурия и этого меня лишил.

Я был бы рад видеть в нем дальновидное чудовище, подчинившее своей цели заблудших охотников до чудес, которые в наивности своей подготавливают почву для триумфа Алена Лурии над всеми людьми. Я бы хотел, чтобы он оказался импотентом, у которого на свою жену поднимается только рука. Но правда в том, что он, похоже, ни то ни другое. Помогая кастигантам, он помогает миру. На свой лад, конечно. И в ситуации с Джудит он проявил добродетельность, которой даже она от него не ждала. Ну да, он поступил необходительно, когда угрожал мне пистолетом и запер в багажнике автомобиля. Но думаю, что сгоряча можно было и похуже дров наломать.

Давно я не был так гол. Все с себя скинул, дальше только кожа. В общем-то можно не вылезать из ванны. А что? Наглотаться капсул антифобиума и дать теплой воде убаюкать себя. Никто и не заметит. Это даже не будет самоубийством, потому что от Джуда Леннокса и так уже ничего не осталось.

Останавливает меня только одно: нежелание облегчать жизнь Гидемару Кьератэре и его наемникам. Хотят моей смерти? Пусть попотеют.

Спускаю воду, вытираюсь полотенцем, сбриваю перед запотевшим зеркалом всю брутальную фактуру, отросшую на лице, иду на кухню.

В холодильнике слабый запах распада и тлена. Переправляю испорченную снедь в мусорное ведро. В итоге остаюсь при пустом холодильнике, если не считать кетчупа и каких-то заледенелых кусков в морозилке. Да еще есть пара бутылок пива, которые принесла Джудит. Открываю одну, бросаю замороженное мясо в раковину, провожу ревизию на полках. Отыскал вскрытый пакет с хлопьями разных злаков и шоколадку. До утра как-нибудь протяну.

Проверяю автоответчик.

«У вас семь новых сообщений».

«Джуд. Это магистр. Разве мы не договорились, что ты зайдешь ко мне? Я хотел с тобой многое обсудить. Когда обойдешь все окрестные кабаки, сделай милость, проведай старика».

«Алло? Джуд? Это Байярд, привет. Куда ты подевался?»

«Джуд. Это Байярд. Перезвони, как только вернешься. Магистру нездоровится».

«Джуд, это Вера. Мне звонили из твоего ордена. Говорят, что ты пропал куда-то. Тетя с дядей волнуются. И я тоже. Если нужно занять денег, просто скажи. Перезвони мне, ладно?»

«Джуд, здравствуй. Я не знаю, правильно ли я делаю, что звоню тебе. Просто… я заходила перед отъездом, а тебя не было. Меня мучает то, что мы так и не попрощались. В общем, я все сказала в письме. Нет, то есть, конечно, не все. Я имею в виду, что ты заслуживаешь настоящего прощания. Э… Я не в том смысле, что мы должны были переспать напоследок или еще что-то. Просто не хочу, чтобы ты думал, что я думаю, что от тебя можно отделаться письмом. Надеюсь, у тебя все хорошо. Ладно. Пока».

«Джуд. Это Байярд. Слушай, если у тебя проблемы с домом Кьератэра, дай знать. Я бы не хотел портить с ними отношения, но если ты не объявишься на этой неделе, я лично пойду к Гидемару. Ради бога перезвони».

«Джуд, здравствуй, дорогой! Это тетя Изабель. Вера сказала, что ты где-то путешествуешь. Ты приедешь на праздники? Звякни, когда будешь дома».

Звякнуть придется, только не сейчас. Отчитываться перед близкими, когда мне себя-то нечем успокоить, да еще и на голодный желудок, – вот уж увольте. Только разругаюсь со всеми.

Включаю телевизор, лишь бы отвлечься от своих мыслей. Власти столицы ввели ограничение на ввоз яблок из провинции Лэ. Ожидается, что ограничение снимут не раньше, чем завершится следствие по делу о смерти Марии Тэлькасы, найденной в своем доме в минувший четверг. Полтора года назад госпожа Тэлькаса переехала в Лэ из соседней провинции Анерленго, где была известна в благотворительных кругах. По предварительной версии смерть наступила в результате острой аллергической реакции, вызванной яблоком сорта «Рубиновый соблазн». В настоящее время выясняется, подвергались ли яблони этого сорта магической обработке с целью улучшения внешнего вида плодов и их вкусовых качеств. Данный инцидент всколыхнул давнюю дискуссию о безопасности магической модификации продуктов питания и о правомерности магического вмешательства в организм человека.

Пока общество взвешивает угрозы трансмутации, по земле уже ходит магически выведенный идеальный человек. И у него – мои рыцарские добродетели. А может быть, и глаза мои. И вот в голове снова раскручивается проклятая карусель: мелькают, сменяя друг друга, кастиганты, журналисты, Кьератэра, Ален Лурия, Джудит. А что, если он ее тоже модифицировал? Вставил ей в голову мозг, пораженный ленноксофобией, а ласковое теплое сердце заменил на баклажан? Может быть, Ален – именно тиран и импотент, который скорее выжжет чувства жены в машине Теркантура, чем допустит, чтобы Джудит ушла к достойнейшему? Эту версию стоит проверить. А до тех пор я бы и сам не отказался, чтобы над моим сердцем поколдовал алхимик – уменьшить бы хоть на треть это тупое и тесное ощущение в груди, которое оставил уход Джудит. Ощущение, что ничего хорошего уже не будет никогда. Что без нее не будет меня. Смахивает на симптомы драконьего кайфа. Я с наслаждением делаю несколько глотков из холодной бутылки. К магии прибегать еще рано, полечимся пока горечью жженого солода.

Нажимаю на кнопку, на экране водворяется тьма. Включаю стереопроигрыватель и забрасываю в рот пригоршню хлопьев. Запиваю пивом.

Усаживаюсь на свой верный диван. Устраиваюсь удобнее. Какое счастье, что в холодильнике есть еще одна бутылка.

Когда я просыпаюсь, в квартире тихо и темно. Пластинка докрутилась, и звукосниматель вернулся в пассивное положение – как черно-белый вампир из фильма тридцатых годов, который так же возвращался на рассвете в гроб: только что кусал белокожих прелестниц под музыку из балета, а теперь вот лежит, скрестив на груди руки, безупречно мертвый. Шипение из включенных динамиков сливается с шумом дождя за окном. Пока я спал, пивная горечь во рту превратилась в подобие обойного клея; надо попить воды. Как же я голоден! Пойти в магазин – только который теперь час? – или заказать что-нибудь…

Бешеной сиреной оживает телефон. У тишины – разрыв сердца.

– Джуд? – Знакомый голос в трубке, но спросонья не могу разобрать, чей: это то ли Лантош, то ли Байярд – в общем, кто-то из ордена. Надо же как соскучились!

– Я слушаю.

– А я думал, ты не в городе из-за разборок с кланом Кьератэра.

– Зачем звонишь, если думал, что меня нет?

– Магистр умер.

– …Это ты, Байярд? Когда?… Когда это случилось?

– Еще три часа назад я с ним разговаривал, потом он сказал, что хочет спать. Я сам прилег, потом выпил кофе – и минут пятнадцать назад мы его нашли…

– Я сейчас приеду. Ты у него?

– Нет, мы в больнице. Королевский госпиталь для ветеранов. Приезжать не надо. Завтра поедем все к нему домой, а сейчас они куда-то его переместят… Представляешь, его жена еще не знает… Почти насильно отослал ее домой поспать. К ней поехал Гораций.

– Господи. А что случилось?

– Его положили неделю назад. Дракон, который его искалечил… помнишь? Врачи сказали, что драконий яд все это время разрушал нервную систему…

– В смысле, все эти годы? Сколько это – пятнадцать лет? Двадцать? И это не лечится?

– Вроде бы теперь лечится, но нужно сразу начинать терапию, а тогда еще не умели. А когда научились, то болезнь уже была слишком запущена. Магистр, по-моему, догадывался, что его уже не выпишут; думаю, он был к этому готов. Спрашивал о тебе. Куда ты запропастился?

– Меня похитили.