Русское
Часть 79 из 161 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Помни, – тихо увещевал он, – земля – юдоль скорбей, но отчаяние – смертный грех. Чем больше ты страдаешь в этом мире, тем больше призван сорадоваться с воскресшим Господом.
И постепенно в деревянной церковке, глядя на простых селян, согретый тем особым духовным теплом, что так отличает русскую церковь, Даниил обнаружил в первый раз за многие годы, что его не тянет снова в дорогу. «Сколько бы я ни странствовал, всюду одно и то же», – размышлял он. И в конце концов, чего еще желать, как не тепла маленькой деревенской общины, затерянной на бескрайней Русской равнине, где прихожане собираются вместе, чтобы в своей простоте предстать пред Господом?
В один из воскресных дней, после его двухлетнего пребывания в этих местах, к нему тихонько подошел старый Сила и сказал:
– Думаю, пришло время тебе жениться.
Несмотря на все почтение к священнику, Даниилу очень захотелось ему возразить.
– Я слишком стар, ведь мне уже за пятьдесят. И я недостоин.
Но Сила был тверд:
– Пустое говоришь. Не тебе решать, достоин ты или нет.
– Но… Я не думал. На ком же мне жениться? Да и кто за меня пойдет?
Сила улыбнулся:
– Если это, как я верю, Божья воля, Господь укажет. – И, заметив, что Даниил совершенно смутился, продолжил: – Тебе следует жениться на той, что красива – не перед людьми, но перед Богом. Через которую Господь воистину прославляется. – Он вновь улыбнулся. – Господь укажет.
Ту неделю и следующую Даниил раздумывал над этим. Его охватила неуверенность – и в то же время легкое возбуждение. Он перебрал в мыслях всех женщин в Русском и Грязном, но так и не нашел ответа.
Это случилось на третье воскресенье, когда он стоял в маленькой деревянной церкви в Грязном: внезапно он понял, что его внимание приковано к одному человеку… одной. Что же такого в ней было, что глаз с нее не сводил? Голос – у нее был голос необыкновенной красоты. И внезапно, всматриваясь в ее бледное некрасивое лицо с неприглядной бородавкой, которое могло бы показаться почти безобразным, если бы не чудесное, вдохновенное и сосредоточенное выражение, Даниил понял, что имел в виду священник.
Сразу после службы он поговорил с ее дядей и бабкой.
Так и получилось, к удивлению старой Елены, что в возрасте двадцати пяти лет, а это было неслыханно поздно, Арина вышла замуж за Даниила.
В день свадьбы Елена торжественно вручила своей внучке золотой браслет с большим аметистом. Откуда он – она так и не сказала. Затем вместе с остальными домочадцами она проводила Арину в маленький дом Даниила в Русском.
И муж и жена оба дивились своему счастью. Ни один из них не помышлял прежде о браке; они не были тщеславны и могли лишь смиренно надеяться принести другому радость, потому любовь их расцветала с невероятной быстротой.
Вид этой скромной женщины, никогда не смевшей надеяться на любовь, глубоко трогал Даниила. Природная нежность, которую заглушали сомнения и чувство своего недостоинства, внезапно вырвалась наружу. Ничто этому не препятствовало, ведь священник сказал, что его долг – любить.
Он был ласков и намерен добиться желаемого. Присматриваясь к жене, он подмечал ее потаенные сомнения, понял, что она нуждается в ободрении, и с восхищением видел, как она возвращается к жизни, словно деревце после зимы.
По русскому обычаю обращались они друг к другу не по имени, а по отчеству, на старинный манер. В самом начале это привело к маленькому признанию.
– Отец мой, говорят, был казаком, – сказала она, заливаясь от стыда румянцем, – я и не ведаю, как он звался, а растил меня Иван, управляющий.
Он же сообщил, что его отца звали Петром, и потому они стали обращаться друг к другу «Петрович» и «Ивановна».
Если бы только Даниил мог надеяться, что его личное счастье предвещает наступление лучших времен.
Столько лет скитался он по всей России, мучимый своим нечестивым прошлым, ища мира и не находя его. Он искал святых людей. И нашел их в Ярославле. А в диких чернораменских лесах на другом берегу Волги встретил он суровых заволжских отшельников и их последователей. Это были истинно верующие русские люди, постники и угодники Божии, обитавшие в лесах. Господне присутствие было с ними каждый день, как в старину с отцами-пустынниками. Некоторых Бог наградил пророческим даром. Они избегали мира, погрязшего во зле, которое видели вокруг. Как Аввакума и прочих раскольников, их потрясла церковная реформа, и с еще большей уверенностью, нежели Аввакум, заволжские старцы провозглашали, что все эти недобрые предзнаменования возвещают приход Антихриста.
– Поститесь и молитесь, – учили они, – готовьтесь, ибо близятся последние дни.
Наконец обретя в Русском счастье, Даниил думал порой: а ну как отшельники ошибались? К тому же после череды суровых зим климат на севере России смягчился, и уже через год после их женитьбы зимы стали короче, а урожай богаче. Могло ли это быть добрым знамением? Но когда после четырех лет брака его жена так и не забеременела, он с грустью заключил: возможно, это говорит о том, что в столь грешном мире деткам уже не место.
Если и нужно было подтверждение тому, что мир погряз во зле, то оно грянуло в 1684 году.
Указом царевны Софьи раскольники объявлялись вне закона. Всех подозреваемых в схизме разрешалось пытать, а любой, кто укрывал их, лишался имущества. Наказанием для тех, кто упорствовал в ереси, была смерть. В тот день, когда новости о страшном указе достигли Русского, Сила пришел в дом Даниила, стоявший у рыночной площади, и около часа торопливо что-то с ним обсуждал. Вид у него был угрюмый.
Пока мужчины беседовали, Арины дома не было, и вернулась она уже после ухода Силы. Войдя, она застала Даниила молящимся так сосредоточенно, что он даже не заметил ее присутствия. Никогда еще не видела она его таким взволнованным. Со слезами на глазах он простерся перед маленькой почерневшей иконой в углу, ударяясь лбом об пол и бормоча: «Будь милостив ко мне Господи. Пронеси эту чашу мимо меня». Арина незаметно скользнула было к дверям.
Но как раз в этот момент ее муж выкрикнул в отчаянии: «Но кто я такой, Господи, чтобы просить о милости, если сам убивал не единожды, а много раз?»
Арина, застыв на месте, не отрываясь смотрела на него. Что это могло означать? Быть этого не могло. Трудно представить, что ее муж обидит даже муху, не говоря о том, чтобы кого-то убить. И тут Арина со всей ясностью поняла, как мало знает она о жизни человека, которого любит столь беззаветно. И все, о чем она помышляла теперь, – как помочь своему Даниилу в час нужды.
Когда вечером они остались одни, муж рассказал ей о приходе попа Силы. Перед лицом столь лютой погибели даже старый священник растерялся, не зная, как поступить.
– Он оказал мне честь, решив спросить моего совета, – мрачно сказал ей Даниил.
– И что ты ответил ему, Петрович?
– Я, грешный, посоветовал ему не отступаться. – Он смотрел на нее полными тревоги глазами. – Если мы сохраним нашу веру, даже в тайне, это может навлечь на нас великие несчастья, и на тебя, Ивановна, – признался он.
Она склонила голову. Какие бы страдания ни ждали впереди, она твердо знала, что единственным ее желанием было разделить их с ним.
– У меня же, кроме веры, и нету ничего. – Даниила внезапно прорвало: – Всю свою жизнь я скитался, Ивановна, все истину искал. Поздно уж назад поворачивать.
Тут-то, поскольку момент казался подходящим, Арина спросила его:
– Ну, Петрович, может, расскажешь жене-то, какою жизнью жил?
Повесть Даниила была предивной: история одиноких странствий, во время которых он обошел чуть ли не всю Россию. Не умолчал он и о старцах, которых повстречал в Ярославле.
– А до этого я побыл послушником в монастыре. Там-то и грамоте научился.
И тогда Арина вымолвила:
– А почто ты, Петрович, об убийствах говорил?
И к ее удивлению, он печально ответил:
– Убивал я… Так и было.
Некоторое время после этого признания он молчал, а затем медленно продолжил:
– Знаешь, Ивановна, еще ребенком малым имел я страсть к правде. Если, по детскому моему разумению, свершалась какая неправда, я, бывало, так огорчался, что и дурачком прикидывался, лишь бы не разуметь, не видеть ее… а другие ребятишки думали, что я и впрямь малоумок. – Он грустно улыбнулся. – Теперь-то я, конечно, знаю: правда только у Бога одного и добродетель обретается в молитве. Но тогда молодой был, верил, что есть правда меж людьми. А не найдя ее, озлился.
– Что ты сделал?
– К Стеньке Разину подался.
– Ты с ними был? С мятежниками?
Он кивнул:
– И мы кровь лили, Ивановна. Во имя справедливости убивали мы не только солдат и злых воевод. Бог знает, сколько ни в чем не повинных людей порешили. Тогда я думал, что прав, а теперь… могу лишь у ног Господа прощение вымаливать.
– Так ты, значит, был казаком?
– Был. Храбрым был казаком. Я и с Богданом дрался. Убивал – и греха не боялся. – Он умолк. – А потом так хотел от скверны своей откреститься, что святые обеты принес. Тогда же и имя новое взял – Даниил.
– А как тебя звали прежде?
– Степан. – Он ласково улыбнулся. – А мои-то товарищи, казаки, считали меня большим и сильным, да не больно умным. Они меня по-другому кликали. Прозвали меня Быком.
1698
Прокопий Бобров обладал пылкой натурой. Ему исполнился тридцать один год, но иногда он казался сущим ребенком; по крайней мере, так считала его мать. Часто она сокрушалась, что в дурной час послала сына в Преображенское.
И когда славная, благоразумная жена, которую она ему выбрала, жаловалась, что муж бессовестно ею пренебрегает, Евдокия лишь сочувственно вздыхала и обещала невестке: «Что смогу, то сделаю. Но виноват во всем Петр проклятый».
Ибо именно так среди своих звала она царя.
Преображенское было приятным местом: скромный деревянный охотничий дворец с большими конюшнями находился всего в трех милях от стен Москвы, недалеко от другого столичного пригорода, Немецкой слободы. Повсюду вокруг простирались широкие луга с растущими кое-где серебристыми березами; чуть дальше возвышалась белокаменная церковь, чей купол жизнерадостно синел на фоне бледно-голубого неба. Там шестнадцатилетний Прокопий Бобров познакомился с замечательным двенадцатилетним мальчиком, который ростом уже был с него.
Связи, имевшиеся в семье Евдокии по женской линии, сработали даже слишком хорошо. Наталья Нарышкина, мать юного царя, благосклонно приняла Прокопия, ей было приятно видеть в товарищах сына юношу из такой прославленной старинной семьи, как Бобровы. Ее собственное положение было незавидным: кроме тех случаев, когда присутствие Петра требовалось для официальных церемоний, мальчиком открыто пренебрегали; содержание их было таким мизерным, что ей даже приходилось просить дополнительные средства у патриарха; и притом, опасаясь за свою безопасность, она была рада оставаться в Преображенском подальше от глаз недоброжелателей.
«Ни слова – ни слова! – доброго нельзя сказать о Петре, – восклицала Евдокия с презрением. – Да он… – она умолкала, подыскивая слова, – немецкая он деревенщина, вот кто!» Горько корила себя мать, что послала Прокопия в Преображенское! Там-то и начались все беды. А виновата была, вестимо, царица Наталья. Вольно было не следить за ребенком, позволять ему болтаться где угодно и с кем попало. Он и ел-то как деревенщина – это признавал даже Прокопий. Только и делал, что играл в солдатики со своими приятелями, среди которых, по материнской глупости, оказался и молодой Бобров.
Преображенское. По названию этого села получил наименование один из новых царских потешных полков, Преображенские гвардейцы. Теперь Прокопий стал в нем офицером. Как Евдокия презирала этих вояк в форме на иноземный манер! А детские забавы Петра, его бесконечные ратные потехи, теперь превратились в настоящие войны.
А ей-то казалось, что ничего не может быть хуже правления Софьи с этим ужасным Голицыным, которого она прозвала Поляком.
Войны-то их и доконали. Этот самый Голицын, кому свое не мило – чужое подавай, желал союза с Польшей. В ответ на заключение очередного мирного договора он неосмотрительно пообещал помочь полякам в войне против турок и их союзника – крымского хана.
Поход в степь обернулся катастрофой, а денег на него ушло – страсть сколько. Влиятельные люди в государстве перешли на сторону Петра, и в 1689 году Софья была низложена, а ее фаворит лишился власти: ее отправили в монастырь, Голицына – в ссылку.
Петру исполнилось семнадцать. Хотя формально он оставался соправителем бедного Ивана, наступило время взять бразды правления в свои руки.
«Да разве это царство? Да разве это по-людски? – гневно вопрошала Евдокия. – Игрушки одни, забавы; как был он своевольным мальчишкой, таким и остался!»
Еще недавно ей было на что надеяться. Старый патриарх, избавившись от Голицына, намеревался очистить Святую Русь от всех иноземных поветрий. Но когда он умер, началось странное Петрово царствование.
Оно и правда было странным. Пока маленький совет, включавший старую царицу и кое-кого из Нарышкиных, выполнял роль неофициального временного правительства, их балованное великовозрастное дите и думать забыл про царские дела, а все больше пропадал в Преображенском. Но что еще хуже, повадился гостить в Немецкой слободе. И вскоре его поведение сделалось и вовсе недопустимым.
И постепенно в деревянной церковке, глядя на простых селян, согретый тем особым духовным теплом, что так отличает русскую церковь, Даниил обнаружил в первый раз за многие годы, что его не тянет снова в дорогу. «Сколько бы я ни странствовал, всюду одно и то же», – размышлял он. И в конце концов, чего еще желать, как не тепла маленькой деревенской общины, затерянной на бескрайней Русской равнине, где прихожане собираются вместе, чтобы в своей простоте предстать пред Господом?
В один из воскресных дней, после его двухлетнего пребывания в этих местах, к нему тихонько подошел старый Сила и сказал:
– Думаю, пришло время тебе жениться.
Несмотря на все почтение к священнику, Даниилу очень захотелось ему возразить.
– Я слишком стар, ведь мне уже за пятьдесят. И я недостоин.
Но Сила был тверд:
– Пустое говоришь. Не тебе решать, достоин ты или нет.
– Но… Я не думал. На ком же мне жениться? Да и кто за меня пойдет?
Сила улыбнулся:
– Если это, как я верю, Божья воля, Господь укажет. – И, заметив, что Даниил совершенно смутился, продолжил: – Тебе следует жениться на той, что красива – не перед людьми, но перед Богом. Через которую Господь воистину прославляется. – Он вновь улыбнулся. – Господь укажет.
Ту неделю и следующую Даниил раздумывал над этим. Его охватила неуверенность – и в то же время легкое возбуждение. Он перебрал в мыслях всех женщин в Русском и Грязном, но так и не нашел ответа.
Это случилось на третье воскресенье, когда он стоял в маленькой деревянной церкви в Грязном: внезапно он понял, что его внимание приковано к одному человеку… одной. Что же такого в ней было, что глаз с нее не сводил? Голос – у нее был голос необыкновенной красоты. И внезапно, всматриваясь в ее бледное некрасивое лицо с неприглядной бородавкой, которое могло бы показаться почти безобразным, если бы не чудесное, вдохновенное и сосредоточенное выражение, Даниил понял, что имел в виду священник.
Сразу после службы он поговорил с ее дядей и бабкой.
Так и получилось, к удивлению старой Елены, что в возрасте двадцати пяти лет, а это было неслыханно поздно, Арина вышла замуж за Даниила.
В день свадьбы Елена торжественно вручила своей внучке золотой браслет с большим аметистом. Откуда он – она так и не сказала. Затем вместе с остальными домочадцами она проводила Арину в маленький дом Даниила в Русском.
И муж и жена оба дивились своему счастью. Ни один из них не помышлял прежде о браке; они не были тщеславны и могли лишь смиренно надеяться принести другому радость, потому любовь их расцветала с невероятной быстротой.
Вид этой скромной женщины, никогда не смевшей надеяться на любовь, глубоко трогал Даниила. Природная нежность, которую заглушали сомнения и чувство своего недостоинства, внезапно вырвалась наружу. Ничто этому не препятствовало, ведь священник сказал, что его долг – любить.
Он был ласков и намерен добиться желаемого. Присматриваясь к жене, он подмечал ее потаенные сомнения, понял, что она нуждается в ободрении, и с восхищением видел, как она возвращается к жизни, словно деревце после зимы.
По русскому обычаю обращались они друг к другу не по имени, а по отчеству, на старинный манер. В самом начале это привело к маленькому признанию.
– Отец мой, говорят, был казаком, – сказала она, заливаясь от стыда румянцем, – я и не ведаю, как он звался, а растил меня Иван, управляющий.
Он же сообщил, что его отца звали Петром, и потому они стали обращаться друг к другу «Петрович» и «Ивановна».
Если бы только Даниил мог надеяться, что его личное счастье предвещает наступление лучших времен.
Столько лет скитался он по всей России, мучимый своим нечестивым прошлым, ища мира и не находя его. Он искал святых людей. И нашел их в Ярославле. А в диких чернораменских лесах на другом берегу Волги встретил он суровых заволжских отшельников и их последователей. Это были истинно верующие русские люди, постники и угодники Божии, обитавшие в лесах. Господне присутствие было с ними каждый день, как в старину с отцами-пустынниками. Некоторых Бог наградил пророческим даром. Они избегали мира, погрязшего во зле, которое видели вокруг. Как Аввакума и прочих раскольников, их потрясла церковная реформа, и с еще большей уверенностью, нежели Аввакум, заволжские старцы провозглашали, что все эти недобрые предзнаменования возвещают приход Антихриста.
– Поститесь и молитесь, – учили они, – готовьтесь, ибо близятся последние дни.
Наконец обретя в Русском счастье, Даниил думал порой: а ну как отшельники ошибались? К тому же после череды суровых зим климат на севере России смягчился, и уже через год после их женитьбы зимы стали короче, а урожай богаче. Могло ли это быть добрым знамением? Но когда после четырех лет брака его жена так и не забеременела, он с грустью заключил: возможно, это говорит о том, что в столь грешном мире деткам уже не место.
Если и нужно было подтверждение тому, что мир погряз во зле, то оно грянуло в 1684 году.
Указом царевны Софьи раскольники объявлялись вне закона. Всех подозреваемых в схизме разрешалось пытать, а любой, кто укрывал их, лишался имущества. Наказанием для тех, кто упорствовал в ереси, была смерть. В тот день, когда новости о страшном указе достигли Русского, Сила пришел в дом Даниила, стоявший у рыночной площади, и около часа торопливо что-то с ним обсуждал. Вид у него был угрюмый.
Пока мужчины беседовали, Арины дома не было, и вернулась она уже после ухода Силы. Войдя, она застала Даниила молящимся так сосредоточенно, что он даже не заметил ее присутствия. Никогда еще не видела она его таким взволнованным. Со слезами на глазах он простерся перед маленькой почерневшей иконой в углу, ударяясь лбом об пол и бормоча: «Будь милостив ко мне Господи. Пронеси эту чашу мимо меня». Арина незаметно скользнула было к дверям.
Но как раз в этот момент ее муж выкрикнул в отчаянии: «Но кто я такой, Господи, чтобы просить о милости, если сам убивал не единожды, а много раз?»
Арина, застыв на месте, не отрываясь смотрела на него. Что это могло означать? Быть этого не могло. Трудно представить, что ее муж обидит даже муху, не говоря о том, чтобы кого-то убить. И тут Арина со всей ясностью поняла, как мало знает она о жизни человека, которого любит столь беззаветно. И все, о чем она помышляла теперь, – как помочь своему Даниилу в час нужды.
Когда вечером они остались одни, муж рассказал ей о приходе попа Силы. Перед лицом столь лютой погибели даже старый священник растерялся, не зная, как поступить.
– Он оказал мне честь, решив спросить моего совета, – мрачно сказал ей Даниил.
– И что ты ответил ему, Петрович?
– Я, грешный, посоветовал ему не отступаться. – Он смотрел на нее полными тревоги глазами. – Если мы сохраним нашу веру, даже в тайне, это может навлечь на нас великие несчастья, и на тебя, Ивановна, – признался он.
Она склонила голову. Какие бы страдания ни ждали впереди, она твердо знала, что единственным ее желанием было разделить их с ним.
– У меня же, кроме веры, и нету ничего. – Даниила внезапно прорвало: – Всю свою жизнь я скитался, Ивановна, все истину искал. Поздно уж назад поворачивать.
Тут-то, поскольку момент казался подходящим, Арина спросила его:
– Ну, Петрович, может, расскажешь жене-то, какою жизнью жил?
Повесть Даниила была предивной: история одиноких странствий, во время которых он обошел чуть ли не всю Россию. Не умолчал он и о старцах, которых повстречал в Ярославле.
– А до этого я побыл послушником в монастыре. Там-то и грамоте научился.
И тогда Арина вымолвила:
– А почто ты, Петрович, об убийствах говорил?
И к ее удивлению, он печально ответил:
– Убивал я… Так и было.
Некоторое время после этого признания он молчал, а затем медленно продолжил:
– Знаешь, Ивановна, еще ребенком малым имел я страсть к правде. Если, по детскому моему разумению, свершалась какая неправда, я, бывало, так огорчался, что и дурачком прикидывался, лишь бы не разуметь, не видеть ее… а другие ребятишки думали, что я и впрямь малоумок. – Он грустно улыбнулся. – Теперь-то я, конечно, знаю: правда только у Бога одного и добродетель обретается в молитве. Но тогда молодой был, верил, что есть правда меж людьми. А не найдя ее, озлился.
– Что ты сделал?
– К Стеньке Разину подался.
– Ты с ними был? С мятежниками?
Он кивнул:
– И мы кровь лили, Ивановна. Во имя справедливости убивали мы не только солдат и злых воевод. Бог знает, сколько ни в чем не повинных людей порешили. Тогда я думал, что прав, а теперь… могу лишь у ног Господа прощение вымаливать.
– Так ты, значит, был казаком?
– Был. Храбрым был казаком. Я и с Богданом дрался. Убивал – и греха не боялся. – Он умолк. – А потом так хотел от скверны своей откреститься, что святые обеты принес. Тогда же и имя новое взял – Даниил.
– А как тебя звали прежде?
– Степан. – Он ласково улыбнулся. – А мои-то товарищи, казаки, считали меня большим и сильным, да не больно умным. Они меня по-другому кликали. Прозвали меня Быком.
1698
Прокопий Бобров обладал пылкой натурой. Ему исполнился тридцать один год, но иногда он казался сущим ребенком; по крайней мере, так считала его мать. Часто она сокрушалась, что в дурной час послала сына в Преображенское.
И когда славная, благоразумная жена, которую она ему выбрала, жаловалась, что муж бессовестно ею пренебрегает, Евдокия лишь сочувственно вздыхала и обещала невестке: «Что смогу, то сделаю. Но виноват во всем Петр проклятый».
Ибо именно так среди своих звала она царя.
Преображенское было приятным местом: скромный деревянный охотничий дворец с большими конюшнями находился всего в трех милях от стен Москвы, недалеко от другого столичного пригорода, Немецкой слободы. Повсюду вокруг простирались широкие луга с растущими кое-где серебристыми березами; чуть дальше возвышалась белокаменная церковь, чей купол жизнерадостно синел на фоне бледно-голубого неба. Там шестнадцатилетний Прокопий Бобров познакомился с замечательным двенадцатилетним мальчиком, который ростом уже был с него.
Связи, имевшиеся в семье Евдокии по женской линии, сработали даже слишком хорошо. Наталья Нарышкина, мать юного царя, благосклонно приняла Прокопия, ей было приятно видеть в товарищах сына юношу из такой прославленной старинной семьи, как Бобровы. Ее собственное положение было незавидным: кроме тех случаев, когда присутствие Петра требовалось для официальных церемоний, мальчиком открыто пренебрегали; содержание их было таким мизерным, что ей даже приходилось просить дополнительные средства у патриарха; и притом, опасаясь за свою безопасность, она была рада оставаться в Преображенском подальше от глаз недоброжелателей.
«Ни слова – ни слова! – доброго нельзя сказать о Петре, – восклицала Евдокия с презрением. – Да он… – она умолкала, подыскивая слова, – немецкая он деревенщина, вот кто!» Горько корила себя мать, что послала Прокопия в Преображенское! Там-то и начались все беды. А виновата была, вестимо, царица Наталья. Вольно было не следить за ребенком, позволять ему болтаться где угодно и с кем попало. Он и ел-то как деревенщина – это признавал даже Прокопий. Только и делал, что играл в солдатики со своими приятелями, среди которых, по материнской глупости, оказался и молодой Бобров.
Преображенское. По названию этого села получил наименование один из новых царских потешных полков, Преображенские гвардейцы. Теперь Прокопий стал в нем офицером. Как Евдокия презирала этих вояк в форме на иноземный манер! А детские забавы Петра, его бесконечные ратные потехи, теперь превратились в настоящие войны.
А ей-то казалось, что ничего не может быть хуже правления Софьи с этим ужасным Голицыным, которого она прозвала Поляком.
Войны-то их и доконали. Этот самый Голицын, кому свое не мило – чужое подавай, желал союза с Польшей. В ответ на заключение очередного мирного договора он неосмотрительно пообещал помочь полякам в войне против турок и их союзника – крымского хана.
Поход в степь обернулся катастрофой, а денег на него ушло – страсть сколько. Влиятельные люди в государстве перешли на сторону Петра, и в 1689 году Софья была низложена, а ее фаворит лишился власти: ее отправили в монастырь, Голицына – в ссылку.
Петру исполнилось семнадцать. Хотя формально он оставался соправителем бедного Ивана, наступило время взять бразды правления в свои руки.
«Да разве это царство? Да разве это по-людски? – гневно вопрошала Евдокия. – Игрушки одни, забавы; как был он своевольным мальчишкой, таким и остался!»
Еще недавно ей было на что надеяться. Старый патриарх, избавившись от Голицына, намеревался очистить Святую Русь от всех иноземных поветрий. Но когда он умер, началось странное Петрово царствование.
Оно и правда было странным. Пока маленький совет, включавший старую царицу и кое-кого из Нарышкиных, выполнял роль неофициального временного правительства, их балованное великовозрастное дите и думать забыл про царские дела, а все больше пропадал в Преображенском. Но что еще хуже, повадился гостить в Немецкой слободе. И вскоре его поведение сделалось и вовсе недопустимым.