Русское

– Ты беременна?

– Я не уверена… но есть признаки.

– И это мой ребенок?

– Конечно.

Андрей не решался взглянуть на нее.

– Я знаю, что ты не возьмешь меня с собой. – Голос ее звучал ровно, однообразно, и… он ни разу не слышал еще в ее голосе такой печали. – Казаку все дозволено, что бы он ни пожелал, но меня он не хочет. Все это был сон.

Он не отвечал.

– Но если у тебя есть деньги, можешь дать мне.

– Может, ты и не беременна, – сказал он с надеждой.

– Может.

Была ли это уловка? Он так не думал.

– Но ты хотя бы хочешь ребенка?

– Пусть лучше твой, чем его.

– А он… знает?

Она пожала плечами:

– Поживем – увидим.

У него было с собой изрядно монет – польских и русских. Все русские деньги он отдал Марьюшке.

– Благодарю тебя. – Она помедлила, но все же произнесла с грустной, кривоватой улыбкой: – Ты можешь сохранить свои деньги и просто взять меня с собой.

– Нет.

Некоторое время оба молчали. Он смотрел на ее руки – как они открывают и закрывают кожаный кошель с монетами, перебирая их длинными пальцами. Он знал, что она беззвучно плачет, но не пытался подойти к ней, чтобы успокоить, боясь, что сделает только хуже.

Затем она сказала – совсем тихо, голосом, в котором звучали слезы:

– Тебе ведь и неведомо – так ведь, казак? – неведомо, каково это быть одной.

– Я часто бываю один, – отвечал Андрей, но не для того, чтобы оправдаться, а, как ему казалось, пытаясь ее утешить.

Она покачала головой:

– Нет, ты не один – с тобой надежда. Ты можешь погибнуть, но до этого ты успеешь пожить. Ты свободен, казак, свободен, как птица над колышущейся степью. А вот я одна, со мной нет надежды. Понимаешь ли ты меня? Вот небо – вот земля. И никакого выхода. Понимаешь, как ужасно жить, зная это? Знать, что ты совсем один, навсегда…

Он думал о ее матери, о жителях Грязного, о ребенке.

– Ты не одна.

Она не отвечала.

– Я пойду, – сказала она наконец. – Когда ты уезжаешь?

– На рассвете.

Она кивнула, а затем слабо улыбнулась:

– Не забывай меня.

Она повязала голову красным платком и вышла из дому.



Небо было чистым и ясным, чудесно лазоревым, когда на следующее утро он выехал из Русского и направился на юг.

Версты через три он выехал к обширному лугу. И, направив коня в объезд, вдруг увидел ее, стоящую на противоположной стороне луга, с тем же красным платком на голове. В первый миг он подумал подъехать к ней, но тут же решил, что не стоит. Лучше не стоит.

Некоторое время спустя он оглянулся.


Она так и стояла там – крохотное красное пятнышко, одинокая фигурка на бескрайнем поле. Она смотрела вслед всаднику, пока он не скрылся из виду.

Андрей направлялся на юг. Скоро он снова увидит степь, и колышущиеся поля пшеницы, и крытые соломой хаты.

Что за удивительная страна эта Московия! Теперь, когда он направлялся домой, на душе его стало светлей, будто в темной комнате распахнули дверь.

Мысли его умчались в прошлое – он вспомнил Анну. А затем, неожиданно, друга Степана. Вряд ли они свидятся снова.

Свобода. Вот что главное. Жизнь хороша. Он молод и пригож – в этом нет никаких сомнений. Он пригладил длинные усы – что за славный казак!

Солнце поднималось над горизонтом, а легкий весенний ветерок играл в складках его одежды.





Глава седьмая. Петр




И раньше в русской истории неоднократно возникало представление о том, что близится конец мира. Но во второй половине XVII века произошел и вовсе неожиданный зловещий поворот, который уверил многих, что на этот раз светопреставление неизбежно и Антихрист уже стоит при дверях.

Чтобы понять Россию, важно учитывать одно обстоятельство: хотя события в центре порой могут развиваться стремительно, а у новых идей находятся сторонники, на бескрайних просторах страны изменения происходят очень медленно. Отсюда почти повсеместный гигантский разрыв между тем, что говорится, и тем, что делается. Часто историки приходят в замешательство от того, что реакция далекой глубинки на дела столичные настолько запаздывает, что скорее напоминает эхо, отзывающееся на давно позабытое слово, да и человека, сказавшего его, уже нет в живых.

Ученые спорят об истоках той катастрофы, которая ознаменовала конец старой Московии, но для многих ее жителей все, без сомнения, началось в 1653 году с церковных реформ могущественного патриарха Никона. Нагляднее всего это проявилось в способе, каким русские люди совершают крестное знамение.

Это может показаться странным, потому не лишним будет пояснить, что Русская православная церковь очень отличалась от других православных церквей. В течение веков она была изолирована от остального христианского мира, и в ней развилась особая духовность и сложились собственные обряды, которые, как верно подметил Никон, шли вразрез с общепринятым направлением. В определенные моменты богослужения русские дважды пели «аллилуйя» вместо трех раз, использовали иное количество просфор для литургии, совершали слишком много коленопреклонений. Они по-своему писали имя Иисуса в своих книгах, где имелись и прочие ошибки. Но самым явным отличием среди всех прочих было крестное знамение.

Православные крестились иначе, чем католики. Вместо того чтобы дотронуться до лба, груди, а затем до левого и правого плеча, русские с большим тщанием и торжественностью касались сперва лба, затем живота, а потом в совершенно противоположном порядке: сначала правого – и лишь потом левого плеча.

К тому же, крестясь или благословляя, русские православные складывали пальцы особым образом. Русские смыкали большой палец с безымянным и мизинцем и поднимали вверх два пальца: указательный и средний, притом средний чуть сгибая.

Это было знаменитое двоеперстие – «двумя персты», – которое почиталось православными верующими истинным и древним обычаем. И его-то вознамерился изменить патриарх Никон в 1653 году, наряду с внесением исправлений в богослужебные тексты и литургию.

Подобно многим русским реформаторам, высокий суровый патриарх, так впечатливший Андрея, слишком спешил. Он начал строить огромный монастырь за пределами столицы, который назвал Новый Иерусалим. Протекавшую поблизости речку переименовали в Иордан. Архитектура монастыря была основательной, простой и строгой. Никон планировал поместить там пять престолов, на которых он однажды надеялся увидеть всех пятерых патриархов поместных церквей, а в центре бы сидел патриарх Московский.

Но жажда власти духовной послужила причиной его падения. Царь Алексей, отправляясь на ту или иную войну, оставлял Никона фактическим главой государства и даже даровал ему высочайший титул «Великий государь»; но вскоре Никон, подобно латинским папам, решил, что Церковь должна стоять над царем и государством, а этого ни Алексей, ни его бояре не потерпели. Могущественный Никон был отправлен в ссылку: его правление закончилось.

Но церковные реформы продолжались.

Уже в 1653 году образовалась оппозиция. Небольшая группа консервативных священников, самым известным из которых был протопоп Аввакум, отказалась принять изменения. Патриарх сокрушил их и сослал Аввакума на далекий север, но сопротивление нарастало.

В 1666 году Большой Московский собор, созванный для обсуждения ряда вопросов, постановил, что, чрезмерной гордыней обуянный, Никон должен быть низложен, реформы при этом необходимо провести, и среди прочего положили, что крестное знамение следует творить тремя, а не двумя перстами. Те, кто отказывался принять новые обряды, были преданы анафеме как еретики.

Это привело к великому разладу в русском обществе, получившему название «раскол» – схизма, – и появлению на исторической сцене новой заметной группы. В XIX веке они будут зваться староверами. Но сейчас их именовали попросту – раскольники или схизматики.

Существует версия, что реформаторы ратовали за прогресс, а раскольники были сплошь попами-мракобесами, которых поддерживали неграмотные крестьяне. Это не так. На самом деле Никоновы новые переводы делались в такой спешке, что в них оказалось множество несообразностей, а сам он настаивал на деталях, которые другие православные патриархи объявили необязательными. Что касается раскольников, многие из них были грамотными купцами или преуспевающими крестьянами.

Был у раскольников один убедительный довод, который реформаторам трудно было опровергнуть. Если Москва, как издавна утверждала Церковь, – это Третий Рим, четвертому же не бывать, – то как могут все церковные учения и обряды, исполняемые до нынешнего времени, вдруг сделаться неверными? Должны ли мы признать еретическими обычаи, которых придерживались русские святые, и чин богослужения, утвержденный на Стоглавом соборе при участии Ивана IV?

В Церкви, которая всегда опиралась на силу традиции больше, чем на текстологический анализ или логические доказательства, эти возражения были особенно весомыми.

Таков был спор, разгоревшийся в центре. И кто мог предвидеть, как со временем все это отзовется на бескрайних просторах страны?

Между тем в последующие годы случились и другие великие потрясения.





1670


Стояло лето, обыкновенно тихий городок Русское был охвачен страшным волнением.

Приближались мятежники.

Монахи, не зная, как им поступить, ждали указаний от настоятеля, а тот и сам не мог решить, то ли защищать монастырь, то ли открыть ворота. И в городке, и в селе Грязное мнения тоже разделились. Среди молодежи многие верили, что приход бунтовщиков сулит свободу.

– Он пришел дать нам волю, – говорили они. – Бобровых перевешают, и земля станет нашей.

Но люди постарше этот задор не разделяли.

– Если мятежники сюда заявятся, будут нам казни египетские, – заметил маленький купец.