Русское

Однако уже на следующее утро он нашел повод отсрочить расставание. Бурляй, исполнявший обязанности старшего в их маленьком посольстве, объявил, что дело их в Москве почти окончено, и вскоре можно отправляться назад.

– Когда? – спросил Андрей. И, услышав в ответ, что быть им здесь оставалось не более недели, продолжил: – У меня есть одна просьба…

Бурляй не стал возражать, сказав лишь:

– Если хозяин этого села не имеет возражений, что ж, поезжай, если желаешь.

И Андрей начал собираться в путь, готовясь отправиться в село Русское, где когда-то жили его предки. А заодно проводить до дома Марьюшку.



Никиту Боброва позабавило желание Андрея посетить его село и поразила рассказанная им история.

– Друг сердечный, – расхохотался Бобров, – так ты хочешь сказать, что твой родной дед бежал когда-то из моего села?

– Я так думаю, – признался Андрей.

– Какая жалость, что это случилось так давно, по нынешним законам я бы, наверное, мог истребовать и тебя, – в шутку сказал Никита.

– Как – внука?

– Ну, такое вряд ли когда-то случалось, хотя… – Никита ухмыльнулся. – Видал ли ты наше Уложение?

Тот самый закон, на который все время сетовала Марьюшка.

– Сейчас я покажу тебе.

Уже через год после опубликования Уложение было напечатано двумя огромными по тем временам тиражами, в совокупности превышавшими две тысячи экземпляров. Один нашелся и в доме Никиты.

– Смотри же. Нам нужна глава одиннадцатая – «Суд о крестьянах».

И тут Андрей воочию увидел, что значило быть русским крестьянином.

В тридцати четырех статьях одиннадцатой главы Соборное уложения оговаривало разные стороны отношений крестьянина и помещика, владельца земли. Не только самого беглого господин имел право истребовать назад, но и его жену, если он успел жениться, и его детей, если народил детей, и жен его детей, и детей его детей тоже.

Господину запрещалось убивать крестьян – но только преднамеренно. Если таковое случилось в приступе гнева, то был небольшой проступок. Если в приступе гнева он вдруг убивал чужого крестьянина, то обязан был заместить его своим.

Андрей попросил разрешения взглянуть на другие главы. Здесь было предусмотрено все – от богохульства до подлога, от монастырских земель до незаконных кабаков.

Он заметил, насколько часто в качестве наказания объявлена порка кнутом.

– Должно быть, немало у вас тут поротых…

– Это наказание применяют только к крестьянам, – поспешил заверить друга Никита.

Сто сорок одно преступление в двадцати пяти главах предусматривало наказание кнутом. Более серьезные проступки карались смертью. Но, учитывая, что мало кто мог вынести пятьдесят ударов кнутом, это тоже можно было считать разновидностью смертной казни. Изучая один за другим эти суровые законы, Андрей хмурился и качал головой:

– Не хотелось бы, чтобы нам достались такие законы. Казакам следовало бы подписать соглашение, которое гарантирует нам больше прав.

Но теперь Никита покачал головой:

– Я знаю, что у вас заведено иначе, и, конечно, к вашему обычаю отнесутся со всем уважением, – заверил он друга. – Но ты должен понять, что, великодушно принимая вас под свою защиту, государь не станет подписывать никаких соглашений, это было бы ниже его достоинства. Вы же должны ввериться его доброте и заботе.

– Но король поляков не чурался этого.

– Король поляков всего только избранный монарх, – отвечал Никита с улыбкой, но в голосе его послышалось нетерпение.

– Казаки, – осторожно напомнил Андрей, – свободные люди.

– Наш же благочестивейший, самодержавнейший государь поставлен над нами самим Господом, чтобы вершить наши судьбы. – Голос Никиты звучал твердо. – И наследует престол святого Владимира, Владимира Мономаха, Ивана Четвертого. – Тут он мрачно улыбнулся и произнес с какой-то неприятной Андрею, почти одобрительной интонацией: – Вот царь Иван действительно был суров, умел добиться повиновения. Одного из моих предков поджарил на сковороде…

Несколько мгновений друзья напряженно молчали, затем Никита рассмеялся:

– Ну да ладно, дорогой мой казак, оставим это. Я с радостью приглашаю тебя навестить мое скромное имение и уже распорядился, чтобы тебя провели в мой дом и обходились как с дорогим гостем. Лишь жалею, что не имею возможности сопроводить тебя лично. – Никита помедлил и после паузы продолжал, лукаво взглянув на Андрея: – Да, между прочим: я вполне доверяю тебе и знаю, что никого из моих людей ты не станешь сбивать с пути и соблазнять… вашей казачьей вольницей.

Итак, Бобров все знал. Андрей, сконфузившись, опустил глаза. Впрочем, расстались они как ни в чем не бывало.

«Никогда с ними не разберешь, кто что знает, а кто что нет», – думал казак, покидая дом друга.



Русское.


Андрей уверял себя, что получил от этой поездки все, чего желал.

Весна уже пришла в маленький городок с монастырем. Деревья внезапно расступились, и за ними открылась вереница широких полей, чернеющих влажной почвой, на волнистой поверхности которой, как и на окрестных землях, кое-где еще сохранялись клочки сероватого снега. Речка освободилась ото льда не полностью: в центре ничто уже не сдерживало ее течения, по берегам же еще стоял лед – и женщины, стирающие белье под стенами монастыря, по-прежнему использовали для этого зимние проруби.

На деревьях, впрочем, не дожидаясь, когда на земле под ними окончательно растает смерзшийся в ледяную корку последний снег, под ярким, словно фарфоровым, голубым небом уже распускались первые зеленые листочки. Загоны для скота, еще не просохшие после зимы, были полны жидкой грязью.

Это было странное путешествие. Марьюшка с мужем ехали на телеге, Андрей верхом. Несмотря на окружающую распутицу, дорога оказалась сносной, и продвигались они довольно быстро, иногда останавливаясь для отдыха во встречавшихся на пути деревнях. Иван, хоть и имел вид довольно угрюмый, пытался быть любезным с казаком, однако Андрей не желал вступать с ним в беседы. Не заговаривал он и с Марьюшкой, а потому не удивился, услыхав, как однажды Иван проворчал, обращаясь к жене:

– Фу-ты, какой важный!

Иногда Андрей далеко обгонял телегу, иногда, наоборот, ехал шагом позади, глядя на их затылки. Марьюшка сидела прямо, и голова ее была неподвижна; голова ее мужа постоянно кивала в такт движению, словно он с чем-то соглашался или клевал носом, проваливаясь в дрему. Но чаще всего Андрей шел рядом пешком, ведя коня в поводу и украдкой разглядывая Марьюшку, на лице которой застыло скучное выражение и которая всю дорогу упорно смотрела прямо перед собой. Как она была бледна.

Но дважды, когда ее муж уводил коней, чтобы напоить у ближайшего ручья, Марьюшка внезапно бросалась к нему в объятия и горячо шептала:

– Скорее… Мы успеем…

И они стремительно сплетались друг с другом в этом влажном и прохладном лесном сумраке, чтобы уже через несколько минут вновь вернуться на прежние места на почтительном расстоянии друг от друга.

Когда они прибыли в Русское, Андрей устроился в доме Боброва, расположенном неподалеку от церкви. Управляющий, проводив его, вернулся в Грязное.

Когда они подъезжали, Андрей услыхал слова Марьюшки, сказанные мужу вполголоса:

– И что теперь? Мне обслуживать этого проклятущего казака?

– Делай, что сказано, – грубо оборвал ее муж. – Господин сказал «ухаживать за ним как за гостем», значит так и будет. Да он уедет через пару дней, – прибавил он уже мягче, видимо желая ободрить жену.

Марьюшка с угрюмым видом обещала сделать как велено.

Два дня, проведенные в Русском, запомнились Андрею надолго. В первый раз он отправился в Грязное, куда управляющий услужливо согласился его проводить. Это было небольшое поселение, каких много встречалось им по пути. Андрею хотелось узнать, не осталось ли здесь его родственников? Когда казаку уже начало казаться, что ему не суждено найти никого, кто знал бы его деда, одна старуха вдруг припомнила, что слыхала о молодом человеке, ушедшем в Дикое поле за несколько лет до ее рождения. Тех, кто рассказывал об этом, давно нет на свете, но наследник той семьи по-прежнему живет на окраине селения. Поиски привели Андрея к приземистой хате, где его встретили коренастый молодой мужчина с приятным лицом и шапкой курчавых черных волос и его четверо ребятишек. Узнав, кто он, и услышав его историю, его тепло приветствовали и пригласили в дом. Пока семья вновь обретенного родственника с восхищением разглядывала гостя, одетого в богатый и непривычный костюм, Андрей, беседуя с ними, узнал, что состоит в разной степени родства с половиной местных жителей, включая мать Марьюшки.

– И у тебя есть собственный дом? И земля? – с изумлением расспрашивал его хозяин.

Андрею было почти неловко признаваться в этом, видя на лице мужчины выражение беззлобной зависти.

Еще больше удовольствия доставило ему посещение монастыря. Здесь все еще писали иконы, но теперь все больше подражая работам мастеров других иконописных школ.

– А вот, гляди, – говорил монах, с гордостью показывая ему прекрасной работы миниатюрную икону, сияющую золотом и яркими, чистыми цветами, – этот лик Божией Матери написан, как писали образа у Строгановых. А вот этот образ, – указал он на большую икону Христа Вседержителя, – писан, как ныне принято при Оружейной палате. Самому царю в дар.

Андрей поблагодарил монахов за доброту и, пожертвовав на благие дела, возвратился в Русское.



Тяжкими выдались для Андрея последние часы с Марьюшкой. Сперва он боялся разоблачения. Боялся не за себя – он казак и воин, в конце концов. Но ее, так казалось Андрею, порывистость и беспокойный нрав того и гляди доведут до беды.

Но Марьюшка была хитра. Она успела брюзгливо нажаловаться всем соседям и доброй половине городка, как не по душе ей обихаживать этого казака. Пока его не было в доме она нарочно напоказ сновала туда-сюда, с явным раздражением хлопоча по хозяйству, и даже ухитрилась создать видимость, будто старается исчезнуть из дома, стоит ему только вернуться. Но ранним утром она тихонько пробиралась к нему в постель и уже четырежды ухитрилась, улучив момент, когда никто не мог их увидеть, склонить его к страстным мимолетным объятиям днем.

Но несколько раз она, подойдя к нему, только шептала:

– Увези меня с собой.

Это было невозможно.

– У тебя есть муж, – напоминал Андрей.

– Ненавижу его.

– Я собираюсь в военный поход.

Так ли она была привязана к нему или просто хотела убежать? Он не знал. Да и не хотел знать. Поскольку, даже если бы он и мог бы взять ее с собой, он не хотел этого – она была ему не нужна.

Но Марьюшка не сдавалась. Она упрашивала его, потом ненадолго оставляла попытки, потом принималась ласково упрашивать снова:

– Увези меня, мой казак. Увези меня с собой. Тебе даже необязательно жить там со мной – просто забери отсюда. Не оставляй меня здесь.

Эти монотонные мольбы приводили его в ужас.

А потом, вечером второго дня, когда он уже думал, что сейчас Марьюшка снова начнет свои уговоры, она вдруг повернулась к нему и спросила неожиданно спокойно:

– У тебя есть деньги, казак?

– Есть немного. К чему ты спрашиваешь?

Она посмотрела на него так, словно удивилась его вопросу, а затем, сжав губы, ответила:

– Потому как я думаю, что жду ребенка.