Русское

Никто, правда, толком даже не знал, где они сейчас. Одни считали, на другом берегу Волги, другие полагали, что поблизости от Нижнего Новгорода, а самые боязливые утверждали, что мятежники уже переправились через Оку.

А что же их предводитель, храбрый казак Стенька Разин? За каких-то несколько лет его имя обросло легендами. Поговаривали, что он будет править Москвой, как настоящий царь.

А пока старшие тревожились, детвора Грязного нашла новую забаву: дразнить тихую серьезную шестнадцатилетнюю девушку. Она почти не обращала на них внимания, хотя постоянные приставания с хихиканьем и взрывами смеха, задевали ее гораздо больнее, чем думали ребятишки. Звали ее Ариной, а изводили ее одним и тем же вопросом: «Арина, а что Стенька Разин, он ведь твой тятя? Он что, спасать нас будет? Скажи-ка, Арина, а твой тятя правда придет?»

А досаждали ей эти глупости потому, что она и сама не знала ответа.

Пока ей не сравнялось пяти лет, она думала, что ее отец управляющий: ведь они жили в его доме. Это был суровый, мрачного вида человек, и, хотя он иногда сажал ее к себе на колено, маленькая Аринка расстраивалась, поскольку чувствовала, что он ее не любит. Конечно же, это была ее вина. Но когда ей исполнилось пять, он умер, и она вместе с бабкой Еленой перебралась в просторную избу своего дяди. И вскоре после этого одна девочка сказала ей:

– Твой тятя – казак.

Она удивилась, а когда спросила бабку, Елена ответила только:

– Что за чепуха!

Но вскоре Арина и сама догадалась: с ней что-то не так. Что-то неправильно. Она то и дело слышала шепоток и смешки. А когда ей исполнилось семь, Елена коротко буркнула:

– Управляющий тебе не отец, твой отец – казак. Вот и все. Не болтай об этом.

Она и не болтала. Но с того дня ей стало ясно: из-за какого-то неведомого казака она, Аринка, для всей деревни – все равно что порченая.

Казак. Что еще за казак? Она в жизни не видела ни одного, но знала, что казаки – буйные, страшные люди, у казаков длинные усы, а на бритой голове вьется чуб, и по степи они скачут верхом, как татары. Неужто один из этих чертей и вправду ее тятя? Однажды она робко спросила бабку, каким он был.

– Просто казак. Чернявый. Выбрось из головы, – коротко ответила Елена. И прошел целый год, прежде чем Арина осмелилась спросить:

– Как звали моего отца?

– Почем мне знать? Глупости всё. – В голосе бабки чувствовалось раздражение. – Да и что теперь? Помер поди давно, а и жив, в гости не заглянет. – Но затем, заметив огорчение Арины, смягчилась. – Не горюй, голубка моя, слава богу, у тебя и так родни хватает.

Это была правда. Кроме дяди – брата ее матери – чуть ли не полдеревни были с ними в том или ином свойстве. Даже священник, служивший в деревянной церковке, стоявшей в Грязном, приходился ей дальним родственником, да еще двое купцов в Русском. Нет, думала Арина, не одна она, не одинешенька.

Жизнь в деревне часто бывала тяжелой: уж так крестьянам положено – страдать. Ее родные еще помнили мрачный конец правления грозного царя Ивана и последовавшее затем Смутное время. Дважды за короткую жизнь Арины случался неурожай, так что им приходилось почти голодать. Один раз пришла весть о великом множестве волков: три или четыре тысячи хищников будто бы наводнили Смоленск и бродили по улицам в поисках пропитания.

Но самым тяжким бедствием была война. Сражениям, казалось, не будет конца. После того как царь присоединил Украину, началось новое противостояние с Польшей. В течение тринадцати лет не проходило и трех месяцев, чтобы из Русского не угоняли в царское войско мужиков, и многие не возвращались.

Сущим несчастьем стала удачная женитьба Никиты Боброва – случилось это сразу после рождения Арины, – ведь что хорошо для боярина, то, ясное дело, беда для Русского.

– У него теперь другие поместья, – жаловалась Елена. – Что ему до того, что убивают наших мужиков? Продает их немцам да еретикам, а для тех что русский – что скотина, им без разницы. И барину дела нет.

И действительно, горя желанием угодить царю, Никита то и дело отправлял крепостных из этой деревеньки, куда редко наведывался, служить под командованием офицеров-иностранцев, которых много было в царской армии. И все детство Арины деревня казалась полуживой, замершей в ожидании тех, кому не суждено вернуться.

Однако, несмотря на все эти испытания, ее семья уцелела. Почему-то дядю Арины не отправили воевать. К счастью, и троих его сыновей, когда те вошли в лета, тоже миновала солдатчина. Семья жила в достатке. Дядя Арины был единственным человеком в селе, кто не задолжал Бобровым подати и даже сам нанимал батрака, помогавшего в поле.

Лишь со временем до Арины стало доходить, что ее дядя подкупал управляющего. Старый управляющий был из местных, но, когда он умер, Никита Бобров прислал своего крепостного, и сыновей дяди никогда не забирали в солдаты по той причине, что он имел возможность откупиться. Вся душа в ней перевернулась. И она спросила у бабки Елены, не грех ли это.

– Может, и грех, – ответила Елена. – А ты радуйся, что ему этот грех с рук сходит.

– Где же дядя деньги берет?

– Не твое дело.

– Но это же… несправедливо, – сказала Арина.

Елена только горько усмехнулась.

– Знаешь поговорку? – ответила она. – «До Бога высоко, до царя далеко. А волки, они рядом». Поменьше думай о том, что хорошо, а что плохо. Просто выживай.

Все домочадцы были добры к Арине, и она старалась приносить пользу. С вечера готовила еду в большом глиняном горшке, который ставила в печь. Запасала соленья для долгой зимы. Когда один из братьев смастерил красивую пряничную доску, она нарисовала голубя, чтобы затем на ней вырезать. Она хорошо вышивала.

Странно, что при таких родителях красотой она не блистала. От Андрея она унаследовала лишь темные волосы, а от матери – грациозность, и только. Лицо ее было бледным, нос, по общему мнению, слишком длинным, глаза немного косили, а слева на подбородке росла маленькая бородавка. Нехватку красы отчасти восполняла необычайно милая улыбка, когда девушка решалась улыбнуться.

Дабы искупить позор рождения Арины, Елена воспитывала ее в большой строгости. Бабку и внучку часто можно было видеть идущими на церковные службы в Грязном, Русском или монастыре. Они тихо шли, склонив повязанные платками головы, здоровались, едва поднимая глаза, крестились перед церковными дверями и сразу заходили внутрь, где ставили свечи и молились перед каждой иконой.

Больше всего Арина любила петь. К пятнадцати годам ее голос окреп и стал красивым и глубоким, и священник говаривал: «Вот наш соловей». Часто напоминал он селянам: «Посмотрите, Бог, хотя и не дал этой девушке красы телесной, зато наградил ее голосом и душевной красотой, к Своей вящей славе».

Религиозность Арины пришлась кстати, ведь бабка как-то заявила ей напрямик:

– Замуж тебе никогда не выйти.

Арина и сама хорошо это понимала. Из-за войны с Польшей по всей местности вокруг Русского на одного мужика приходилось по пять баб.

– А уж ты из всех девок будешь последней, кого выберут, – сказала Елена. – Так что свыкнись с этим сразу.


Если Арина и горевала по поводу того или иного поворота своей судьбы, то молча.

– Слава Тебе, Господи, – не раз говорила Елена в присутствии внучки, – слава Тебе, Господи, что девка не такая своевольная, как ее мать. Смирение, – поучала бабка, – смирение и покорство – в сих двух твоя надежда.

Когда Арина была маленькой, она много думала о матери. Какой она была?

К счастью, Елена часто говорила о Марьюшке. Она так ее любила, что не могла удержаться. Воспоминания о пропавшей дочери надрывали сердце этой крепкой старухе даже после долгих лет.

– Красавицей она была, иначе не скажешь, – бывало рассказывала она Арине, качая головой.

Главный грех ее матери, как выяснила Арина, был не в любовной связи с казаком. Хорошего в том, вестимо, нет, но дело молодое, с кем не бывает? Ее грехом было своеволие.

– Видишь ли, управляющий поначалу и не догадывался, что не он твой отец, – объяснила Елена. – Может, так и не узнал бы, не колоти он Марьюшку.

Рассердится бывало, да и сорвет на ней злость кулачищами своими, – с грустью вспоминала Елена. – Ей бы смириться, как все прочие бабы. Так нет же, однажды у ней сердце распалилось, тебя как раз от груди отняли. Да и высказала ему все, что о нем думает. А затем возьми да брякни, что ты не от него.

Она вздохнула.

– Ах, Марьюшка, бедная моя голубка. «Ну, – говорит, – сделано дело». – «Уж вижу», – ей говорю. А она: «Что же, он теперь помолчит, подумает да и сживет меня со свету. Я его знаю». – «Да, – говорю, – доча, так и будет». И тут она спрашивает у меня: «Так ты не бросишь Аришу?» И следующим утром ушла, даже не попрощалась.

Так началась жизнь Елены у управляющего. Он прямо сказал ей: раз ее дочь так с ним обошлась, быть теперь теще у него за хозяюшку. А поскольку все они в его власти были, Елена и согласилась. Не могла не согласиться.

«Но чтоб пальцем меня не тронул, – предупредила она. – Я тебе не жена».

И даже тогда все в деревне решили, что Марьюшка сбежала из-за мужниной жестокости, и никто не узнал бы о казаке, если бы управляющий в приступах пьяного буйства, которые с ним периодически случались, сам все не разболтал.

– Будь он проклят! – говорила Елена. – И себя опозорил, лишь бы ее очернить. Бедная моя Марьюшка!

– Куда она пошла? – обычно спрашивала Арина.

– Откуда мне знать? В степь. Или через Волгу.

– А сейчас она там?

– Может быть, если волки ее не съели.

– А она вернется? – иногда с надеждой спрашивала Арина.

На самом деле Елена была уверена, что Марьюшка давно мертва. Добра ли ждать одинокой бабе на большой дороге? В лучшем случае – сцапают как беглую, и будет бедовать крепостной у какого-нибудь помещика.

– Нет, – отвечала Елена с горечью. – Что ей тут делать?

И хотя Арина не осмеливалась говорить об этом вслух, она всегда верила, что однажды ее мать вернется. Порой во время жатвы, когда женщины выходили с серпами в поле, она смотрела на их длинную колышущуюся вереницу и представляла себе, как когда-нибудь одна из женщин отделится от прочих, подойдет к ней и, улыбаясь, скажет: «Вот, голубка моя, я и вернулась, чтобы повидаться с тобой».

Под конец жатвы она любила пойти на большой луг, который тянулся, казалось, до самого горизонта, и смотреть на приземистые стога, усеявшие все пространство. Внезапно откуда-то возникала уверенность, что ее мать там, спряталась за одним из стогов, и Арина бежала от одного к другому, заглядывая за них и почти надеясь увидеть ее, незнакомую и такую родную, упасть в материнские объятия. Но всякий раз в эту одинокую глупую игру она играла сама с собой, никого не находя в звенящей тишине бескрайнего луга, кроме свежего жнивья и высоких ароматных стогов; и когда тени делались длинными, маленькой девочке с пылким воображением начинало казаться, что сам Бог скрыл за облаком свой лик, оставив ее совсем одну.

Но к тому времени, как ей исполнилось десять, селяне позабыли ее родителей, – во всяком случае, ни у кого уже не было охоты судачить о них. Жизнь ее текла спокойно.



И вот явился Стенька Разин. Кто знал, что это сулило?

Мятежи были и прежде, будут и впредь, но ни один бунт не был окружен в русских легендах таким романтическим ореолом, как восстание Степана Разина в 1670 году. Возможно, потому, что оно стало лебединой песней старого вольного русского приграничья.

Бунт этот зародился далеко, среди свободолюбивых донских казаков. К 1670 году их демократический уклад был нарушен, среди казаков появились богачи, которых мало заботила судьба неимущих собратьев. Эти бедные казаки и крестьяне около 1665 года сплотились вокруг отважного атамана по имени Стенька Разин, промышлявшего на юге между Волгой и Доном.

Это могло закончиться несколькими разбойничьими вылазками, о которых вряд ли разнеслась бы молва по бескрайней степи, но не таков был Стенька Разин. Разбой превратился в мятеж, а мятеж – в настоящее восстание. Обещая восстановление старой казачьей вольницы, он прошелся по Волге, захватывая город за городом. К лету 1670-го повстанческое войско стало многочисленным и захватило половину юго-востока России; казалось, оно готовилось двинуться на Москву.

И вот тут-то селяне и припомнили Арининого отца.

– Аринкин тятя идет! – кричали маленькие дети. А те, что постарше и похитрее, спрашивали:

– Много у Разина добычи, Аринушка? Ты теперь богатой будешь?



Мучения, от которых у Арины все сжималось внутри, продолжались три недели.

А потом вдруг все закончилось. Ранней осенью царь послал армию, которая разгромила повстанцев. Народный герой бежал на Дон, где богатые казаки схватили его и выдали царю. В июне следующего года он был казнен на Красной площади. Это событие положило конец старой казацкой вольности.

– Царь казнил Аринкиного тятю! – радостно кричали мальчишки.

Она старалась не обращать на них внимания. Но еще долго после того, как ее перестали дразнить, печаль не проходила. Почему-то смерть лихого атамана стала еще одной потерей, живо напоминавшей, как другой казак, ее отец, исчез из ее жизни много лет назад. И оттого однажды ранней весной Арина спросила Елену:

– Тот казак, мой отец, знал, что мать ждет меня?