Русское

Он видел множество смертей куда хуже той, что ожидала Стефана. Однако способ казни, что должна была свершиться этой ночью, весьма забавлял самодержца.

Бесшумно – казалось, едва ступая – он пересек трапезную, подошел к затаившемуся в углу Михаилу и взял у него из рук цепь, на которой водили медведя.

– Пойдем, Миша, – ласково сказал царь медведю. – Пойдем, Миша, царь всех медведей; царь земли Русской даст тебе задачу. – И он подвел медведя к священнику.

Царь кивнул Борису, и тот быстро прикрепил свободный конец цепи к поясу Стефана, соединив зверя и человека на расстоянии двух шагов так, что они не могли освободиться.

Длинной рукой обняв Бориса за плечи, царь вместе с ним вернулся к столу, а потом призвал других опричников:

– Пусть теперь добрый царь всех медведей покарает еретика!

Поначалу замысел их не удавался. Стефан безмолвно упал на колени, коснувшись лбом пола, а затем, перекрестившись, встал и замер перед медведем, склонив голову в молитве. Несчастный зверь, даже притом что изголодался и изнемогал, только в растерянности поводил из стороны в сторону головой.

– Возьмите мой посох, – повелел Иван, и кромешники окружили их обоих, тыча то одного, то другого, подталкивая священника ближе к медведю и покалывая животное острым железным концом Иванова посоха. – Гойда! Гойда! – вскричал Иван. Этим криком татары подгоняли лошадей, и царь очень любил понукать так отставших или замешкавшихся. – Гойда!

Опричники стали наносить удары зверю и человеку; они кололи медведя посохом, пока тот, сбитый с толку, разъяренный, обезумевший от боли, не бросился на человека, к которому был прикован, ибо не мог дотянуться ни до кого более. А Стефан, окровавленный, израненный, поневоле стал защищаться от ударов могучих лап с длинными острыми когтями.

– Гойда! – кричал царь. – Гойда!

Но все же изможденному медведю не под силу было прикончить человека, и в конце концов Иван подал своим людям знак, чтобы те выволокли Стефана во двор и довершили казнь.



Однако ночь еще не подошла к концу. Царь Иван еще не насладился бесчинством.

– Подать еще вина! – приказал он. – Сядь ко мне поближе, друг мой.

Казалось, будто на время царь забыл обо всех, находящихся рядом с ним в покое, выбросил всех из головы, даже священника, которого только что казнил. Он стал угрюмо разглядывать кольца, украшавшие его персты.

– Смотри, это сапфир, – промолвил он. – Сапфиры меня оберегают. А вот рубин. – Он указал на оправленный в золото огромный камень, который носил на среднем пальце. – Рубин очищает кровь.

– А алмазы тебе не по нраву, государь, – заметил Борис.

Иван протянул руку и нежно пожал руку Бориса, удивительно искренне и задушевно улыбнувшись ему:

– Знаешь, говорят, что алмазы уберегают от ярости и похоти, но я никогда не любил их. Может быть, мне стоит их носить.

Борису хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что все это не сон, что это и вправду царь, что он сидит здесь, совсем рядом с ним, говорит с ним откровенно, словно брат, ласково, словно возлюбленная.

– Или вот. – Иван снял кольцо с другого перста. – Подержи его в руке, мой Борис. Посмотрим. Ах да. – Спустя несколько мгновений он взял у Бориса кольцо. – Все хорошо. Это бирюза. Если она утратит цвет у тебя в руке, значит дни твои сочтены. Гляди, – улыбнулся он, – камень не обесцветился.

Несколько мгновений он молчал. Борис не мешал течению его мыслей.

Затем Иван внезапно обратился к нему.

– Так скажи мне, – спросил он, – почему ты так ненавидел этого священника?

Борис затаил дыхание. Иван произнес эти слова без всякой злобы, скорее наоборот.

– Откуда тебе это известно, государь?

– Я прочитал это у тебя на лице, друг мой, когда его сюда ввели. – Он снова улыбнулся. – Ну что ж, он и вправду был еретик. Он заслуживал смерти. Но знай: если бы он был невиновен, я бы все равно убил его, чтобы тебе угодить.

Борис потрясенно опустил глаза. Внимая такому признанию царя, он испытывал неописуемое умиление. Царь, какой бы ни внушал он трепет, называл себя его другом. Он сам едва верил своим ушам. К глазам его подступили слезы. Только сейчас он осознал, как одинок он был все эти годы.

Внезапно он ощутил непреодолимое желание открыть те тайные сомнения, что томили его, царю, называвшему себя его другом. Кого ему посвятить в эти тайны, если не помазанника Божия, защитника единственной истинной церкви?

– У тебя есть сын, государь, и он продолжит твой род, – начал он. – У меня нет сына.

Иван нахмурился.

– У тебя еще есть время зачать сына, друг мой, если будет на то воля Божия, – негромко произнес он. – Так у тебя нет сына? – удивленно спросил он.

Борис медленно покачал головой:

– Я и сам не знаю, есть ли у меня сын. Думаю, что нет.

Иван внимательно поглядел на него:

– Ты хочешь сказать, что священник?..

Борис кивнул:


– Думаю, да.

Какое-то время Иван молчал и лишь подносил к губам кубок вина.

– Ты можешь зачать других сыновей. – Иван многозначительно посмотрел на него. – Я был женат дважды. Обе жены родили мне сыновей. Всегда помни об этом.

Борис сжал губы. От волнения он не в силах был произнести ни слова. Он кивнул.

Иван медленно обвел покои глазами, слегка остекленевшими. Он словно думал о чем-то своем, погруженный в ему одному ведомые мысли.

Вскоре он поднялся. Борис тоже поспешил встать, но Иван одним-единственным царственным жестом повелел ему простереться перед ним на полу. Затем он осторожно приподнял полу своей длинной ризы и опустил ее на голову Бориса, словно жених на голову невесты во время венчания.

– Царь – один отец тебе, – тихо промолвил он нараспев. А потом, обернувшись к другим опричникам, крикнул: – Принесите нам шубы и ждите нас здесь. – А надев соболью шубу и высокую островерхую шапку, негромко приказал Борису: – Пойдем, следуй за мной.

Теперь, в глубокой ночи, звезд высыпало больше. Серые, рваные тучи медленно проплывали над монастырем, когда царь Иван, постукивая высоким посохом по утоптанному снегу, словно корабль на всех парусах прошел по опустевшему двору за ворота и двинулся к реке Русь. Борис не отставал ни на шаг.

Рослый царь торжественно и неспешно прошагал по дорожке, пересек по толстому льду замерзшую реку и по тропинке стал взбираться на высокий противоположный берег.

Как тихо было вокруг. Высокая башня с ее островерхой шатровой крышей отчетливо выделялась на фоне звездного неба, время от времени скрывавшегося за тучами.

По-прежнему не проронив ни слова, Иван повел его по дорожке от реки до ворот. Маленькие воротца на этой стене, охраняемые единственным часовым, были все еще не заперты. Иван прошел внутрь, на освещенную звездами рыночную площадь. А потом обернулся к Борису:

– Где твой дом?

Борис указал и собрался было вести государя, но тот уже отвернулся и быстро шагал к указанному дому по безлюдной площади, а стук его длинного посоха оставался единственным звуком, нарушающим тишину, кроме, быть может, шороха царских одеяний.

Борис гадал, что задумал самодержец.

Поравнявшись с маленькой церковью, купол которой тускло поблескивал в смутной ночной мгле, царь не остановился, а двинулся дальше по улице, пока Борис не опередил его, бросившись открывать перед ним дверь своего дома. Здесь, у двери, Иван остановился.

– Прикажи своей жене спуститься. Пусть придет тотчас же, не мешкая, – низким, глубоким голосом повелел он.

Не зная, что за этим последует, Борис взбежал по лестнице и отворил дверь.

В углу горела единственная лампада. Елена дремала, прижав к себе младенца. Она очнулась и вздрогнула, увидев в дверях бледного и потрясенного Бориса. Но прежде чем один из них мог произнести хоть слово, до них донесся снизу глубокий голос царя Ивана:

– Прикажи ей спуститься. Царь ждет.

– Пойдем, – прошептал Борис.

Еще не окончательно очнувшись от сна, не понимая, что происходит, Елена встала с постели. Она была одета только в длинную шерстяную рубаху и войлочные башмаки. Неся на руках спящего младенца, она вышла на верхнюю ступеньку лестницы, не постигая, к чему готовиться.

Выйдя из опочивальни, она изумленно воззрилась на Бориса, а опустив глаза, пришла в ужас. Борис тоже опустил взгляд.

Он заметил только сейчас, но, вероятно, это случилось, когда он уколами посоха науськивал медведя.

– У тебя руки в крови! – воскликнула она.

– Я зарезал твоих псов, чтобы на позднего гостя не лаяли, – снова донесся от подножия лестницы низкий голос. – Спускайся, – приказал тот же голос.

Она обернулась к Борису:

– Кто это?

– Делай, что говорят, – настойчиво прошептал он. – Быстрее.

Она стала нерешительно спускаться по ступеням.

– А теперь подойди ко мне, – негромко велел царь.

Она почувствовала, как в лицо ей дохнул ледяной холод ночи, и попыталась укутать ребенка. По замерзшему снегу она подошла к поджидавшему ее высокому человеку, в растерянности гадая, как к нему обратиться.

– Я хочу посмотреть на ребенка, – сказал Иван. – Дай мне его подержать.

Прислонив посох к плечу, он протянул к ней длинные руки.

Помедлив, она передала ему младенца. Иван нежно взял его. Ребенок пошевелился, но не проснулся. Встревоженная его мрачным взором, Елена отошла на шаг-другой.

– Скажи мне, Елена Дмитриева, – торжественно промолвил царь, – а ты знала, что священник Стефан – еретик?

Он заметил, что она в ужасе вздрогнула. В этот миг тучи рассеялись, и все небо над Русским прояснилось. Месяц, теперь различимый над воротами, лил бледный свет на заснеженную крепость. Теперь царь ясно видел ее лицо. Борис стоял слева от него.

– Священника-еретика больше нет, – произнес он, – его даже медведи не могли вытерпеть.

Борис увидел ее лицо, и у него исчезли все сомнения. На лице ее запечатлелся не просто ужас, который естественно ощущать слабым женщинам, услышав о смерти, особенно столь чудовищной. Нет, Елена содрогнулась, как от удара. Сомнений больше не было, она любила Стефана.