Революция в стоп-кадрах

– Да он полтора часа назад так говорил! А мы на час опоздали к предсказанному выходу уже тогда!

– Шимп? – спрашиваю я, но для его блага, а не для блага Хакима.

– Я здесь.

– Скажем, мы максимизируем червоточину. Бросим наружу как можно больше массы, проложим самый короткий путь из звездной оболочки.

– Приливное напряжение разорвет «Эриофору» на два облака обломков примерно одинаковой массы, каждый будет центрирован…

– Так, поправка. Скажем, мы оптимизируем расстояние и смещение, чтобы максимизировать скорость без потери структурной целостности.

Даже по ожиданию я могу сказать, что у ответа будут серьезные доверительные пределы.

– «Эриофора» подвергнется прямому действию околозвездной оболочки на протяжении 1300 корсекунд, – наконец говорит он. – Плюс-минус 450.

При температуре 2300 кельвинов. Базальт плавится при 1724 кельвинах.

Но Шимп еще не закончил:

– Нам также грозит риск значительных структурных повреждений благодаря сдвигу вторичных центров масс за пределы жестких каналов перемещения.

– Мы справимся?

– Я не знаю.

Хаким всплескивает руками:

– Это почему еще? Ты же для этого создан!

– Мои модели не могут учитывать плазменное внедрение сверху или электрические явления на корпусе, – отвечает ему Шимп. – А поэтому в них не хватает по меньшей мере одной важной переменной. Вы не можете доверять моим предсказаниям.

В конце отсека люк уже сияет красным, как небо. Электричество шипит, трещит и уже пытается нас схватить.

– Делай, – неожиданно произносит Хаким.

– Мне нужен консенсус, – отвечает Шимп.

Разумеется. Шимп ориентируется на нас, мешков с мясом, когда заходит в тупик; но ища у нас мудрости, он не знает, за кем следовать, если мы не согласны друг с другом.

Хаким ждет, безумный, его глаза мечутся между мной и люком.

– Ну? – выдержав паузу, спрашивает он.

И все сходится на мне. Я сейчас могу все отменить.

– Да чего ты ждешь? Это же, блядь, твоя была идея!

Я чувствую непреодолимое желание склониться к его уху и прошептать: «Что, уебан, теперь-то я не марионетка Шимпа?». Но я сопротивляюсь и вместо этого говорю:

– Конечно. Дадим варианту шанс.

И колеса завертелись. «Эриофора» дрожит и стонет, ее крутят векторы, для которых она не была создана. Незнакомые ощущения щекочут мне подкорку, двигаются дальше, зарываются в нутро: невозможное неописуемое чувство того, что низ находится в двух местах одновременно. Один в знакомом и безопасном направлении, под ногами, под палубами, лесами, базальтом, в самом сердце корабля; но второй набирает силу, и он двигается…

Я слышу крик металла вдалеке. Слышу грохот незакрепленных объектов, врезающихся в стену. «Эриофора» дергается, заваливается на левый борт, неуклюже поворачивается на непонятной оси, растянутой на слишком много тошнотворных измерений. Что-то двигается за стеной, глубоко в камнях; я его не вижу, но чувствую притяжение, слышу треск новых линий раскола, разделяющих древний камень. С десяток алых иконок опухолями расцветают в мозгу: «Отказ подсистемы», «Нехватка хладореагента» и «Разрыв основного канала». Полупустая «груша», брошенная десятки, сотни, а то и тысячи лет назад, дрожит, практически влетает в поле зрения. Она падает вбок и скользит по переборке, захваченная чудовищным приливом.

Я стою на палубе под углом в сорок пять градусов. Кажется, меня сейчас стошнит.

От низа под ногами остался лишь шепот. Я беззвучно благодарю сверхпроводниковую керамику, пьезоэлектрические балки, все арматуры, такие грубые и волшебные, которые не дают этому крохотному мирку рассыпаться в пыль, пока Шимп свирепствует с законами физики. Я возношу какую-то расплывчатую, но отчаянную молитву, что они справятся с задачей. А потом падаю вперед, вверх – не туда, куда положено: Хаким и я врезаемся в переднюю переборку, а резиновая лента, растянутая до предела, наконец рвется и швыряет нас вперед.

Когда мы появляемся, Сурт торжествующе ревет, хватается за крохотный неожиданный приз, выпавший из большой добычи. Иззубренные пауки отскакивают и исчезают в ослепляющем тумане. Водовороты магнитной силы, словно сделанные из каркасной сетки, извиваются на жаре, сплетенные каким-то генератором, находящимся прямо в гелиевом сердце гиганта – а может, это просто Шимп отправляет мне модели и грезы. Я практически уверен, что все это нереально; наши глаза, уши, пальцы – все слизало; все окна заволокла тьма. Следующими пойдут кожа и кости: перегретый базальт станет мягким, как пластик. Может, это происходит уже сейчас. Уже и не скажешь точно. Остается только падать, пока воздух вокруг уплощается и мерцает от усиливающегося жара.

Я спасаю твою жизнь, Хаким. Ты, сука, лучше это оцени.





* * *


Йейтс ошибся. Основа все-таки выдержала.[8]

Теперь мы лишь наполовину слепы и просто падаем. Несколько глаз, испещренных катарактами, все еще дымятся на корпусе; большая часть сгинула без следа. Обугленные обрубки судорожно искрят там, где раньше были сенсоры. Центр масс вернулся на место и теперь спит в подвале, оправляясь от похмелья. Мы двигаемся чисто по инерции, пассивны, как обычный кусок камня.


Но мы выбрались, выжили, и у нас теперь есть десять тысяч лет, чтобы зализать раны.

Конечно, такой огромный срок нам не понадобится. Шимп уже развернул свои войска; они прожгли себе путь сквозь расплавленные в шлак проходы десятков служебных туннелей, теперь выложенных вновь отлитыми металлами, выкопанными из сердца горы. Теперь солдаты, подобно огромным металлическим насекомым, лазают по поверхности, заменяя поврежденные части на целые и прижигая раны ярким светом. Время от времени мертвое окно со вспышкой возвращается к жизни; по кусочкам к нам возвращается вселенная. Сурт кипит за кормой, все еще огромный, но он уже уменьшается, на таком расстоянии его тепла не хватит, чтобы вскипятить воду.

Мне больше нравится вид прямо по курсу: глубокая успокаивающая тьма, водовороты звезд, мерцающие созвездия, которые мы больше никогда не увидим, и даже не будем давать им имена. Просто пролетим мимо.

Хаким уже должен отправиться в склеп, готовиться ко сну. Но я нахожу его на мостике по правому борту, он смотрит на то, как пальцы бело-голубых молний прыгают по корпусу. Отрывок короткий, всегда заканчивается одинаково, но, кажется, он видит какую-то полезность в постоянных пересмотрах.

При моем приближении он поворачивается:

– Плазма Сандуловичиу.

– Что?

– Электроны снаружи, положительные ионы внутри. Самоорганизующиеся мембраны. Живая шаровая молния. Хотя я не понимаю, что они использовали вместо кода для белка – инициатора репликации. Возможно, квантовую спиновую жидкость. – Он пожимает плечами. – Парни, которые открыли эту плазму, мало что могли сказать о наследственности.

Он говорит о каких-то примитивных экспериментах с газом и электричеством, которые проводили в доисторических лабораториях задолго до того, как мы стартовали. (Я знаю: Шимп отправил мне архивный файл, сразу как Хаким его открыл.)

– Это мы парни, которые их открыли, – замечаю я; существа, которые царапались в нашу дверь, на световые года опережали все, о чем даже мечтали те пещерные люди в прошлом.

– Нет, мы никого не открывали.

Я молчу.

– Это они открыли нас, – объясняет он.

Я чувствую, как легкая усмешка зарождается в уголках моего рта.

– Я все думаю о вероятностях, – продолжает Хаким. – Система, которая выглядела так привлекательно на расстоянии и оказалась такой жуткой, когда мы начали маневр. Вся эта масса, потенциальные траектории, и почему-то единственным выходом оказался полет через звезду. А тут еще подвернулся удобный ледяной гигант, который, какое совпадение, составил нам компанию. Ну и как думаешь, какие вероятности такой ситуации?

– Астрономические, – я сохраняю невозмутимый вид.

Он качает головой:

– Ничтожные.

– Я тоже так думаю, – признаю я.

Хаким пристально на меня смотрит:

– Да неужели?

– Вся система, кажется, была заряжена, чтобы подтолкнуть нас к звезде. А как эта штука потянулась, чтобы схватить нас, едва мы оказались внутри. Твои жуки из молний: я думаю, они вообще не жили на той планете, если уж у них плазма в основе.

– Ты думаешь, они были со звезды.

Я пожимаю плечами.

– Звездные инопланетяне, – говорит Хаким.

– Или какие-то дроны. С любой стороны ты прав; эта система возникла не просто так. Это скорее такой разрез для забора проб. Силковый путик.

– А мы тогда кто? Образцы? Домашние животные? Охотничьи трофеи?

– Практически. Возможно. Кто знает?

– А может, приятели, а?

Я смотрю на него, услышав неожиданный надлом в голосе.

– А может, просто союзники, – продолжает размышлять Хаким. – В напасти. Потому что против общего врага мы сразу все за одного, правильно?

– Обычно такая стратегия срабатывает.

Хорошо для разнообразия почувствовать себя не злодеем. А человеком, который вытащил наши задницы из огня.

Так что мне нравится слово «союзники».

– Потому что если прищуриться, я вижу и другие совпадения, – но Хаким не щурится. Он смотрит прямо сквозь меня, не мигая. – Например, Шимп выдал мне в напарники единственного человека со всей смены, которого я бы с радостью выкинул в открытый космос.

– Ну это едва ли совпадение, – хмыкаю я. – Почти невозможно найти кого-то, кто не хотел бы…

О.