Революция в стоп-кадрах
Часть 37 из 46 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Обвинение висит в воздухе, как статическое электричество. Хаким ждет, как я буду защищаться.
– Ты думаешь, Шимп воспользовался ситуацией, чтобы…
– Воспользовался. Или создал ее.
– Это безумие. Ты все видел собственными глазами, да ты до сих пор можешь…
– Я видел модели в контуре. Пиксели на переборках. Я не влез в скафандр, не пошел смотреть сам. Ведь это все равно что совершить самоубийство, разве не так?
Теперь он улыбается.
– Они пытались пробиться внутрь, – напомнил я ему.
– О, я знаю: что-то било в дверь. Но только я не до конца купился, чтобы поверить, будто эти штуки построили инопланетяне.
– Ты реально думаешь, что все это был какой-то трюк? – Я мотаю головой от удивления. – Через пару недель у нас будет доступ к поверхности. Да черт побери, прорежь дыру в фаб, проползи через служебный туннель. Все сам увидишь.
– А что я увижу? Звезду за кормой? – Он пожимает плечами. – Красных гигантов во вселенной как грязи. Это не значит, что его характеристики были настолько ограниченными, как говорил Шимп. Не значит, что нам действительно пришлось пройти сквозь звезду. Откуда мне знать, может, Шимп за последние сто лет утыкал корпус лазерами и горелками, чтобы все вокруг оплавить на случай, если я все-таки решу вылезти и посмотреть. – Хаким качает головой. – А вот одно я знаю точно: после восстания в его углу остался лишь один мешок с мясом, а от него будет мало толку, если с ним никто не хочет разговаривать. Но как ненавидеть того, кто спас тебе жизнь?
Меня поражает, насколько сильно люди способны мучить здравый смысл. Лишь для того чтобы защитить свои драгоценные предубеждения.
– Но самое странное то, – добавляет Хаким тихо, чуть ли не шепчет, – что все получилось.
До меня доходит не сразу.
– Я не думаю, что ты все знал, – объясняет он. – Не думаю, что ты был в курсе. Да и как? Ты даже не личность по сути, так… лишь подпрограмма, которая слишком много о себе думает. А подпрограммы не ставят под сомнение поставляемые данные. Тебе в голову приходит мысль, и ты сразу думаешь, что она принадлежит тебе. Ты веришь всему, что тебе говорит этот жалкий кусок железа, так как у тебя нет выбора. А может, и никогда не было. И как мне за это тебя ненавидеть?
Я не отвечаю, поэтому он продолжает:
– Я и не могу. Больше нет. Я могу только…
– Захлопни пасть, – говорю я ему и отворачиваюсь.
И он меня оставляет, оставляет посреди пикселей и картинок, которым отказывается верить. Отправляется в склеп, к своим друзьям. Спящим мертвецам. Слабым звеньям. Каждый из них сорвал бы миссию при малейшей возможности.
Если бы решал я, то все они больше никогда бы не проснулись. Но Шимп напоминает об очевидном: наша миссия рассчитана на эоны, невозможно предсказать даже малую часть препятствий, с которой нам придется столкнуться. Потому нужна гибкость, влажный неуклюжий разум, но именно его давно помершие инженеры вырезали из архитектуры Шимпа ради стабильности проекта. Впереди миллиарды лет, и всего пара тысяч мешков с мясом, чтобы разобраться с неожиданным. Может, нас даже не хватит.
И тем не менее, несмотря на весь хваленый человеческий интеллект, Хаким не видит очевидного. И никто из них не видит. Для этих людей я даже не человек. Подпрограмма, так он говорит. Доля в чьем-то мозге. Но мне не нужна его блядская жалость. И он бы все понял, если бы задумался о проблеме хоть на долю секунды, если бы захотел критическим взглядом окинуть ту гору непроверенных предположений, которую называет своим мировоззрением.
Только он не окинет. Он так долго отказывался смотреть в зеркало, даже не разберет, что там глядит на него в ответ. Он не видит разницы между мозгом и мускулами. Шимп управляет кораблем; Шимп строит врата; Шимп контролирует систему жизнеобеспечения. Мы пытались перехватить вожжи своей судьбы, и это Шимп нас осадил.
А значит, он всем заправляет. И так будет всегда; и когда разумы соединяются по высокоскоростной связи в моей голове, разумеется, механика поглощает мясо.
Меня поражает, что они не видят ложность этого предположения. Им известно число синапсов Шимпа так же, как и мне, но люди скорее поверят предрассудкам, чем все посчитают.
Я – не подпрограмма Шимпа. Вовсе нет.
Это Шимп – моя.
Остров
Мы – троглодиты, пещерные люди. Мы Древние, Прародители, работяги-монтажники. Мы прядем паутину ваших сетей и строим для вас волшебные врата, продеваем нить за нитью в игольное ушко на скорости шестьдесят тысяч километров в секунду. Мы не делаем перерывов. Не смеем даже сбавлять обороты, иначе свет явления вашего обратит нас в плазму. Все ради вас. Все для того, чтобы вы могли перешагивать со звезды на звезду, не марая ног в тех бескрайних пустых пространствах, что находятся между ними.
Неужели вам так сложно поговорить с нами, ну хотя бы иногда?
Я в курсе насчет эволюции с инженерией. В курсе, как сильно вы изменились. Я видела, как из порталов рождаются боги, демоны и сущности, которые выше нашего понимания; сущности, в человеческое происхождение которых не верится; скорее, это инопланетные автостопщики, что катаются по проложенным нами путям. Инопланетные поработители.
Если не истребители.
Но видела я и такие врата, которые зияли пустотой и мраком, пока не истаивали в ничто. Мы рассуждаем о Темных веках и упадке, о цивилизациях, выжженных дотла, и о тех, что возникают на пепелище. И случается порой, что позже нас навещают штуковины, немножко напоминающие корабли, которые могли бы построить мы сами – давным-давно. Они общаются между собой – при помощи радиоволн, лазеров, транспортных нейтрино, – и подчас их голоса имеют некое сходство с нашими. Когда-то мы лелеяли надежду, что они и в самом деле похожи на нас, что круг замкнулся на существах, с которыми мы можем поговорить. Я уже сбилась со счета, сколько раз мы пытались растопить лед.
Я не помню, сколько эпох назад мы оставили эти попытки.
Столько циклов прошло за нашими спинами. Столько было гибридов, постчеловеков, бессмертных; богов и троглодитов-кататоников, узников чудесных колесниц, об устройстве которых возницы не имеют ни малейшего понятия. И ни один ни разу не навел коммуникационный лазер в нашу сторону, не сказал: «Эй, как дела?» Или: «Представляете, мы победили дамасскую болезнь!»[9] Или даже: «Спасибо, ребят, так держать!»
Мы не какой-нибудь там сраный карго-культ. Мы – хребет вашей долбаной империи. Без нас вас вообще бы здесь не было.
И еще… и еще: вы – наши дети. Во что бы вы ни превратились, когда-то вы были такими же, как мы, как я. Когда-то я верила в вас. Давным-давно я верила в эту миссию всем сердцем.
Почему вы оставили нас?
И вот начинается новая сборка.
На этот раз, открыв глаза, я обнаруживаю перед собой знакомое лицо, которого прежде не видала: всего-то мальчишка, физиологически – лет двадцати с небольшим. Его лицо слегка перекошено, левая скула чуть площе правой. Уши великоваты. Он выглядит почти естественно.
Я не разговаривала тысячи лет. Вместо голоса шепот:
– Кто ты?
От меня ждут не того, знаю. На «Эриофоре» после пробуждения таких вопросов не задает никто.
– Я ваш, – говорит он, и вот так запросто я становлюсь матерью.
Мне хочется привыкнуть к этой мысли, но он не дает мне такой возможности.
– По графику вас будить еще рано, но Шимпу на палубе потребовалась помощь. С ближайшей сборкой проблемы.
Значит, Шимп до сих пор у руля. Он всегда у руля. Миссия продолжается.
– Проблемы? – переспрашиваю я.
– Возможно, контактный сценарий.
Интересно, а когда он родился? Подозревал ли обо мне до этого момента?
Он мне не говорит. Сообщает только:
– Прямо по курсу солнце. В половине светового года. Шимп полагает, что оно вышло с нами на контакт. Короче… – Мой… сын пожимает плечами. – Никакой спешки. Времени еще куча.
Я киваю, а он все мнется – ожидает Вопроса, но ответ уже читается у него на лице. Нашим резервистам полагается существовать в первозданном виде – они производятся из отборных генов, спрятанных глубоко под железобазальтовой оболочкой «Эри», надежно укрытых от мороси синего смещения. И все-таки у этого мальчишки есть дефекты. Пострадало лицо: я так и вижу, как на микроскопическом уровне от крошечных отзеркаленных нуклеотидных пар разбегается резонанс и чуть заметно перекашивает его. Кажется, будто он вырос на какой-то планете. Будто его зачали родители, всю жизнь жарившиеся на солнечном свету.
Как же далеко мы забрались, если даже наши безупречные кирпичики до такой степени подпортились? Сколько времени на это ушло? Сколько я уже мертва?
«Сколько?» Вот вопрос, который все задают первым делом.
Спустя такое время мне не хочется этого знать.
Явившись на мостик, я застаю сына в одиночестве возле оперконтура. В глазах у него сплошь иконки и траектории. Кажется, я вижу в них и собственное отражение.
– Не уловила твое имя, – говорю я, хотя знаю его из судовой декларации. Нас еще толком и не представили друг другу, а я уже лгу ему.
– Дикс, – говорит он, не отрывая взгляда от контура.
Ему за десять тысяч лет. Из них он жил от силы двадцать. Интересно, много ли парню известно, с кем он успел пообщаться за эти набежавшие по капле десятилетия? Знаком ли он с Измаилом, с Конни? В курсе ли насчет Санчеса – примирился ли тот с долей бессмертного?
Мне хочется знать, но вопросов я не задаю. Таковы правила.
Я озираюсь вокруг себя.
– Больше никого?
– Пока да, – кивает Дикс. – Вызовем еще, если понадобится. Хотя…
Его голос затухает.
– Да?
– Ничего.
Я встаю рядом с ним. В контуре повисли прозрачные облака – словно застывший дым с цветовой маркировкой. Мы находимся на краю молекулярного пылевого облака. Оно теплое, полуорганическое, содержит множество первичных веществ – формальдегид, этиленгликоль, весь стандартный набор пребиотиков. Хорошая площадка для быстрой сборки. В центре контура тускло светится красный карлик. Шимп назвал его DHF428 – согласно принципам, до которых мне давно уже нет дела.
– Ну рассказывай, – говорю я.
Он бросает раздраженный, даже рассерженный взгляд.
– И вы туда же?
– В смысле?
– Ты думаешь, Шимп воспользовался ситуацией, чтобы…
– Воспользовался. Или создал ее.
– Это безумие. Ты все видел собственными глазами, да ты до сих пор можешь…
– Я видел модели в контуре. Пиксели на переборках. Я не влез в скафандр, не пошел смотреть сам. Ведь это все равно что совершить самоубийство, разве не так?
Теперь он улыбается.
– Они пытались пробиться внутрь, – напомнил я ему.
– О, я знаю: что-то било в дверь. Но только я не до конца купился, чтобы поверить, будто эти штуки построили инопланетяне.
– Ты реально думаешь, что все это был какой-то трюк? – Я мотаю головой от удивления. – Через пару недель у нас будет доступ к поверхности. Да черт побери, прорежь дыру в фаб, проползи через служебный туннель. Все сам увидишь.
– А что я увижу? Звезду за кормой? – Он пожимает плечами. – Красных гигантов во вселенной как грязи. Это не значит, что его характеристики были настолько ограниченными, как говорил Шимп. Не значит, что нам действительно пришлось пройти сквозь звезду. Откуда мне знать, может, Шимп за последние сто лет утыкал корпус лазерами и горелками, чтобы все вокруг оплавить на случай, если я все-таки решу вылезти и посмотреть. – Хаким качает головой. – А вот одно я знаю точно: после восстания в его углу остался лишь один мешок с мясом, а от него будет мало толку, если с ним никто не хочет разговаривать. Но как ненавидеть того, кто спас тебе жизнь?
Меня поражает, насколько сильно люди способны мучить здравый смысл. Лишь для того чтобы защитить свои драгоценные предубеждения.
– Но самое странное то, – добавляет Хаким тихо, чуть ли не шепчет, – что все получилось.
До меня доходит не сразу.
– Я не думаю, что ты все знал, – объясняет он. – Не думаю, что ты был в курсе. Да и как? Ты даже не личность по сути, так… лишь подпрограмма, которая слишком много о себе думает. А подпрограммы не ставят под сомнение поставляемые данные. Тебе в голову приходит мысль, и ты сразу думаешь, что она принадлежит тебе. Ты веришь всему, что тебе говорит этот жалкий кусок железа, так как у тебя нет выбора. А может, и никогда не было. И как мне за это тебя ненавидеть?
Я не отвечаю, поэтому он продолжает:
– Я и не могу. Больше нет. Я могу только…
– Захлопни пасть, – говорю я ему и отворачиваюсь.
И он меня оставляет, оставляет посреди пикселей и картинок, которым отказывается верить. Отправляется в склеп, к своим друзьям. Спящим мертвецам. Слабым звеньям. Каждый из них сорвал бы миссию при малейшей возможности.
Если бы решал я, то все они больше никогда бы не проснулись. Но Шимп напоминает об очевидном: наша миссия рассчитана на эоны, невозможно предсказать даже малую часть препятствий, с которой нам придется столкнуться. Потому нужна гибкость, влажный неуклюжий разум, но именно его давно помершие инженеры вырезали из архитектуры Шимпа ради стабильности проекта. Впереди миллиарды лет, и всего пара тысяч мешков с мясом, чтобы разобраться с неожиданным. Может, нас даже не хватит.
И тем не менее, несмотря на весь хваленый человеческий интеллект, Хаким не видит очевидного. И никто из них не видит. Для этих людей я даже не человек. Подпрограмма, так он говорит. Доля в чьем-то мозге. Но мне не нужна его блядская жалость. И он бы все понял, если бы задумался о проблеме хоть на долю секунды, если бы захотел критическим взглядом окинуть ту гору непроверенных предположений, которую называет своим мировоззрением.
Только он не окинет. Он так долго отказывался смотреть в зеркало, даже не разберет, что там глядит на него в ответ. Он не видит разницы между мозгом и мускулами. Шимп управляет кораблем; Шимп строит врата; Шимп контролирует систему жизнеобеспечения. Мы пытались перехватить вожжи своей судьбы, и это Шимп нас осадил.
А значит, он всем заправляет. И так будет всегда; и когда разумы соединяются по высокоскоростной связи в моей голове, разумеется, механика поглощает мясо.
Меня поражает, что они не видят ложность этого предположения. Им известно число синапсов Шимпа так же, как и мне, но люди скорее поверят предрассудкам, чем все посчитают.
Я – не подпрограмма Шимпа. Вовсе нет.
Это Шимп – моя.
Остров
Мы – троглодиты, пещерные люди. Мы Древние, Прародители, работяги-монтажники. Мы прядем паутину ваших сетей и строим для вас волшебные врата, продеваем нить за нитью в игольное ушко на скорости шестьдесят тысяч километров в секунду. Мы не делаем перерывов. Не смеем даже сбавлять обороты, иначе свет явления вашего обратит нас в плазму. Все ради вас. Все для того, чтобы вы могли перешагивать со звезды на звезду, не марая ног в тех бескрайних пустых пространствах, что находятся между ними.
Неужели вам так сложно поговорить с нами, ну хотя бы иногда?
Я в курсе насчет эволюции с инженерией. В курсе, как сильно вы изменились. Я видела, как из порталов рождаются боги, демоны и сущности, которые выше нашего понимания; сущности, в человеческое происхождение которых не верится; скорее, это инопланетные автостопщики, что катаются по проложенным нами путям. Инопланетные поработители.
Если не истребители.
Но видела я и такие врата, которые зияли пустотой и мраком, пока не истаивали в ничто. Мы рассуждаем о Темных веках и упадке, о цивилизациях, выжженных дотла, и о тех, что возникают на пепелище. И случается порой, что позже нас навещают штуковины, немножко напоминающие корабли, которые могли бы построить мы сами – давным-давно. Они общаются между собой – при помощи радиоволн, лазеров, транспортных нейтрино, – и подчас их голоса имеют некое сходство с нашими. Когда-то мы лелеяли надежду, что они и в самом деле похожи на нас, что круг замкнулся на существах, с которыми мы можем поговорить. Я уже сбилась со счета, сколько раз мы пытались растопить лед.
Я не помню, сколько эпох назад мы оставили эти попытки.
Столько циклов прошло за нашими спинами. Столько было гибридов, постчеловеков, бессмертных; богов и троглодитов-кататоников, узников чудесных колесниц, об устройстве которых возницы не имеют ни малейшего понятия. И ни один ни разу не навел коммуникационный лазер в нашу сторону, не сказал: «Эй, как дела?» Или: «Представляете, мы победили дамасскую болезнь!»[9] Или даже: «Спасибо, ребят, так держать!»
Мы не какой-нибудь там сраный карго-культ. Мы – хребет вашей долбаной империи. Без нас вас вообще бы здесь не было.
И еще… и еще: вы – наши дети. Во что бы вы ни превратились, когда-то вы были такими же, как мы, как я. Когда-то я верила в вас. Давным-давно я верила в эту миссию всем сердцем.
Почему вы оставили нас?
И вот начинается новая сборка.
На этот раз, открыв глаза, я обнаруживаю перед собой знакомое лицо, которого прежде не видала: всего-то мальчишка, физиологически – лет двадцати с небольшим. Его лицо слегка перекошено, левая скула чуть площе правой. Уши великоваты. Он выглядит почти естественно.
Я не разговаривала тысячи лет. Вместо голоса шепот:
– Кто ты?
От меня ждут не того, знаю. На «Эриофоре» после пробуждения таких вопросов не задает никто.
– Я ваш, – говорит он, и вот так запросто я становлюсь матерью.
Мне хочется привыкнуть к этой мысли, но он не дает мне такой возможности.
– По графику вас будить еще рано, но Шимпу на палубе потребовалась помощь. С ближайшей сборкой проблемы.
Значит, Шимп до сих пор у руля. Он всегда у руля. Миссия продолжается.
– Проблемы? – переспрашиваю я.
– Возможно, контактный сценарий.
Интересно, а когда он родился? Подозревал ли обо мне до этого момента?
Он мне не говорит. Сообщает только:
– Прямо по курсу солнце. В половине светового года. Шимп полагает, что оно вышло с нами на контакт. Короче… – Мой… сын пожимает плечами. – Никакой спешки. Времени еще куча.
Я киваю, а он все мнется – ожидает Вопроса, но ответ уже читается у него на лице. Нашим резервистам полагается существовать в первозданном виде – они производятся из отборных генов, спрятанных глубоко под железобазальтовой оболочкой «Эри», надежно укрытых от мороси синего смещения. И все-таки у этого мальчишки есть дефекты. Пострадало лицо: я так и вижу, как на микроскопическом уровне от крошечных отзеркаленных нуклеотидных пар разбегается резонанс и чуть заметно перекашивает его. Кажется, будто он вырос на какой-то планете. Будто его зачали родители, всю жизнь жарившиеся на солнечном свету.
Как же далеко мы забрались, если даже наши безупречные кирпичики до такой степени подпортились? Сколько времени на это ушло? Сколько я уже мертва?
«Сколько?» Вот вопрос, который все задают первым делом.
Спустя такое время мне не хочется этого знать.
Явившись на мостик, я застаю сына в одиночестве возле оперконтура. В глазах у него сплошь иконки и траектории. Кажется, я вижу в них и собственное отражение.
– Не уловила твое имя, – говорю я, хотя знаю его из судовой декларации. Нас еще толком и не представили друг другу, а я уже лгу ему.
– Дикс, – говорит он, не отрывая взгляда от контура.
Ему за десять тысяч лет. Из них он жил от силы двадцать. Интересно, много ли парню известно, с кем он успел пообщаться за эти набежавшие по капле десятилетия? Знаком ли он с Измаилом, с Конни? В курсе ли насчет Санчеса – примирился ли тот с долей бессмертного?
Мне хочется знать, но вопросов я не задаю. Таковы правила.
Я озираюсь вокруг себя.
– Больше никого?
– Пока да, – кивает Дикс. – Вызовем еще, если понадобится. Хотя…
Его голос затухает.
– Да?
– Ничего.
Я встаю рядом с ним. В контуре повисли прозрачные облака – словно застывший дым с цветовой маркировкой. Мы находимся на краю молекулярного пылевого облака. Оно теплое, полуорганическое, содержит множество первичных веществ – формальдегид, этиленгликоль, весь стандартный набор пребиотиков. Хорошая площадка для быстрой сборки. В центре контура тускло светится красный карлик. Шимп назвал его DHF428 – согласно принципам, до которых мне давно уже нет дела.
– Ну рассказывай, – говорю я.
Он бросает раздраженный, даже рассерженный взгляд.
– И вы туда же?
– В смысле?