Революция в стоп-кадрах

И вдобавок это задача внутри задачи. Стыковка с атмосферой мира, падающего со скоростью двести километров в секунду, совершенно тривиальна по сравнению с предсказанием курса Туле внутри звезды: тяга, которую накладывает миллионная доля грамма красного гиганта на кубический сантиметр, звездные ветры, термохалинное смешивание, глубинный магнитный момент ископаемого гелия. Трудно даже сказать, что значит «внутри», когда перепад между вакуумом и распадающейся материей размазан по трем миллионам километров. В зависимости от определения мы уже можем быть внутри этой треклятой штуки.

Хаким поворачивается ко мне, когда Шимп снижает «Эриофору» все ближе к буре.

– Возможно, нам стоит разбудить их.

– Кого?

– Сандей. Измаила. Всех.

– Ты знаешь, сколько тысяч человек там упаковано?

Я-то знаю. Хаким может только предполагать, но предатель знает всех до последней души, причем даже не сверяясь с базой.

Правда, за такое никто из них меня по спине не похлопает.

– А зачем? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами:

– Это все теория. И ты об этом знаешь. Мы все можем погибнуть уже сегодня.

– Ты хочешь их воскресить, чтобы они умерли в сознании?

– Чтобы они могли… не знаю. Сочинить стихотворение. Вырастить скульптуру. Да блин, может кто-нибудь даже решит помириться с тобой перед финалом.

– Ладно, предположим, мы их разбудили и не умерли за день. Ты только что превысил возможности системы жизнеобеспечения на три порядка величин.

Он закатывает глаза:

– Тогда мы просто всех усыпим. Ну будет всплеск CO2. Но ничего такого, с чем бы лес ни справился за пару веков.

Я слышу еле заметную дрожь в его голосе.

Хаким перепуган. Вот и все. Он перепуган и не хочет умирать в одиночестве. А я не считаюсь.

Думаю, это начало.

– Да ладно тебе, – продолжает Хаким. – По крайней мере закатим шикарную последнюю вечеринку.

– Попроси Шимпа, – предлагаю я.

Он сразу мрачнеет. Я сохраняю невозмутимость.

К тому же уверен, он все это не всерьез.





* * *


Глубины тропосферы. Сердце бури. Утесы воды и аммиака вздымаются на нашем пути: воздушные океаны разбиваются на капли, на кристаллы. Они врезаются в нашу гору со скоростью звука, тут же замерзают или каскадом падают в космос, в зависимости от настроения. Повсюду сверкают молнии, отпечатывая на стволе мозга мельком увиденные следовые образы: лица демонов и огромные когтистые лапы с чрезмерным количеством пальцев.

Почему-то палуба под моими ногами неподвижна, непоколебима предсмертной агонией этого мира. Я не могу окончательно отделаться от скептицизма; даже на якоре из двух миллионов тонн базальта и черной дыры кажется невозможным, что нас не мотает, как мошку в аэродинамической трубе.

Я вырубаю трансляцию, бойня исчезает, не оставляя после себя ничего, кроме ботов, переборок и ленты прозрачного кварца, которая смотрит на фабричный пол. Убиваю время, наблюдаю, как загружаются сборочные линии, как ремонтные дроны вынашиваются в вакууме по ту сторону иллюминатора. Даже в самом лучшем случае у нас будут повреждения. Камеры, ослепленные иглами сверхзвукового льда или пеленой кипящей кислоты. Усы антенн дальнего действия, повисшие от жара. В зависимости от поломок, возможно, понадобится целая армия для ремонта, когда мы закончим пролет. Меня почему-то утешает зрелище того, как войска Шимпа собирают сами себя.

На секунду мне кажется, что я слышу где-то далеко пронзительный визг: пробоина, декомпрессия? Но никаких сигналов тревоги. Наверное, один из скакунов разворачивался в коридоре, искал подзарядку.

Но вот писк в голове я не воображаю: Хаким звонит с мостика.

– Тебе нужно подняться сюда, – говорит он, когда я открываю канал.

– Я с другой стороны…

– Пожалуйста, – просит он и кидает трансляцию: один из носовых кластеров смотрит в небо.

На однообразном хмуром покрове появляется что-то примечательное: яркая впадина на темном небе, словно чей-то палец пытается проткнуть крышу мира. В видимом свете она незрима, ее скрывают потоки аммиака и углеводородные ураганы: но в инфракрасном она мерцает словно колеблющийся уголек.

Понятия не имею, что это такое.

Провожу воображаемую линию к концам червоточины.


– Оно находится на одной оси с нашим вектором перемещения.

– Да неужели! Думаю, червоточина… как-то это провоцирует.

От объекта идет излучение на две тысячи кельвинов.

– Значит, мы уже внутри звезды, – говорю я и надеюсь, что Хаким обрадуется таким новостям.

По крайней мере мы идем по расписанию.





* * *


У нас так мало информации для действий. Мы понятия не имеем, насколько далеко находимся от потолка: он постоянно разрушается над нами. Мы понятия не имеем, насколько близко подобрались к ядру: оно все разбухает под уменьшающимся весом рассыпающейся атмосферы. Мы знаем лишь одно: если сверху температура поднимается, мы опускаемся; если нарастает давление снизу, мы карабкаемся вверх. «Эриофора» подобна крупинке в животе рыбы, которая застряла посреди пустого океана, а дно и поверхность для нее – понятия чисто гипотетические. Единственный надежный ориентир – это мы сами. Шимп дает примерные оценки на основе гравитации и инерции, но даже они – всего лишь предположения из-за того, как червоточина искажает пространство-время вокруг. Мы растянуты по волне вероятности, ждем, когда откроется ящик и вселенная увидит наконец, мертвы мы или живы.

Хаким не сводит с меня глаз, стоя с другой стороны контура, его лицо мерцает в свете тысяч трансляций с камер.

– Что-то не так. Мы уже должны были выйти с другой стороны.

Он твердит это уже целый час.

– Вариативности не избежать, – напоминаю я ему. – Модель…

– Модель, – он выдавливает из себя горький смешок. – И она основана на зетабайтах информации, которые мы собрали, когда в прошлый раз решили пролететь через красный гигант. Модель – дерьмо полное. Магнитное поле раз икнет, и мы пойдем вниз, а не наружу.

– Но мы все еще здесь.

– В этом и проблема.

– И у нас по-прежнему темно.

Атмосфера достаточно густая, она держит на расстоянии обжигающее нутро Сурта.

– Ну да, темнее всего перед рассветом, – мрачно заявляет Хаким и указывает на пятно инфракрасного света над нами, чья яркость только усиливается.

Шимп не может объяснить, что это, хотя забивает кучу реальных данных в уравнения. Чтобы это ни было, оно не ушло с нашего вектора перемещения и становится жарче. Или ближе. Трудно сказать: в таких условиях чувства довольно туманны, и мы не собираемся высовывать голову над облаками ради вида получше.

В общем, Шимп говорит нам не беспокоиться. Говорит, что мы почти прошли.





* * *


Буря больше не замерзает при столкновении. Она плюется, шипит, потоки тут же превращаются в пар. Непрестанные молнии засвечивают небеса, оживляют гигантских, словно выпиленных по трафарету монстров из метана и ацетилена.

Так мог бы выглядеть божественный разум, если бы Господь страдал эпилепсией.

Иногда мы вмешиваемся, блокируем какой-нибудь господний синапс прямо посреди разряда: миллион вольт ударяет в корпус, очередное базальтовое пятно превращается в шлак или «Эри» слепнет еще на один глаз. Я уже сбился со счета, сколько камер, антенн и радарных тарелок мы потеряли. Добавляю еще одну, когда очередная фасетка вспыхивает и меркнет на краю коллажа.

А вот Хаким настораживается:

– Прокрути снова, – говорит он Шимпу. – Эту запись. До того, как камеру поджарило.

Последние секунды последней жертвы: испещренная кратерами шкура «Эри», кое-где торчат наполовину утопленные в ней машины. Молния вспыхивает слева, пронзает пластину радиатора где-то на полпути до бугристого горизонта. Вспышка. Банальная и чересчур знакомая фраза:

НЕТ СИГНАЛА.



– Заново, – говорит Хаким. – Попадание на среднем расстоянии. Поставь на паузу.

Три разряда, их застукали прямо во время преступления – и Хаким к чему-то клонит, теперь я вижу. Что-то в них есть необычное, что-то не такое… случайное… по сравнению с фрактальными бифуркациями отдаленных молний. Они к тому же другого цвета, синеватого оттенка, и размером поменьше. Вдали стрелы массивные. А эти, выгибающиеся дугой на поверхности астероида, не толще моей руки.

Они собираются у яркой массы, которая практически не попадает в камеру.

– Похоже на какой-то статический разряд, – предполагаю я.