Революция в стоп-кадрах

В манифесте какой-то Эканга Моско нашелся. Специалист по астрофизике. Другое племя, но из порта «Эри» точно отправилась с мясом, у которого было такое имя. По официальным данным он погиб, когда полетела часть экрана вокруг внешнего ядра: выброс смертельной радиации, экстренный продув, чтобы спасти остальной уровень от заражения.

Разумеется, я спросила об этом Лиан. Она так смеялась.

– А я чертовски хороша, если в такой ситуации сумела подбросить улики ситуации и не превратиться в пепел?

Хотя отрицать историю про Моско не стала.



Пару раз Шимп пытался наладить разведку. Дождался, когда все заснули, потом выждал еще гигасекунду для верности и только тогда послал в лес очередную марионетку осмотреться.

Далеко она не ушла. Поляна имела привычку сбивать боты еще до того, как мы подкрутили лианы у входа на максимальную агрессию. Разведчики Шимпа обычно пролетали пару метров, даже – если им сильно везло – успевали откусить немного ткани на образцы и смыться, но обычно лианы стаскивали их на палубу, а потом накидывались сворой удавов.

Обломки одного такого мы нашли рядом с люком: панцирь раздавлен, внутренности набиты высохшими плодами; он больше походил на какую-то шишковатую опухоль, а не на технологический объект.

Некоторые сразу забеспокоились, что Шимп решил за нас взяться – или стал что-то подозревать, – но факты говорили иное. Механизм знал, с какими растениями ему предстоит иметь дело. Довольно легко мог собрать сурового бронированного парня с кучей огнеметов, чтобы прорваться хотя бы через первую линию обороны, если считал, что внутри есть что-нибудь интересное. Тот факт, что он довольствовался одноразовыми типовыми дронами, говорил скорее о том, что Шимп просто хотел взять образцы: рутинно подтвердить настолько устоявшуюся теорию, что даже банальный анализ эффективности не оправдывал разработку и сборку новой модели.

У Шимпа не было причин думать, что мы лжем. Скорее он просто хотел посмотреть все сам. Он даже не пытался спрятать свои действия: телеметрия по меньшей мере с двух зондов сидела прямо в операционных логах и ждала любого, кто хотел потратить на нее пару мегасек.

К тому же Шимп и сам ни разу не поднимал вопрос о Поляне. Потому молчали и мы. У нас появился взаимный секрет, неудобная правда, о которой все знают, но никто не говорит вслух, боясь разрушить семейное торжество.

Странно, конечно, но в каком-то смысле Шимп стал соучастником нашего заговора.



– Я у входа в Черный котел, – сказала Юкико Канеги. – Предупреждение о ледяном монстре.

Этим она говорила следующее: «Шимп где-то в районе склада подфюзеляжной массы».

– Ты мельком видишь его в свете фонаря, но он тут же исчезает, – ответила я, имея в виду «Больше нет. Ублюдок свалил».

Соцальков на полпути между ядром и поверхностью, экватор по правому борту, вялые пол «же» не давали нам оторваться от пола. На подставке между нами стояла игровая доска: многоуровневое подземелье, два метра в ширину и столько же в высоту, где каждая комната, стена и ловушка с любовью были сфабрикованы вручную. За последние несколько сборок Гаэтано приобрел вкус к ролевым стратегическим играм. И сотворил оду этому древнему способу убить время, физическую игру, созданную по его собственному дизайну. Ты двигал фигурки вручную по лабиринту (уровни раскрывались для удобного доступа, а потом со щелчком закрывались), искал сокровища, избегал ловушек и сражался с монстрами. Кости с пятьюдесятью гранями решали исход вероятностных встреч. Как только ты в ней разбирался, игра становилась совершенно очаровательной.

Гаэтано назвал ее «Тередо». Я никогда не спрашивала почему.

Если в уме перевернуть нижнюю половину подземелья вверх ногами и представить, что некоторые другие элементы вытянуты «как надо», то сразу находилось определенное топологическое сходство с реальным проектом «Эриофоры». И доска фактически превращалась в карту.

Персонаж Юки забрался в Черный котел: то ли подземное ключевое озеро, которое патрулировали слепые, но кровожадные хищники, то ли – если не хватало воображения – в линзу из эластичного кремния, вклеенную в специальное углубление и украшенную крохотными пластиковыми сталагмитами. Фигурка была ее, но следовала она по моим следам.

– Блядь, – сказала она, и имела в виду именно это. – Проверяю ловушки.

«А ты это предвидела? Он нас не преследует?»

Я притворилась, что кинула кости, а потом записала выпавший номер.

– Ты не находишь ловушек. – «Не думаю. Он просто снова поменял узлы».

– Черт побери. – «Я же была так близко». – Я ищу… Как вы там это называете? А, след зверя.

– На камне есть морозная тропа, прямая линия, направление – сто девяносто семь градусов. – «Согласно пинам он находится где-то в этом направлении».

– Насколько широка тропа? – «Как далеко?»

Она, конечно, не надеялась, что я ей скажу точное расстояние; пинги задержки даже в лучшие времена не идут по прямой. Но всегда можно воспользоваться методом научного тыка.

– Может, сантиметров двадцать? – «Километров двадцать?»

Юки провела взглядом невидимую линию от своей фигурки до большой пещеры глубоко в кишках подземелья. Поджала губы:

– Может, он там размножается.

Матка.

Застенчивая улыбка скользнула по моему игровому лицу:

– Может быть.

Юки щелкнула пальцами:

– Кстати, пока я не забыла; ты после разморозки курс не проверяла?

– Нет, а за…


Но она уже кинула модель окрестностей прямо мне в голову. В самом их сердце проходило тонкое, словно паутинка, волокно: траектория «Эри». Более тусклая нить, испещренная точками и уходящая в красное смещение, отделилась от нее пару световых лет назад и в будущем постепенно отходила все дальше.

Изначальная траектория и модифицированная.

Я пожала плечами:

– Обычный дрейф. Шимп время от времени будит нас посмотреть, сможем ли мы его объяснить.

Юки покачала головой:

– Дрейф по-прежнему меньше градуса. А тут отклонение больше трех.

Все стало ясно.

– Мы изменили курс.

– Именно.

Я саккаднула проекцию, протянула ее на сто лет вперед. Ничего, только космос. Тысяча: красные карлики, желтые, сборки есть, но ничего выдающегося по сравнению с первоначальным маршрутом. Еще тысяча лет: более-менее то же самое. Десять тысяч. Сто тысяч.

– Однако.

Через двести тысяч лет наш текущий курс приведет нас в открытый кластер диаметром примерно в тридцать пять световых лет – прямо в сердце красного супергиганта. Масс-спектрометр говорил, что там масса около тридцати шести солнечных, а возраст – двадцать четыре миллиона лет. Молодой, такой молодой; просто поденка по сравнению с «Эриофорой». Когда мы только отправились в путь, он был лишь дуновением водорода, конденсирующимся в пустоте.

И одновременно такой старый: дряхлый, водород уже давно потратил, вокруг оболочка из раскаленного газа, выброшенного во время распутной юности. Сейчас он жил только на гелии; от его спектра несло углеродом, кислородом и буквально капелькой неона.

Он умирал уже двадцать четыре миллиона лет, но до сих пор не умер.

Но теперь ему осталось недолго.

Вот почему Шимп изменил курс: захотел подобраться вплотную к камере сгорания, сбросить задержку до абсолютного минимума. Сборка будет опасной, любая ошибка станет последней.

Конечно, до цели еще целая петасекунда. Но Шимп был не из прокрастинаторов. Когда понятно, что надо сделать, то чего ждать?

– Шимп?

– Привет, Сандей.

Я тегнула супергигант:

– Мы собираемся строить транспортный узел?

– Да. Ты хочешь присутствовать на палубе, когда это случится?

– Да, черт побери.

У Юки сияли глаза:

– Захватывает, правда?

Окно в моей голове закрылось. Юки снова обратила внимание на «Тередо».

– А я тем временем собираюсь разобраться с ледяным монстром раз и навсегда.

– Чувствуешь, что тебе повезет? – поинтересовалась я.

– Помяни мои слова, – она взглянула прямо на меня. – Господь предал его в руки мои.

Когда я была ребенком, еще до того, как научилась говорить цифрами, мне все объяснили именно так. В памяти все сохранилось идеально. С другой стороны, ты, вполне вероятно, не знаешь ничего, кроме цифр. Сурово. Ладно, вот это описание специально для тебя.

Представь себе шланг. Совершенно неважно, что там внутри: вода, охладитель – кровь, если тебе милее органика – главное, чтобы под давлением. Гибкая труба растянута до предела и закреплена с одной стороны.

Рубани ее с другой.

Она забьет струей. Начнет конвульсировать. Начнет метаться из стороны в сторону, разливая жидкость огромными арками. Мы называем такое червоточиной нерелятивистского типа: с одной стороны она прикреплена к вратам, с другой болтается свободный конец.

Так он корчится столетиями, а иногда тысячелетиями, бьется о пространство-время, пока где-то дальше по дороге не запустятся еще одни врата. И они каким-то образом призовут его к себе. Свободный конец услышит зов, со всех ног ринется через континуум и привяжется к порталу. А может, все наоборот: новорожденные врата хватают своей бесконечной рукой червоточину и прижимают к своей груди. Можно по-разному посмотреть на эту проблему. Все уравнения симметричны по времени.

Конечно, свободные концы непривередливы; они замыкают цепь со всем, что подходит, неважно, одобряем мы такой союз или нет. Если куда-нибудь поблизости забредет черная дыра естественного происхождения, прежде чем мы запустим следующую ступень, то все: брак без развода, моногамия до самой тепловой смерти. В таких случаях дизайн врат предусматривает стоп-знаки, порталы аккуратно закрываются и разворачивают путешественников, отправляя в обратный путь, хотя я понятия не имею, случалось ли такое хоть раз. Мы принимаем меры, чтобы такого не случилось: сканируем путь, смотрим, нет ли каких-то артефактов линзирования, держимся подальше от рифов, которые могут показаться червоточине слишком соблазнительными.

Но иногда мы садимся на мель намеренно.

С последовательными цепями есть одна проблема: у каждых врат лишь два пути. Ты вынырнул из портала и понял, что пейзаж тебя не устраивает; дальше выбор довольно скудный. Ты можешь заложить петлю и нырнуть в портал сзади – отправиться дальше по дороге, пока она есть – или вернуться обратно так же, как пришел. «Эриофора» снова и снова плетет сиротливую тонкую нить по всему Млечному Пути. Любые боги, которые последуют за нами, будут исследовать только эту бесконечную спираль и не больше.

Так галактику не покоришь.