Революция в стоп-кадрах

– Можем, – признала я так, словно только сейчас решила обдумать эту идею. – Сломаем парочку сериновых связей, выправим кое-какие дефекты для модификаций. Может, сперва загоним ретровирус, чтобы он медленно рос. Купим себе время, чтобы генным драйвом внедрить реальную заплатку.

В этот раз пауза, кажется, затянулась навечно.

– Я не могу вычислить, как долго это займет.

– Естественно. Гены – штука небрежная, они постоянно взаимодействуют друг с другом даже в одной клетке. А мы говорим о многовидовой экосистеме с четкими эксплуатационными ограничениями. С большей уверенностью ты можешь попросить меня выдать конкретные цифры по трехзначной задаче n-тел.

– Но это осуществимо.

– Конечно, путем проб и ошибок. Подрихтуй одну переменную, пусть поварится, подправь неудачи, хаотические связи. Потом можно повторить.

– И сколько вариться?

– Ты куда-то торопишься?

– Я бы хотел восстановить равновесие как можно скорее.

– Ну, если ты такой нетерпеливый, то можем начать прямо сейчас. Отредактируй весь лес за одно поколение. Только не ожидай, что я стану разбираться с эффектами интеракции второго и третьего порядка. А они гарантированно будут накапливаться каждые несколько мегасек.

Шимп не ответил.

– Мы уже имеем дело с совершенно непредвиденным осложнением, – напомнила я ему. – Не стоит добавлять в суп новые переменные, если без этого можно обойтись. Поэтому не меняй палубное расписание; просто размораживай нас для обычных сборок, как и всегда. Нет смысла слишком сильно полагаться на жизнеобеспечение, пока мы пытаемся его починить.

– Но вмешательство между сборками по-прежнему может быть необходимо, если изменения пойдут слишком быстро.

– Тогда поступим благоразумно. У нас есть спецификации на литобы, им понадобится лет триста на размножение, и на бациллы, которым хватит и двадцати минут. Для уверенности можно подрихтовать генвремя, чтобы между сменами ничего не пошло под откос. А потом мы просто… все запечатаем и оставим в покое. Пусть варится в собственном соку.

Снова тишина. Может, Шимп проверял мои результаты, сравнивал собственные генетические результаты с моими. Да пожалуйста. Без конкретных данных по изменениям – а тем более без цифр о постизменениях – реальным исследованием моделей тут и не пахло, с тем же успехом можно было кубик бросить. Сейчас механизм мог проанализировать только текущие мутации, а любой человек, который умудрился подвесить цикл Кальвина на гравитационный градиент, достаточно умен, чтобы замести за собой следы. Я могла не беспокоиться.

Да уж.

– Я откорректирую график дежурств с учетом экогенетической экспертизы при последующих разморозках, – наконец сказал Шимп.

– Об этом не беспокойся, – ответила я. – Я дам тебе список.





Интуитивно-понятный




Как такое вообще провернуть?

Как спланировать восстание, когда каждые сто лет бодрствуешь лишь несколько дней, когда крохотную горстку заговорщиков тасуют при любом вызове на палубу? Как свергнуть врага, который никогда не спит, который может грубой силой решить любую задачу, найти любую беспечно оставленную улику, ведь у него в распоряжении целые эпохи? Всевидящего врага, который видит твоими глазами, слышит твоими ушами, причем обзор у него от первого лица и в высоком разрешении? Конечно, все каналы идут с выключателями; но если пользоваться ими слишком часто, с тем же успехом можно сразу послать сигнал тревоги – Заговор! Миссия в опасности! – каким-нибудь дебильным счетам, припаянным к сети.

С чего начать?

Способов существовало больше, чем я могла представить.

Да, слова прятали в музыке, но не только. Их прятали в других словах, в текстах давно умерших песен, воскрешенных и переделанных, чтобы теперь старые куплеты обрели новый смысл. Целые планы хоронили в иероглифах, послания кодировали шахматными ходами и игровыми диалогами. Ради картографических целей копировали и ставили под ружье граффити: три точки и необычная завитушка означали «1425 просканирован, чисто; 1470 в процессе; кто-нибудь хочет застолбить 2190?» Наш шепот разносился на тысячелетия, мы пели песни, рисовали на стенах пещер, а Шимп все списывал на причудливую эволюцию изолированных культур.

Между сборками мы посылали друг другу послания в бутылках. Во время сборок революция находила способы поговорить в реальном времени. Мы развернули плацдарм в естественных слепых пятнах «Эри» – в радиотенях, закоулках и углах, блокирующих вид с камер. Из них мы пошли вширь: переносили склады оборудования, что дать пространство для арт-инсталяции Франсин или для импровизированного лабиринта, где мы провели совершенно бесполезный, но довольно продолжительный турнир по захвату флага, ожидая, пока фоны переработают очередной астероид. В соединительных туннелях встроенные камеры попадались редко, так было задумано изначально, а потому большой кусок нервной системы корабля оказался уязвим для инфильтрации. Некоторые зоны стали скорее не слепыми, а прозрачными: закольцованные картинки пустых коридоров на бесконечном повторе, привитые к главному каналу, позволяли мертвым ходить по залам, а Шимп ничего не замечал. Датчики движения тут же переключали камеры на живую съемку, если какой-нибудь ничего не подозревающий скакун или бот оказывался поблизости. Мы, двойные агенты, улыбались на камеру и двигались на свету; зомби с Косой Поляны, все эти пропавшие без вести или числящиеся в списках погибших, крались по коридорам незамеченными, словно крысы в стенах.

Мы спали, гигасеки, как обычно, уходили в прошлое, а воскрешали нас, когда шалили переменные, когда Познаваемое вдруг оказывалось Недоказуемым или когда Шимпа охватывала паранойя из-за шума, подсаженного нами в его сенсорные нервы. В песнях и приказах с Поляны мы находили указания; половину сборок Лиан проспала, но всегда оставляла записки на кухонном столе.

И в первую очередь мы должны были найти штаб-квартиру неприятеля.

Когда «Эриофора» отчалила, на ее борту разместили около ста узлов, каждый был достаточно большим для полноценного функционирования Шимпа, каждый ясно помечен на схемах. Тем не менее новые появлялись постоянно. Ничто не может избежать требования избыточности, общего для всей Диаспоры. Теперь мы уже не знали, сколько их, не знали, где они находятся. Любой узел мог когда угодно стать активным гипервизором – местом, где, по сути, жил Шимп, – а передавали свой долг друг другу они без всяких фанфар и предупреждений. Иногда в узле появлялся изъян, или он просто изнашивался; иногда Шимп сам перемещался в подсистему, жизненно важную для конкретной миссии, чтобы минимизировать задержку при вычислениях. Поэтому мы странствовали по залам, задавали нашему искусственному имбецилу вопросы как тривиальные, так и глубокие, отмечая ничтожный временной лаг, предшествующий каждому ответу. Мы обменивались записями, отмечали на картах задержки и местоположения, неустанно триангулируя корабельного деспота.

Разумеется, наши старания обычно не приносили плодов. Мы полтысячелетия вычисляли, где окопался Дух Шимпа настоящего, а потом проснулись однажды и выяснили, что он куда-то переместился, пока мы спали. Пару тысяч веков назад, в паре тысяч световых лет отсюда, люди сказали бы, что мы плюем против ветра.

Но даже если бы мы выследили этого мелкого уебана, это бы навряд ли помогло. Стоило бы нам выдернуть шнур, как следующий узел тут же подхватил бы эстафетную палочку. Существовало столько Призраков Шимпа грядущего, что достать их все было просто невозможно.

Но мы над этим работали.



– Мы просто тратим свое время, – спустя пару веков Джахазиэль Которн высказал мнение. – Признаки задержки? В зависимости от того, насколько запутана проводка, сигнал от ядра и обратно может добраться до нас быстрее, чем пинг от соседней комнаты.

Он был из новых рекрутов, его ярость еще не утихла, он искал выход побыстрее. Я привела его на Поляну Лес – Шимп считал, что я показываю Джахазиэлю протоколы биоремедиации, – и представила Лиан Вей и ее совету зомби, прежде чем они исчезнут под покровом сорняков-убийц еще на пару циклов.


Которн чуть не запачкал штаны, когда лес попер на него в первый раз. Впрочем, оправился парень быстро. Феромоны сработали, плющи держались на расстоянии, а уже десять минут спустя он прыскал на них из чисто детского злорадства, лишь бы посмотреть, как растения корчатся.

– Дело в средних величинах, – принялась разъяснять ему Лиан.

– Да, и когда вы все вычислите, он смотает удочки и переедет, – Джахазиэль оглянулся по сторонам. – А почему просто не спросить его самого, где он сейчас?

Ли повернулась ко мне:

– Хочешь сама попробовать?

Я перехватила дирижерскую палочку:

– Ты же не думаешь, что он все тебе выложит, Джаз?

– Скажем ему, что нам это нужно, не знаю, для диагностических целей. С чего бы он не купится? Он же тупой.

– Только Шимп нам не враг.

– Поверить не могу, что ты все еще защищаешь эту тварь, – сказал он.

В моем арсенале был еще один феромон, его я приготовила, когда изучала лес. Аттрактант. И сейчас я представила, как брызгаю им на Джахазиэля и… отхожу в сторону.

Но вместо этого сказала:

– Хочешь пойти повоевать с пушкой? Пожалуйста, без проблем. Только я лучше буду сражаться с уродами, которые в меня целятся. – Джаз сразу распахнул пасть, но я его оборвала. – Заткнись и слушай. Если бы дело было только в Шимпе, мы бы уже давно выиграли. Но не ему пришла в голову идея перепрятать остров Пасхи. Он даже не помнит о том, как это сделал.

– И ты ему веришь?

– Верю. Да, Шимп тупой. И мы сражаемся не с ним. Мы сражаемся с теми, кто планировал миссию; пусть они подохли шестьдесят миллионов лет назад, но тупыми не были, а за спиной у них стояли общие ИИ, и вот эти товарищи были настолько умными, насколько ты даже представить не можешь.

– Так чего тогда в принципе барахтаться?

– Потому что даже кластер сверхумных общих ИИ не может остаться непогрешимым, когда дело касается предсказания асимметричной социальной динамики, растянутой на пару миллионов лет. Но они явно не доверяли нам в долгосрочной перспективе, иначе не запрограммировали бы Шимпа спрятать архив. Они бы не запрограммировали его вести эту сраную игру в наперстки с узлами. И полагаю, они закодировали в системе парочку «красных тряпок», по идее, она должна увидеть признаки того, как с их точки зрения выглядело бы восстание на таком временном периоде.

– Хм.

– А ты не замечал, что Шимп иногда не настолько тупой, как обычно? А все почему? Потому что его программировали очень умные люди. И вот мы ляпнем какую-нибудь триггер-фразу, и кто знает, какие отвратные подпрограммы она запустит. И вот ответ на твой вопрос, почему мы просто не спросим Шимпа: в нем живут призраки, и мы понятия не имеем, что они будут делать, если нас заметят.

Джахазиэль ничего не сказал. Ну хоть что-то.

Лиан в восхищении покачала головой:

– А ты с каждым разом все лучше про это говоришь. Клянусь, теперь я даже тебе верю.

И она когда-то верила. Но уже много столетий никогда не говорила о периодических необъяснимых прозрениях Шимпа. Ее они не беспокоили. Это всего лишь изначально прописанные подпрограммы. Лишь призраки Инженеров прошлого.

Разумеется, если ты именно тот, о ком я думаю, то понимаешь, какую нелепую ошибку совершила Лиан.

В отличие от некоторых, возможно, я смогу ее исправить.



Когда я оглядываюсь назад, то думаю, что из-за стратегии Лиан по вербовке мертвецов Шимп чувствовал себя лучше. Шли эпохи, а мы не умирали по расписанию – возможно, его это сильно беспокоило. Аномалия. Необъяснимое отклонение от программы полета. Я-то боялась, что участившиеся жертвы запустят какую-нибудь последовательность, но наверное Шимп считал их исправлением древней ошибки, возвращением в статистическую зону комфорта. Он один раз упомянул об этом при мне, и судя по всему, возросшая смертность казалась ему хорошим знаком.

Хотя он мог такое ляпнуть просто для меня.

Именно тогда Шимп заявил, что моя подушевая ценность выросла. Это цитата, между прочим. И я знаю, что он говорил правду, так как Бэйрд Столлер только что умер при исполнении служебных обязанностей.

На самом деле он отдал концы, пытаясь предупредить Шимпа. Все не задалось прямо с первого слова: его репутация бунтаря оказалась пшиком, так, болтовней для статуса. Когда Виктор попытался его завербовать, Бэйрд тут же решил сделать ноги.

Но выбраться из слепой зоны не успел, его приложил Гхора. Мы умудрились быстренько замести следы: случайное замыкание, пожар, Столлер мертв, Гхора отделался ожогами второй степени по левой стороне тела. Шимп нам поверил, но в результате перетасовал все пороги приемлемых рисков, модернизировал бортовое наблюдение и уничтожил с треть безопасных зон.

Я все проспала, но обе стороны поспешили ввести меня в курс дела, как только я попала на палубу. Линтан посвятил в детали, когда мы проходили через уцелевшую слепую зону. Шимп принес соболезнования, так и не забыв про мой выговор после «несчастного случая» с Лиан. Я приняла его попытку примирения с благодарностью, укрепляя впечатление, что наконец – после того злополучного недопонимания – все пошло на поправку.

Я всем сердцем отдалась роли Сандей Азмундин, уязвленной конфидентки, которая вернулась в отчий дом. Я вроде как обуздала шок, ярость после острова Пасхи; крайне убедительно изображала сначала презрение, а потом пренебрежение. Сейчас я работала над разрядкой, даже принятием. И это было проще, чем ты думаешь. Шимп – не особо чувствительная машина: даже если в моем голосе не хватало убедительности, я добивалась своего правильно подобранными словами.

Вот только на самом деле я не играла.

Ты должен понять: даже после острова Пасхи я была довольно пассивным неофитом. Я понимала, все должно измениться. Понимала, что из-за моей глупой эмоциональной привязанности к куску софта не вижу главного: в конечном итоге мы все были инструментами, нас могли списать в любой момент по прихоти служебной функции давно помершего инженера.

Но я также понимала, что в этом нет вины Шимпа. Он был машиной, его таким построили. Мы должны были свергнуть его, но я не чувствовала радости при этой мысли, никакого удовлетворения от мести за Элона Моралеса и Три Тысячи. Те схемы, которые вдохновляли Шимпа на танец – они все еще таились где-то внутри. Когда мы его отключим, удовольствия не будет; лишь трагическая необходимость, бешеное животное надо усыпить, прежде чем оно ранит кого-то еще.

А потом умер Бэйрд Столлер, и Шимп – наверное, желая примирения – пересмотрел критерии человеческой ценности, которые я когда-то сочла недостаточными:

– Сандей, возможно, тебе будет интересно, но в результате последних потерь твоя подушевая ценность возросла.