Революция в стоп-кадрах

Я вновь нашла остров Пасхи.



– Неплохо. – Как только я прорубилась сквозь стену, зажегся свет, наверное из-за какого-то автономного рефлекса, который Шимп сознательно не контролировал. Резервные диски располагались правильными рядами, массивные барельефы труб и проводки исчезали под туманным сводом из колонн и арок. Некоторые были меньше моей ладони; другие уходили вверх, исчезали в дымке и тьме, подобно хрустальным горам. Тут и там я замечала что-то знакомое – гофрированный лист противоточного обменника, силовой привод скакуна, только разросшийся раза в два – но большинство скульптур казались какими-то абстракциями.

– А я все думала, куда эти штуки подевались.

Шимп ничего не ответил.

– Это всё?

Замурованная часть склепа была как-то маловата для всех бэкапов.

– Я не знаю, – сказал Шимп.

– Ты не знаешь. Это же ты их сюда перебросил.

– Я и этого не знаю.

– То есть хочешь сказать, это сделали мы? Может, Кай или Эллин поставили будильник на терасекунду пораньше, чтобы перетащить барахлишко сюда, но для чего… в прятки поиграть?

– По всей видимости, это был я, – признал он. – Но я не помню, как это делал.

– Не помнишь, значит?

– Сандей, мне легче отредактировать память, чем тебе.

– Или ты врешь.

Хотя скорее всего нет. Возможно, это еще один из отложенных трюков ЦУПа, так они в очередной раз минимизировали шансы, что Шимп случайно выдаст критические для миссии тайны тем, кто умнее его. Насколько я знала, он послушно забывал свои действия с самого первого дня.

– И где же Элон? – не сразу спросила я.

– Я не знаю, о ком ты говоришь.

– Элон Моралес. Парень с тарантулом. – Я замерла. – А где вообще все? Куда ты их переместил?

– Сандей, – спокойно напомнил мне Шимп, – я не знаю о том, что сделал.

– Ведь если ты не пробурил где-нибудь новый склеп, то…

– Я не пробурил.

Я вызвала карту. Новых отсеков нет. Правда, на ней и этого архива не было еще пять минут назад, пока Шимп не обновил схемы.

– Может, ты забыл, – предположила я.

– Навряд ли. Логичнее было бы списать гробы.

– Может… Что ты сказал?

– Навряд ли. Логичнее было бы…

– Что значит – списать гробы?

– Перевести под резервуары для материи.

– Это понятно, но что случилось с людьми?

– Переработка человеческих останков идет по другому циклу.

– Ты же не хочешь сказать, что они мертвы?

Конечно, он не это хотел сказать. Шимп бы так не поступил.

– Я говорил гипотетически, – ответил он. – Отвечая на твой вопрос.

– Я не гипотетически спрашиваю, а вполне конкретно. Я хочу знать, что случилось с людьми, которые были в этих конкретных списанных гробах.

– Это гипотетический вопрос. Я не знаю, были ли гробы списаны.

– Шимп. Что произошло с людьми?


Он ничего не ответил. Как будто слишком поздно понял, что пересек черту, спохватился, а теперь пытался по-быстрому найти способ все вернуть обратно.

– Ты их убил. – Я даже удивилась, насколько тихим стал мой голос. – Скажи мне, сука, что ты их не убил.

– Я не знаю.

– Но было… – я даже поверить не могла, что так говорю, – было бы логично и разумно их убить, правильно?

– Я не…

– Гипотетически, Шимп. Какую ценность имеет человеческая жизнь на этом этапе миссии?

– Это очень сложная служебная функция, Сандей. Ее трудно описать вербально.

– Все дело в соотношениях, да? Команда против расчетной продолжительности полета. Эксплуатационные расходы против дополнительных преимуществ. Мясо на мегасекунды. Останови меня, если я не права.

Он не остановил.

– Чем дольше мы в космосе, тем меньше продолжительность полета. Соотношение мяса к миссии растет, если только мы не умираем по расписанию. А мы такие неблагодарные и невоспитанные, что живем. Каждая корсекунда без инцидентов, когда никто не выпадает из шлюза, когда никого не размазывает двигателем, снижает нашу ценность. И сейчас, как понимаю, библиотека бэкапов куда важнее, правда? Ведь суть этой миссии не в людях. И так было всегда. У нас есть одна служебная функция: мы должны быть полезны для сборки твоих ебаных врат.

И теперь я уже не такая тихая.

– Ты не остановил меня, – заметила я.

Бесконечными рядами самодовольно мерцали хрустальные скульптуры.

– Сколько, Шимп? Сколько человек ты выбросил из воздушного шлюза или сжег… или просто отключил, пока они не сгнили в пыль?

– В моей памяти нет…

– Гипотетически скажи, блядь! У тебя же все так хорошо с гипотезами! Сколько людей здесь спало, пока ты их не списал, а потом не промыл себе мозги, не стер вину начисто?

– Я не могу сказать точно, – не сразу ответил он. – Приблизительно три тысячи человек.

– Ах ты уебок. Ты же просто машина, чудовищная злая машина.

– Сандей, я не понимаю, почему это что-то меняет.

– Тогда ты еще и идиот.

– Каждый, кто умирает во время полета, умирает согласно прогнозам. Вы все знаете, что скорее всего проведете на борту всю свою жизнь. Вы все знаете, что скорее всего здесь умрете. Вы знаете, что рано или поздно в дело вступит ожидаемый уровень смертности; более того, если он окажется слишком высок, это значит, что в среднем вы прожили гораздо дольше, чем ожидалось. Даже после перемещения архива мы все равно опережаем медианный сценарий.

«Ты хочешь сказать, что мяса на борту все еще в избытке».

– Списание прошло бы во время стазиса. Никто бы не страдал. В миссии такого рода – это наиболее благоприятный вариант.

– Не страдал? Ты убил наших друзей! Людей, которых я, возможно, знала всю свою жизнь! Ты не считаешь, что такой факт будет для нас важен?

– Скорее всего, списание будет идти по племенам. Их не будет на палубе, не останется уцелевших. А значит, не будет скорби, не будет разорванных эмоциональных связей.

– Элон Моралес, – сказала я, сжав зубы.

– Ты даже не могла вспомнить, как его зовут.

Клянусь, в голове этой гниды прозвучал упрек.

Я обхватила голову руками.

Как же долго до меня доходило! Сколько миллионов лет я не видела того, чем он является? Боже, а он даже ничего от меня не скрывал.

Я была слепа с самого отлета.

– Сандей…

– Заткнись, блядь! Просто заткнись, тварь, и оставь меня в покое!

Не знаю, сколько мне понадобилось, чтобы найти хоть какие-то слова. Словно кто-то решил заговорить за меня.

– Боже, Шимп, я видела, как ты танцуешь!

– Извини, – ответило оно. – Этого я тоже не помню.



Ябодрствовала шесть дней. Не смыкала глаз, сидела, забившись в угол, закрашивала датчики, просто бормотала или кричала в пустых коридорах. Но в конечном итоге оно меня усыпило. В конечном итоге я ему позволила.