Разрушенный трон

– Если не можешь убедить – победи.

– Значит, ты наконец признаешь, что я могу тебя победить? – говорит он, выпячивая грудь.

Выигрывая время, я нащупываю любой металл в этом районе. Его не так много, моих скудных украшений будет недостаточно, чтобы подчинить себе кого-то вроде Птолемуса.

– Я ничего подобного не делала.

Он смотрит на меня с самосской улыбкой, похожей на оскал. Уверена, он знает, что я ищу оружие – и ничего не могу найти.

– Определенно, Эви, – говорит он, широко разводя руки. Я не столько замечаю, сколько чувствую шесть колец на его пальцах.

Каждое из них сделано из вольфрама, грубого металла. Его удары будут очень болезненными.

Если он сможет до меня добраться.

Толли ждет, что начну я, поэтому я жду, продолжая кружить по арене. Это выводит его из себя. Я немного ускоряюсь и стараюсь держать между нами вытянутую руку с кольцом, готовая защититься от всего, что он может бросить в мою сторону. Он с улыбкой делает то же самое. У него оружия намного больше, чем у меня.

По крайней мере, он так думает.

Магнетроны не могут контролировать грязь.

Я молниеносно делаю выпад и поднимаю облако пыли, ослепляя его. Он вздрагивает, закрывает глаза и отворачивается, уклоняясь. Я не теряю времени даром, прыгаю к нему, и браслет с кольцом на моей руке превращаются в нож с неровными краями. Если я смогу оказаться у него за спиной, все будет кончено. Я приставлю нож к его горлу или ребрам, воткну его так, чтобы он это почувствовал, и заявлю о победе. Над ним – и над любым, кто попытается указывать мне, что делать.

Я хватаю его за грудь, намереваясь по инерции обернуться вокруг него. Но он быстро приходит в себя, кладет тяжелую руку на мое плечо и бросает меня на землю. Я ударяюсь о землю и перекатываюсь, едва успев увернуться от уверенного удара ногой. Я уворачиваюсь – он нападает. Он уворачивается – я нападаю. Мы ходим взад и вперед, кружась друг вокруг друга почти в зеркальном отражении. У нас одинаковые способности, одинаковая подготовка. Я знаю его движения, а он знает мои. Удар моего ножа он отражает круглым щитом; я парирую его удар стальным хлыстом толщиной в нить. Он просто позволяет ему обмотаться вокруг кулака и сжимает, превращая его в перчатку из шипов. Он знает, что я достаточно быстра, чтобы снова увернуться, и я уворачиваюсь, когда острые как игла шипы свистят у моего уха. Я отвечаю ударом по лодыжке и резко тяну его за тяжелые кольца, используя их, чтобы оттащить его назад. Его способности против моих, мы рвем друг друга на части. Мне удается стащить с него два кольца и притянуть их к себе. Оба они расплющиваются и растягиваются в тонкие, но прочные вольфрамовые посохи, которыми мне легко управлять.

Птолемус только усмехается. Он не создает собственное оружие, оставляя оставшиеся кольца на пальцах. Наш танец начинается заново. Мы деремся на равных: он сильнее меня, но я быстрее, и это уравнивает наши шансы на победу. Спарринг с Птолемусом подобен борьбе с моей собственной тенью или моим собственным отражением. Каждый раз, когда мы тренируемся вместе, я слышу голос моего отца, или лорда Арвена, или даже моей матери. Людей, которые сделали из нас воинов, суровых и неумолимых, как сталь, которой мы управляем.

Мы продолжаем в том же духе в течение долгих, волнующих, изнурительных минут. Мы устаем в одном и том же темпе, оба постепенно начинаем тяжело дышать и покрываемся потом. У меня над глазом появился порез, неглубокий, но сильно кровоточащий. Толли при возможности сплевывает кровь и, может быть, зуб или два. Его лицо раскраснелось, и мое, должно быть, тоже, но ни один из нас не станет сдаваться или просить о перерыве. Мы будем давить друг на друга изо всех сил, пока кто-нибудь не возьмет верх. Обычно верх беру я.

Разогнавшись, я с искренним наслаждением скольжу на коленях по грунтовому покрытию площадки. Скрещенными руками я парирую еще один удар и перегруппировываюсь для ответной атаки. Но как только я вскакиваю на ноги, Птолемус делает встречный выпад, раскинув руки, как будто хочет обнять меня.

Вместо этого он наотмашь бьет меня по вискам. Я будто попала под поезд: удар его ладоней, его колец настолько силен, что в моих глазах замелькали звездочки, а щека ощутила прохладу грунта на ринге. Все мои инстинкты вопят, что нужно оставаться на ногах. Я моргаю и снова открываю глаза. Всего секунда, не о чем беспокоиться. Птолемус даже не понял, что что-то не так.

Мир на несколько секунд потерял точку опоры, и брат дает мне время сориентироваться. Я лежу дольше, чем нужно, желая избавиться от пульсирующей в черепе тупой боли.

– Я позову Рен, – говорит он, но я только отмахиваюсь.

– Просто кружится голова. – Стиснув зубы, я встаю на ноги, стараясь не споткнуться и не дать Толли поводов звать целителя. Мне не нужно, чтобы кто-то еще нянчился со мной. Я почти шиплю на своего брата, когда он пытается помочь мне подняться. – Видишь, со мной все в порядке. Все хорошо.

Ему не нужно знать, что я чувствую себя так, словно мне только что ударили молотком по голове. Конечно, у меня уже появляются синяки.

– Хороший ход, – добавляю я хотя бы для того, чтобы отвлечь Толли. И себя. Я все еще не могу сфокусировать взгляд на арене. С вольфрамом шутки плохи, особенно когда он оказывается в руках опытного магнетрона.

Толли рассматривает свои кольца со странным выражением лица, поджав губы. Одно из колец толще другого и к тому же тяжелее. Он крутит его вокруг пальца, и румянец ярким серебром окрашивает верхнюю часть его щек. Мой брат не из тех, кто любит поболтать. Ни одного из нас не учили, как справляться со своими эмоциями, мы умеем только скрывать их. Он усвоил этот урок не так хорошо, как я.

– Тебя этому научил отец, да? – бормочу я, отворачиваясь. От резкого движения у меня кружится голова. Воспоминания приходят слишком быстро. Толли был наследником нашего отца. Естественно, с ним обращались иначе, чем со мной. В основном отец проводил с ним уроки. Тренировал его, учил управлять государством. Он готовил Птолемуса к тому, что когда-нибудь он станет главой нашего Дома – и нашего королевства.

– Да.

В этом слове так много смысла. Их отношения были не такими, как наши. Они были ближе. Лучше. Птолемус был таким, каким хотел его видеть мой отец. Сын, сильный воин, исполнительный и преданный нашей крови. Никаких недостатков, подобных моим. Неудивительно, что он любил его больше. И мой брат любил его в ответ, что бы ни произошло тогда в Археоне.

У меня нет совершенно никакого желания плакать во второй раз за сегодняшний день. Поэтому я сосредотачиваюсь на ужасной боли в черепе, а не на боли в сердце.

– Я…

Он быстро прерывает меня, заставляя обернуться и посмотреть на него.

– Если ты будешь извиняться за то, что с ним случилось, я надену на тебя намордник.

У нас одинаковые глаза, глаза цвета грозовой тучи. Толли грозит взорваться.

Я прикусываю губу.

– Ну, удачи.

Усталая насмешка не успокаивает его. Он притягивает меня ближе к себе и кладет руки мне на плечи, чтобы я не могла отвести взгляд.

– Все мы делали то, что должны были, Эви. Нас заставили.

«Нас. Заставили».

Мы варились в этом так много времени. Толли не даст мне забыть.

– Они всегда хотели, чтобы мы могли пережить любые трудности. И они своего добились.


«Мы пережили их».

Дом Самос не славится способностью проявлять привязанность, и мы с Толли не являемся исключением. Я помню, как смотрела, как Мэра Бэрроу обнимает на прощание свою семью, когда она в последний раз покидала Монфор. Все они, казалось, превратились в единый сгусток переплетенных рук и голов, так крепко обнимали друг друга, так суетились на глазах у всех. Такое поведение не совсем мне по душе. Но когда я обнимаю Толли, я думаю о ней и сжимаю его чуть дольше, чем обычно. Он отвечает тем же, неловко похлопывая меня по спине, что почти выбивает воздух из моих легких.

Тем не менее я не могу не почувствовать уже знакомый прилив тепла. Это странно – быть любимой и знать, что тебя тоже любят.

– Ты подготовил речь? – спрашиваю я, отстраняясь, чтобы увидеть его лицо.

Если он собирается солгать насчет речи об отречении, я это узнаю.

К его чести, он не уклоняется от ответа. Толли криво ухмыляется.

– Затем этот самолет и нужен.

В ответ на это я могу только закатить глаза.

– Ты никогда не мог вовремя сделать домашнее задание вне зависимости от того, какое тебя могло ждать наказание.

– А я припоминаю, что вы, леди Самос, списывали свои задания.

– Но разве меня хоть раз поймали? – парирую я, подняв бровь. Он отказывается продолжать перепалку и направляется к одному из близлежащих зданий, где мы оба можем помыться.

– Я так и думала, Птолемус! – кричу я, горя желанием догнать его.

Когда мы подходим к зданию, он открывает дверь, пропуская меня первой. Раздевалка узкая, но высокая, с просторными потолочными окнами, выходящими на сосновые ветви.

Птолемус с грохотом открывает один из ближайших шкафов и роется в аптечке в поисках бинта. Я беру полотенце из аккуратной стопки и бросаю ему. Он вытирает лицо, пачкая мягкий хлопок грязью, потом и небольшим количеством крови изо рта.

Я делаю то же самое, присаживаясь, чтобы вытереть пот у основания шеи.

– Я был бы плохим королем, – неожиданно говорит он. Он делает это так небрежно. Как будто это было предрешено, как решение простого уравнения. Он продолжает искать что-нибудь, чтобы перевязать порез. – Думаю, отец всегда знал, что корона умрет вместе с ним. Неважно, сколько он говорил о наследии и семье. Он был слишком умен, чтобы думать, что Королевство Разломы сможет существовать без Воло Самоса. – Он замолкает и задумывается. – Или без Эванжелины.

Бинт искать бессмысленно. Рен Сконос умеет отращивать кисти рук. Она без проблем залатает крошечный порез. Ему просто нужно чем-то заняться, отвлечься, когда мы не обмениваемся ударами.

– Ты считаешь, что отец хотел, чтобы мы правили вместе. – Я стараюсь говорить так же спокойно, как и он. Жизнь при дворе дает свои плоды. Даже Толли бы не понял, что я начинаю думать об упущенных возможностях, которые могли бы появиться, если бы наше будущее сложилось по-другому. Мы могли бы править вместе с братом, а Элейн бы стала нашей королевой. Мы могли бы не подчиняться никому и ничему. Когда пришло бы время – и нашим родителям. Я могла бы жить так, как хотела, во всем великолепии и стиле, для которых была рождена.

Но нет, это не может быть правдой. Птолемус всегда был наследником, а я всегда была пешкой, которую родители были готовы продать, чтобы заполучить еще один дюйм власти. Это бессмысленно – думать о гнилом будущем, которое никогда не наступит.

– Даже в таком случае – кто знает, – вздыхает Толли. Его глаза фокусируются на аптечке, он все еще погружен в поиски. Я насчитываю не менее трех бинтов, но он не обращает на них внимания. – Война бы рано или поздно пришла к нам.

– Она все еще идет. – Неожиданно меня накрывает чувство страха. Он никогда меня не отпускает – и обычно ничего не стоит, – но сейчас я не могу его игнорировать. Несмотря на то, что я вся вымокла от пота после тренировки, внутри меня все холодеет. Я все еще слишком хорошо помню Битву за Археон. И хотя у нас получилось отбросить Озёрных, победа Алой гвардии едва ли положила конец борьбе, все еще продолжающейся в Норте.

«Скоро она будет здесь».

Рейдеры на границе становятся все смелее, их нападения все чаще происходят на равнине. Пока ничего не происходит, но это только вопрос времени, когда они попробуют подняться на вершины гор.

Птолемус, кажется, читает мои мысли.

– Элейн упоминала, что ты подумаешь пойти в патруль.

– Мне хорошо это дается, – пожимаю плечами я, отбрасывая грязное полотенце. – Так ведь люди выбирают работу? Находят что-то, в чем они хороши, и получают за это деньги.

– Полагаю, должность профессионального метателя оскорблений уже занята.

– Нет, они придерживают место для Бэрроу – и отдадут его ей, когда ей надоест любоваться горами, и она вернется сюда.

При этой мысли я начинаю смеяться. Мэра Бэрроу, которая приветствует каждого, кто прибывает в Монфор, резким замечанием или остроумной фразой. Безусловно, это было бы великолепно. Птолемус смеется вместе со мной, но его смех очевидно натянутый. Ему не нравится, когда я говорю о Мэре или о семье Бэрроу. В конце концов, он убил одного из них, и ни одна епитимья этого не искупит. Даже если бы Птолемус Самос стал самым стойким борцом за равенство Красных, даже если бы он спас целую лодку новорожденных Красных младенцев, это все равно не уравновесило бы чашу весов.

Должна признаться, они все еще меня беспокоят. Бэрроу и генерал Фарли. Мы должны им жизнь, и хотя Мэра обещала не требовать возвращения этого долга, мне интересно, могут ли другие однажды попытаться его вернуть.

«Не то чтобы они могли что-то сделать. Птолемус такой же солдат, как и все мы».

И он определенно похож на солдата в своей тренировочной форме. Ему доспехи и оружие идут больше короны и нарядов. Такая жизнь ему подходит. Я надеюсь.

– А что ты? – спрашиваю я.

Он быстро отвлекается от аптечки, радуясь смене темы. После отречения мы с ним будем в одной лодке. У премьер-министра и его правительства нет причин кормить и содержать нас, если мы больше не являемся высокопоставленными лицами.

– Я не возражаю против патрулирования, – говорит он. Мое сердце подпрыгивает от перспективы служить рядом с ним, но я вижу, что он не придал этому особого значения. – Я могу выбирать подольше.

– Почему? – морщу нос я. – С бывшими королями обращаются лучше, чем с принцессами?

Потерянный титул беспокоит его не так сильно, как меня. Он отводит глаза и бросает на меня озорной взгляд. Даже шаловливый.