Разоблаченная

‒ Будь ты проклят, Калеб! За что ты так со мной?



Ты легко восстанавливаешь равновесие и отворачиваешься. Вытираешь лицо рукой. Одеваешься с привычной аккуратностью.



‒ Ты хочешь видеть меня плохим. Так что я буду плохим. ‒ Ты одет, а я все еще голая, и ты оглядываешься на меня. ‒ И в глубине души ты знаешь, что тебе понравилось. Может, тебе не нравится, что я был грубее, чем ты бы предпочла, но тебе понравилось. Так же, как тебе нравилось смотреть, как я трахаю Рейчел. Ты ненавидишь меня за это, но мне кажется, ты больше ненавидишь себя за то, что тебе это понравилось.



Я качаю головой, но не могу подобрать слова, чтобы это отрицать.



Ты не улыбаешься, но я отчетливо вижу тень удовольствия, промелькнувшую на твоем лице.



‒ Ты не отрицаешь этого.



Я открываю рот, чтобы заговорить, но у меня нет слов. А потом...



Ты целуешь меня.



Нежно целуешь.



Так сладко.



Ты отходишь, лезешь во внутренний карман пиджака и вытаскиваешь гладкий шелковый бордовый галстук. Вытираешь им мое лицо, а затем снова меня целуешь.



Ты замечаешь, что я не целую тебя в ответ?



Меня шатает. Твои эмоциональные манипуляции оставляют во мне лишь пустоту и утомление.



Ты тянешься в карман на боку брюк, вытаскиваешь тонкий белый прямоугольник. Телефон. Даешь его мне.



‒ Это твой. Я вбил в него свой номер. И Лена, если тебе понадобится водитель или еще что. Ты бросаешь взгляд на кучу тряпья ‒ моя одежда, платье, белье. И маленький квадратик сложенной бумаги. Ты наклоняешься, вытаскиваешь его, разворачиваешь и читаешь. Складываешь и отпускаешь, позволяя ему упасть. Забираешь обратно телефон, какое-то время что-то там делаешь. ‒ Вот. Теперь у тебя есть и его номер тоже. Так я предоставляю тебе выбор.



Ты отдаешь телефон, и я беру его спокойно и молча. Я так устала, что едва стою ровно. Ты просто смотришь на меня с характерно непроницаемым выражением.



‒ Хочешь быть ею? ‒ Ты показываешь на бумажный квадратик. На нем имя. ‒ Тогда будь ею. Будь иммигранткой.



Ты поворачиваешься, лифт открывается, ты заходишь и вставляешь ключ. Я недалеко. Ты хватаешь меня за бедро и притягиваешь к себе. Снова целуешь меня в губы, как никогда. А потом отпускаешь, и я отступаю.



‒ Ты Изабель, а я Калеб.




Остальное ты не произносишь, но почему-то это даже хуже, чем если бы ты сказал все.



Как будто не произнося остального, ты показываешь, что видишь ложь. Что плохого не было. Что ты не спасал меня. Внезапно я желаю лжи.



Хочу обмана.



Но ты лишь повторяешь правду, новую правду.



‒ Ты Изабель, а я Калеб.



Ты поворачиваешь ключ, двери закрываются, и я вижу, как ты удаляешься, и вот ты исчезаешь.



Я остаюсь наедине с твоими словами.



Ты Изабель, а я Калеб.



Ох, какой же ты жестокий. Даже если я это она, то я все равно принадлежу тебе.



Я принимаю душ ‒ долгий, обжигающий душ, и тру себя до красноты и боли, а затем включаю холодную воду. Я чищу зубы до тех пор, пока десна не начинают кровоточить.



Ничто не помогает отчистить с кожи ощущение гадливости или выбить грязь внутри меня.



Я падаю на кровать, завернутая в полотенце, а разум мечется по кругу.



Я Изабель.



Ты Калеб.



Я Изабель.



Он Логан.



Я Изабель.



Я думаю о строчке из Библии, которую однажды прочла в своей библиотеке, давным-давно, до того, как все изменилось: «Я хочу делать то, что правильно, но не могу. Я хочу совершать хорошие поступки, но не делаю этого. Я не хочу поступать неправильно, но, тем не менее, все равно поступаю именно так».



Тогда я не понимала этих слов, но зато понимаю сейчас.