Распутье

– Елизавета Андреевна, а вам интересно научиться обращаться со снайперской винтовкой?

– Очень интересно! Особенно если решусь выехать с Иваном на охоту. Но разве у тебя такая есть?

– Ни разу даже не видел. Вера, где можно потренироваться со снайперкой?

– В школе телохранителей, – она даже не прервала выстрелы. – Но я думала, ты и сам в такой учился. Там антиснайперская подготовка, потому само оружие хотя бы показывают.

– Я не учился. Я программист, на самом деле. А в телохранители выбился из любительского бокса.

– Ничего себе, – Вера не выразила ни малейшего удивления тоном. – Была уверена, что ты как минимум из силовиков.

И я не удержалась – сама моя смелость иронизировать на эти темы при Вере служила доказательством ее неосведомленности:

– Вот такие нынче программисты, Вер. Скажем спасибо, что Руслан по профилю работать не пошел – а то хана клиентуре. Или ты по профилю тоже пошел?

– О, Елизавета Андреевна, теперь и мне захотелось пострелять из снайперской винтовки. Может, в пейнтбол хотя бы? Хотя мы втроем никогда не сможем разделиться на команды. Вера, ты в чьей команде?

– Я на выездах всегда рядом с Лизой. У меня в договоре это однозначно указано – ты сам подчеркивал.

Он не мог ее поймать, а я своими вставками сбивала всю потенциальную серьезность. Но, видимо, чем-то все-таки подкинула пищу для размышлений, раз уже в доме Коша решил поговорить.

Ивана за ужином не было, потому я привычно ела одна. Коша вошел, прикрыл за собой дверь и без приглашения уселся на одно из свободных мест сбоку стола. Я отложила вилку и вдруг озвучила невесть откуда взявшуюся мысль:

– Кстати, Коша, а почему Иван никогда не приглашает тебя за стол? Мне только сейчас это показалось странным. Ведь он тебя больше сыновей любит, преемником своим назначил, но ты ужинаешь в столовой с прислугой. Странно.

– Ничего странного не вижу, Елизавета Андреевна. Он хочет проводить это время с женой, а не с подчиненными.

Я усмехнулась.

– Пижон ему подчиненный, Морж, Зеля, Славка, Вера – подчиненные. А ты ему самое дорогое сокровище и самая ценная инвестиция.

– Угомоните свою ревность, Елизавета Андреевна. Хотя я уже не понимаю, кого к кому вы ревнуете.

Я встала, поскольку уже закончила, но перебираться в гостиную не хотелось: Коша не просто так выбрал именно это место: здесь нас могут застать вдвоем, но не подслушать – слишком большое помещение, чтобы снаружи можно было разобрать хоть слово.

– Ты хотел о чем-то поговорить?

– Да. – Он был вынужден тоже подняться на ноги. – Елизавета Андреевна, Вера ведет себя подозрительно. Вы ничего не хотите мне сказать – ну, раз мы договорились не воевать друг против друга?

А ведь он сам меня этому и обучал – на допросе спрашивающий нередко делает вид, что в курсе некоторых подробностей. Потому я привычно и широко улыбнулась – Коша эту улыбку тоже знает, и ни на миг ей не поверил.

– Не заметила. А в чем подозрительно?

– Она меня сторонится. В прямом смысле этого слова – держится на небольшом расстоянии, хотя совсем недавно у нас были совершенно другие отношения. Что же произошло?

Мне удалось выдохнуть не резко, а медленно. И улыбку сохранить. А ведь действительно – Вера ни словом, ни выражением лица себя не выдала, но теперь для нее Коша стал правой рукой преступника. Она просто на подсознательном уровне в одностороннем порядке закончила их дружбу. Кто бы мог подумать, что даже такая мелочь окажется замеченной. Но я добавила в тон издевки:

– Не поняла, Вера не кидается с тобой обниматься?

– В том числе. Подозрительно. У нас были теплые отношения, вы сами видели.

Сделала шаг к нему, одновременно погружаясь в зрачки – показывая, что не волнуюсь и не тушуюсь, как он и учил.

– Так это потому, Коша, что я ее попросила держать с тобой профессиональную дистанцию.

– Зачем?

– Не хотела видеть дальше ваши теплые отношения.

– Почему?

– Твои вопросы однообразны, Кош. Это тоже подозрительно. Мало ли почему? Может, мне не хотелось, чтобы кто-то принял ваши теплые отношения за слишком теплые?

Он не отступал, но наблюдал за моим приближением вяжущим взглядом. И голос чуть сбавил, как будто интонация тоже обязана была стать клейкой:

– Напрасно, Елизавета Андреевна. Мне было очень на руку, чтобы все именно так воспринимали мои отношения с Верой.

– Все или я? – Слегка приподняла бровь.

– Все и вы.

– Чего-то опасаешься, Коша?

– Жизнь такая – всегда спонтанно обеспечиваю себе алиби на любой вариант событий. Если вдруг Ивану Алексеевичу придет в голову задать в воздух вопрос: «А с кем нынче Коша спит?», то пусть воздух ему сразу несколькими голосами ответит: «А нынче Коша спит с Верой». Не то чтобы я для каких-то других подозрений пищу подкидывал, но алиби обеспечивается на рефлекторном уровне.


– А-а. – Я остановилась и дважды методично хлопнула ресницами. – Извини, я ведь не знала. Видишь, меня тоже лучше посвящать в твои планы, тогда я не буду их нарушать. Тут невольно получилось, особенно на фоне ее признаний о существовании жениха и о том, что Вера абсолютно точно не из легкомысленных девиц, строящих глазки начальству.

– Она и вам об этом рассказала? – Коша не был удивлен. – Похоже, вы нашли себе лучшую подружку взамен моей персоны. А вы на ее откровенность ничем не ответили?

Гнет свою линию. О чем бы мы ни говорили, как бы ни пыталась я сбить его с мысли – Кошу интересует только одно: что конкретно знает Вера об Иване. Значит, я недостаточно усердно сбиваю его с мысли!

– Ответила, – произнесла после секундной паузы. – Сказала, что ты беспробудный бабник и под тобой побывал уже весь женский персонал дома. Ты настолько беспринципный, что даже я в твоих словах иногда угадываю полунамеки на флирт. Ей ли такого близко подпускать?

– Ого! – Коша чуть округлил глаза. – Какой я, оказывается, горячий. Очень похоже на ревность, Елизавета Андреевна. А я уже говорил – я не ваша собственность.

– Помню, – я уверенно скосила глаза на его губы. – Помню, Кош. Но иногда думаю – если я поцелую, то оттолкнешь?

– Разумеется.

Прицел я его немного сбила. Коша даже вдохнул слышимо. Улыбнулась мягко и отправилась к двери – похоже, разговор закончен. Но в спину раздалось:

– А я иногда думаю – если я поцелую, то оттолкнете?

– Разумеется, – вернула ему его же слово, но решила пояснить, поскольку сердце сладко сжалось и заставило дополнить: – Я слишком хорошо к тебе отношусь, чтобы так подставить.

И вдруг он догнал меня, развернул за плечо. Я почти рефлекторно ударила и напоролась на блок. Глаза его – такие знакомые – не узнала. И потому ударила снова – теперь с правой. Коша пропустил кулак в плечо и перехватил меня ладонью за затылок. Не поцеловал даже – прижался на полсекунды к губам, дернулся обратно, замер в десяти сантиметрах. А глаза стали еще более странными, дикими.

У меня же внутри пружина сорвалась – ну сделали уже! Хотя такое мимолетное прикосновение не получится потом сутками напролет смаковать, его катастрофически мало. Потому уже я потянулась к нему – так же резко, как он недавно. Но Коша остановил за миллисекунду до касания, схватил меня за плечи, отстранил от себя. Я зажмурилась и внутренне взвыла – на звук не хватило сил. Прав он, прав, конечно, что такая опасная игра нам не нужна! Мне просто бы суметь вдохнуть и собраться. Его порыв я должна была остановить, а он должен был остановить мой.

Открыла глаза – убедилась, что все так же близко, натянут, как волосок, разорвется от малейшего движения. И теперь сама двумя руками с силой толкнула в грудь, заставила отступить на полшага. Сказать бы что-то, но говорить нельзя – ни одного звука не должно прозвучать. Звук – это еще больше, чем любое движение, чем эти тихие удары – отталкивания друг друга. Звук мы не выдержим оба. А сама звенящая натянутость заставляла трещать нервы. Я снова ударила – мне было необходимо чуть ослабить внутреннее давление, ударила – не кулаком, пощечиной. Коша увернулся, зато взгляды наши наконец-то расцепились. Вот в нем – во взгляде этом – и содержался оглушительный треск, я просто не сразу сообразила, где главный источник. И как только в зрачках его я перестала видеть себя, получилось сделать короткий вдох. И сразу развернуться – увеличить расстояние еще на полшага, а потом уже получится уйти.

Полшага мне не хватило – или не хватило ему. Он вначале слабо толкнул меня в спину, а потом за плечо резко развернул к себе, ударилась о поверхность я уже затылком. И при следующем касании губ беззвучно простонала. Это я сдалась, я нас обоих подвела этим стоном, когда у Коши сорвались тормоза. Языки коснулись друг друга, отпрянули и снова принялись терзать. Ноги ослабли, я скрюченными до судорог пальцами вцепилась в его плечи. Да что ж это такое? Никто меня так не целовал. Но я отдала бы на отсечение руку, что сам он никого так не целовал. Как больной, сумасшедший, заражающий своим сумасшествием, губами, руками, выносящими мозг в радиус трех километров. Не сразу я почувствовала его ладони – они не останавливались, как и губы, им тоже всего было мало, сжимались на затылке, на шее, оказывались на талии и вжимали меня в его тело, а потом снова на затылке, зарываясь в волосы… как сам он все сильнее зарывался в меня. Люди так не целуются – это не ласка, а эпицентр военного конфликта, со взрывами и жертвами. Мы оба друг друга ежесекундно побеждали, как оба друг другу проигрывали.

Каким-то образом мы синхронизировались – не сразу, через время. Телами совпали, перепутались, но и к мысли пришли одновременно – разом подались назад и снова приклеились взглядами, уже соображая. Это произошло. Так ожидаемо и неожиданно одновременно, но в самое неподходящее время и в самом неподходящем месте – сюда в любую секунду могли войти, столовая определенно не относится к укромным местам.

– Лиза, я… – Коша не завершил фразу, но попытался оторвать от меня руки. Ему удалось не сразу.

– Не говори ничего, – попросила. – Отпусти.

А он, оказывается, уже отпустил. Я сорвалась с места и побежала – как если бы мне хвост прижали, как если бы сам Иван застукал эту сцену, и вопрос о расстреле решался только тем, сумею ли я за пять секунд добраться до своей комнаты.

Там уже зарылась лицом в постель, прижала голову сверху подушками и заорала. Дичь какая-то, психоз! Душа все последнее время ныла жалобно, так ей хотелось каких-то подтверждений взаимности. Чего ж теперь не ноешь, тупой орган, чего ж теперь орешь, как будто тебя на куски разорвали? Нет радости, нет ее? Этот срыв был намного хуже предыдущего – это было признание. Мы с Кошей признались, слишком яростно и синхронно, признались даже в том, чего сами о себе не знали. Теперь будет совсем плохо, все не будет как раньше – не сможем притворяться, что как раньше. А ведь именно этого я подсознательно и хотела, ждала, когда наконец-то случится. А теперь ору, реву, давясь простынью, чтобы внутри хоть немного стало тише.

Измотанная полузадушенная психика начала искать пути. Где-то есть свет, где-то есть спасение. Коша всегда меня спасал – выручал из таких передряг, когда сама я даже проблеска не видела. Но сейчас мы утянули друг друга в такую непролазную задницу, что и у него может не хватить сил…

«Вы верите в любовь, Елизавета Андреевна?»

«А ты, ты сам в нее веришь?»

Такие вопросы когда-то в пространстве между нами звучали. Но сейчас я могла придумать и его ответ, произнесенный неизменно флегматично:

«Нет, Лиза, никакой любви не существует. Люди предают и уходят, используют тебя и остаются, пока есть что использовать. Есть только верность – тем, кто ее заслужил. Никакой любви, ты все придумала. Но если ты упадешь – я упаду чуть раньше. Наверное, это называется страстью».

Именно так, Коша, именно так. Но ничуть не легче, а в легких только крик. И страсть намного хуже любви. Любовь заставила бы подумать о втором, ради его спасения остановиться, а страсть другая – она сука злобная, она заставит приближаться и касаться, и насрать ей на все остальное. Я согласилась с придуманным за Кошу объяснением, ведь сама уже видела подтверждения – да в каком другом случае сам он отказался бы от рассудка?





Глава 25




И вот теперь Вера, мой единственный союзник и поддержка, начала мешать своим присутствием. Ее же присутствие спасало от необоснованных действий. Я даже не знаю, о чем хотела бы поговорить с Кошей, окажись мы наедине в каком-нибудь тире или после тренировки, где нет пристального внимания подчиненных Ивана, но поговорить хотелось до дрожи в суставах. Или я хотела услышать, о чем скажет он? Или убедиться, что Коша ничего не скажет – будет вести себя ровно так, как если бы прямо в тире присутствовал и Иван, и все остальные? Горячечное желание получить ответы на самые глупые внутренние вопросы напоминало психическое заболевание с рецидивами и недолгими ремиссиями.

Вот только в заболевании этом я была не одинока – Кошу ведь бросало на ту же амбразуру. Вполне возможно, именно поэтому мы мгновенно оказались рядом, стоило Вере уйти в дамскую комнату. Быть может, по этой же причине мы и затянули пребывание в тире так надолго, растягивая каждую минуту спорного соседства, хотя даже словом на посторонние темы перекинуться не могли. Но любые слова грели нутро:

– Неплохо, Елизавета Андреевна. Теперь возьмите оружие в другую руку – никогда не предугадаешь, какую сторону выведут из строя. Учитесь управляться и левой рукой, она у вас бесполезная.

Я не смотрела на него – не хотела считать, сколько микроскопических шагов он сделал в мою сторону, чтобы это сказать.

– Как у тебя – правая?

– Я даже ногой буду стрелять лучше, чем вы правой.

– Вот и цена всему твоему «неплохо», – констатировала я, хотя значения шутке не придала – Коша видел мой прогресс, поскольку его видела я. Просто не в его природе перехваливать учеников.

А нас тревожила атмосфера – зал, полный людей, веселых и сосредоточенных, инструкторы, шныряющие туда-сюда, резкие хлопки, редкие маты. Но особенно тревожило отсутствие Веры, которое не протянется дольше нескольких минут. И необходимость скоро отправиться домой, где все сразу станет лишним – голоса, стены и микроскопические шаги друг к другу.