Распутье

– Убить? Вы преувеличиваете?

Я старалась поймать ее взгляд и не выпускать его – клейко, уверенно и с давлением. Она честная и искренняя, она тоже способна поступать правильно! Но, к сожалению, признания я начала вовсе не с того, с чего должна была.

– Не преувеличиваю, Вера. Боже, как бы я хотела преувеличивать, – на этой фразе голос все же невольно дрогнул. Медленно падающее вперед тело Саши и красные брызги всплыли совсем не вовремя. Да и не было у меня уверенности, что за пару дней подвернется именно то, достаточное доказательство. Но прямо сейчас его лучше пообещать. Собралась и закончила: – Уволься прямо сегодня, молча. Или останься – но тоже молча, подожди несколько дней. Если муж узнает об этой встрече и вчерашнем визите в прокуратуру, то мне не жить – в лучшем случае. А тебя просто уволят – если никто не догадается, какую я тему подняла прямо сейчас.

– Я в растерянности, – обозначила она то, что я и так видела.

– Несколько дней, – повторила я. – Я постараюсь найти хоть каплю, которая придаст веса моим словам, а после расскажу то, что видела сама. И что со мной сделали, когда я больше не могла мириться.

– Вы выглядите слишком спокойной для таких признаний, Лиза.

Возможно, сомнений добавляла как раз моя выдержка и легкая, злая улыбка на губах. Вот рыдала бы я сейчас, билась бы в истерике, – звучало бы иначе. Иногда самоконтроль играет плохую службу – оказывается, даже отрицательные эмоции надо отпускать при необходимости.

– Научилась быть спокойной, – прокомментировала, как могла. – Иначе тут бы не сидела. Так что, могу я рассчитывать на несколько дней полного молчания?

И вдруг она неожиданно отвела взгляд – уставилась в стену и нахмурилась, вдруг став еще напряженнее, чем раньше.

– Могли бы. Но боюсь, ваша просьба уже невыполнима.

– Что?! – Я встала, похолодев. – Ты уже сообщила? Кому?

– Действовала по процедуре, – Вера ответила почти монотонно. – В случае любой странной ситуации предупреждать Руслана Владимировича, мне это требование в первый день работы выставили. И я посчитала ситуацию странной, уж извините, потому позвонила и кратко объяснила происходящее. Мне-то документов никто не показывал, а вы оставили меня в коридоре.

Вот теперь запоздало шоком и накрыло. Максимум минут двадцать прошло? Или Вера позвонила ему не сразу? Коша прямо сейчас летит сюда или к Ивану с доносом?

– Звони, звони ему! – потребовала громче.

Вера заторможенно вынула сотовый, уже на первом гудке я выхватила у нее аппарат.

– Еще что-то интересное, Вера? – от голоса Коши мурашки по рукам побежали.

И я затараторила:

– Нам надо поговорить! Я все объясню! Коша, ты все неправильно понял!

– А что я понял? – спросил и вдруг так закричал, что я засомневалась, правильно ли набрали абонента: – Что я должен был понять, блядь?! Что ты для себя уже вырыла яму?! Мать твою, Лиза, ладно бы только для себя – сколько народу ты собралась утащить за собой, чтобы успокоиться?!

– Я все объясню. Коша, пожалуйста, сначала выслушай!

– Сижу в машине возле центра, – опять спокойно. – Не стал заходить, чтобы не убивать жену шефа на глазах сотни свидетелей.

Я медленно выдохнула сквозь почти сжатые губы, вновь зажмуриваясь. Самый мой опасный враг оказался все же не настолько врагом, как сам увещевал. Он не просто так рванул именно сюда – Коша хочет услышать любой повод, чтобы не сдать меня Ивану. И никому не сообщил, иначе за мной сейчас к учебному центру направлялась бы армия. Еще не предатель, но уже крайне близок к предательству – хотя бы в том, что согласен потянуть такое нужное мне время. Ведь уже сейчас понимает, что никакие мои объяснения не прозвучат достаточно резонно.

Летела я по лестнице вниз с этой нарастающей легкостью – очередной шаг Коши в мою сторону придал сил, а правильные слова найдутся чуть позже. Вера не отставала.

Сам Коша вышел из машины и наблюдал за нашим приближением, сузив глаза. А потом остановил вскинутой рукой:

– Вера, на сегодня твой рабочий день закончен. Я сам отвезу Елизавету Андреевну домой. Спасибо за бдительность, но сигнал был напрасным.

– Но… – она не придумала, чем закончить.

Меня и это обрадовало – Коша решил не выяснять сначала, в курсе чего теперь телохранительница, а отсылает ее подальше. Разумеется, ее найдут, если потребуется, однако прямо сейчас ее не тащат на допрос с пристрастием. Потому и я подпела:

– Да, Вера, все в порядке! Увидимся завтра в два.

Коша ехал и напряженно молчал, а я по какой-то причине ждала, когда он начнет обвинять. И потому радовалась, что он позволяет мне хотя бы мысленно сформулировать оправдания. Вот только оправдываться было нечем – придется говорить правду и объяснять, почему я так поступила, а потом взывать к его жалости.

И не сразу я поняла, куда мы едем, а опомнилась уже на открывшемся еще заснеженном поле. Специально он, что ли? Именно здесь мы когда-то сидели втроем с Сашей и говорили о каких-то мелочах, почти год прошел – тогда засеянные поля чернели и остро пахли землей, а сейчас ежатся, будто зрительно сокращаясь в размерах. Мучительные ассоциации вмиг охлаждали пыл. Не потому ли Коша и выбрал это место – напомнить, что происходит с теми, кто сам себя подставляет?

– Видимо, спрашивать ты не хочешь? – задала я вопрос, но Коша вместо ответа вышел из машины, застегивая на груди куртку. Плохое начало. Мы с ним никогда еще так плохо не начинали.

Я еще некоторое время медлила. Открыла бардачок, бросила взгляд внутрь – убедилась, что на привычном месте лежит ствол с глушителем, затем тоже открыла дверь и вынырнула наружу. Воздух был промозглым и слегка обдавал ветром, но ежилась я не от сырости.

– Коша, – решила начать сама, иначе это молчание станет еще тяжелее, – я не могла не предупредить Нимовского о покушении. Не думала, что он моментально меня найдет, но знала, что сильно рискую. И не могла промолчать. Понятия не имею, какова для тебя ценность человеческой жизни, но я тогда, на Саше, закончилась – морально исчерпала все свои возможности подобное принять. Мне Нимовский никто, я даже понятия не имею, хороший ли он человек, но отсидеться в стороне не смогла. И клянусь тебе, я не давала никаких показаний и отказалась сотрудничать! Клянусь, что единственной моей целью было его предупредить об опасности, но не подкидывать материалов к делу – он и не может рассматривать это материалами, поскольку ничего официального в моем заявлении не было. Почему ты молчишь?

Он вообще не поворачивался и отошел на несколько шагов от машины. Но все же подал голос:

– В центре вы встречались с самим Нимовским? Надо же, мы его столько времени достать не можем, а вы достали щелчком пальцев.

Я усмехнулась.

– Видимо, намерения были разными.

– И из главного входа он так и не вышел. Теперь его достать будет еще сложнее. Он предложил вам защиту? Не из благодарности, конечно, а от возможности сделать из вас потенциального свидетеля. Хотя он может и из благодарности, слишком принципиальный человек.


– Предложил. Но я отказалась.

Коша развернулся в мою сторону, на лице его отразилось легкое удивление.

– Почему? А, ну да. Как же можно вот так запросто уйти? Вы же теперь народная мстительница.

– Не только поэтому, – я не отреагировала на выпад. – Будем честны, Иван сделает невозможное, чтобы меня отыскать. Тебя, к примеру, пошлет по следу. Я слишком мало знаю Нимовского и слишком хорошо тебя, чтобы ошибиться в этой ставке.

– Тоже верно. – Коша уставился в землю. Он выглядел непривычно растерянным. – Елизавета Андреевна, вы хоть представляете, какая вы дура? Или понимаете, как ребятам приговор подписали? Тому же Пижону – вы ведь так о нем заботились. Что теперь? Нимовский перестрахуется, и если их не предупредить, то в лучшем случае их на попытке и скрутят. Понятно, что Ивана Алексеевича ребята не сдадут, просто сядут по статье.

– В лучшем случае? – уловила я. – Хочешь сказать, что если они просто провалят попытку, то Иван сделает с ними что-то похуже тюрьмы? В курсе, сделает. Так не в этом ли ответ, Коша? Я вообще не знаю Нимовского, но уже могу сопоставлять: пока Иван договаривается с киллерами, Нимовский ищет законные способы его прижать! Всего лишь посадить, не дать продолжать пудрить мозги избирателям, а не убить! Так кто из них лучше? Кто лучше – прокурор, не берущий взяток, или Пижон, который собирается его за это же и укокошить? Когда ты уже сам себе эти же вопросы начнешь задавать, Коша?

– Никогда, – он долго молчал, не поднимая головы. Потом заговорил быстро и тихо: – Елизавета Андреевна, вы такая наивная идеалистка, что как будто вообще не из этого мира реальных обстоятельств. Даже не можете понять, что натворили…

Я подняла тон:

– Да понимаю я, что натворила! У меня от ужаса зубы стучали, но все равно делала. Знаешь, почему? Да потому что не могу больше лежать в темноте, привязанной ремнями к кушетке, не могу выносить эту невозможность хоть что-то сделать – я делаю не потому, что вся такая из себя героиня, а не могу ничего не делать! Страшно вызвать гнев Ивана, умереть страшно, в психушку вернуться страшно, но в той темноте в бездействии остаться страшнее.

– Не говорите мне про страх, Елизавета Андреевна. И про темноту вы ничего не знаете.

– Так расскажи, будь добр! Ты ведь не просто так меня сюда привез, хотя и без того было понятно, что со мной делать. Так возьми и убеди меня, тогда это происшествие останется единственным, и я вдруг поумнею до нужного тебе уровня!

– Хорошо. Мы познакомились с Иваном Алексеевичем в СИЗО, когда он своих ребят вытаскивал после очередной разборки с алаевской братвой. Чистое совпадение. Или нет, если учесть, что взяли меня как раз в районе, которым заправлял старший сын Алаева. Когда тот меня подозревает, что не случайно именно я сынка снял, то не просто так – почти все знают, включая Алаева, что рано или поздно я бы его снял.

– Продолжай, – попросила я, поскольку пауза затянулась.

Коша спокойно кивнул каким-то своим мыслям и заговорил снова:

– Нас лет с двенадцати в детдоме отбирали – пацанов, что покрепче. Девочек тоже брали, но для других задач, сами понимаете. А с четырнадцати уже не жалели, тащили на бои в яму. А мы и шли – за жратву и от невозможности отказаться. Умирали наши редко, но бывало, чаще травмировались – некоторые сами нарывались на серьезные переломы, чтобы их больше не трогали. Ни копейки за это никому не платили, а кто рот откроет – так с разорванным ртом и помрет. Меня тогда многому научили – что никому верить нельзя, что когда жалеешь других – сам оказываешься на дне и что всем, абсолютно всем на свете на тебя насрать. Я видел, как списывали «выбывших» в детдомовских списках – всегда с подписью «суицид». Одни суицидники, смешно слышать, но ведь канало: ни единой проверки, а если и приходили такие, так с любым можно договориться. На самом деле среди нас не было суицидников, мы все хотели жить, эти ямы на каком-то подсознательном уровне вырабатывают инстинкт выжить любой ценой.

На этот раз я не стала торопить, когда он замолчал. И дождалась продолжения:

– И наконец-то нас взяли – как раз во время боев. Я от радости тогда чуть не помер, даже не заметил, что взяли-то одних пацанов и девок, ни одного клиента, будто и не видели толпы зрителей. А может, и их загребли, а потом отпустили, не в курсе. И вот прямо в СИЗО мне исполняется восемнадцать – с днем рождения, Русланчик, в качестве поздравлений мне вдруг выдвигают обвинения в организации этих самых боев без правил. Я самих-то организаторов только по рожам знал, ни одной фамилии, но от поворота охренел. Тюрьмы я не особенно боялся – разучился к тому времени бояться, потому даже подписал бы признание. А прессовали меня жестко, чтобы подписал. Но понимал хорошо: на меня срок-то повесят, а потом уже в тюрьме добьют, чтобы подстраховаться, я ж мог заговорить и через пару лет. И где были твои честные прокуроры, где был хоть один следователь, которому не насрать? Все они понимали, но уже получили свой куш, чтобы дело повернули именно таким образом. А им надо было и отношения с братвой не испортить, и дачи достроить, и следствие закрыть настоящей жирной галочкой. Именно так они свои галочки и ставят, вот вам вся статистика раскрытия преступлений. И вот тут появляется Иван Алексеевич – первый человек за всю мою жизнь, которому было не насрать. Он не только меня тогда пристроил – многие из ребят и девчонок под его крылом остались. Анфису помнишь? А Моржа? Меня вообще смышленым посчитал и похвалил, сколько я прессинг ментов выдерживал, потому за меня взялся всерьез. Думаете, он кого-то принуждал на него после работать – ничего подобного, сами шли и его никогда не предадут. Потому что в мире такие люди, которым не насрать, в штучных экземплярах водятся.

Убедившись, что больше он ничего не скажет, я решила ответить, но тщательно обдумала каждое слово и сбавила тон:

– Коша, это была случайность. Плюс Иван с Алаевым враждовал, лишний повод тому насолить. Тебе ни разу не приходило в голову, что сам Иван мог подобные тотализаторы организовать? Неужели ты его считаешь настолько щепетильным? Или просто старшему сыну Алаева такая выгодная идея первому в голову пришла?

– Я его считаю тем, кем он есть. А верю только тому, что было на самом деле.

– Ты фаталист, Коша? Вот уж от кого не ожидала! Ладно, допустим. Но просто представь, что рядом с тем делом оказался бы Нимовский – тот самый, которого взяткой не купишь, которого не запугать и не сбить с поиска правды. Разве он прошел бы мимо? А может, окажись там Нимовский, он сыграл бы в твоей судьбе ту же роль? Но только сейчас ты занимался бы вообще другими делами.

– Не было никого, Елизавета Андреевна, – Коша начал улыбаться, глядя в сторону. – Это же не какой-нибудь скандал против политика, а шелупень какая-то, на таком деле репутацию не построишь. Шелупенью шелупень и занимается, куда уж там звездам следствия.

– Мне кажется, ты сам видишь, в чем не прав. Такие, как Нимовский, тоже в штучных экземплярах водятся. И я не захотела, чтобы он умер. Не захоти и ты – хотя бы ради потенциальной возможности, что он помог таким же людям, которым больше никто помочь не хотел. Тебе уже в детстве добро со злом в голове перемешали, так подними голову и увидь кроме своего Ивана Алексеевича кого-то еще! Представь на минуточку, что в том самом отделении работал бы хоть один принципиальный человек! Ответь хотя бы на вопрос – ты, тот самый пацан, точно хотел бы, чтобы его убили за принципиальность?

Кажется, я выбирала правильные слова, но до Коши они не доходили. Он покачал головой и резюмировал:

– Вижу, что мы никогда не договоримся. Интересно, на что я рассчитывал? Едем домой, Елизавета Андреевна.

И я вижу, что договориться не можем – Коша не слушает, он не привык слышать такие вещи, которые могут разрушить его гранитный и понятный мир. Я открыла пассажирскую дверь, но не села, а выхватила из бардачка пистолет. Выпрямилась, уверенно сняла предохранитель и направила на Кошу.

– Не едем, – отрезала сухо.

Он остановился, но тотчас поднял лицо в небо и неожиданно искренне расхохотался.

– Думаешь, я шучу? – Я сделала к нему шаг. Если рванет вперед, то сумею среагировать – это знаю я и знает он, не зря же самолично меня тренировал. – Не только у тебя чувство самосохранения, Коша. Если ты расскажешь Ивану, мне будет очень плохо. Если еще он не решит на меня Нимовского ловить, как на рыболовного червя. Так что мне делать, раз ты уверен в своей правоте? Может, убрать одну проблему – а ты давно моя самая главная проблема, Коша. О том, что мы поехали вместе, знает только Вера, а ее я сумею убедить.

– И много вы ей уже рассказали? – Коша интересовался и вообще не боялся. Хотя вряд ли кто-то видел, как он боится.

– Пока ничего, – заверила я. – Но могу попытаться.

– У вас уже есть доказательства моих или Ивана Алексеевича преступлений? О чем вы будете рассказывать?

– Нет доказательств. Но я уже дважды при ней назвала тебя Кошей, а ты не поправил. Это ничего не доказывает, конечно, но само по себе звучит странно – отчего это солидного помощника солидного политика кличут погонялом? С этого начну, а доказательства позже предоставлю.

– О, какой стройный план действий, – с сарказмом похвалил он. – Так стреляйте, Елизавета Андреевна, чего ждете? Кстати, труп отсюда нужно утащить – здесь много болот, но сейчас не сезон. В любом случае, чем позже меня найдут, тем меньше шансов реального розыска преступника. Не забудьте следы замести. И да, проверьте обязательно, не идет ли запись на видеорегистраторе – на таких мелочах новички и проваливаются. Все запомнили? Так стреляйте! У меня же все равно окончательно добро со злом перепуталось.

Рука у меня не дрогнула – точнее, мне удалось этого не показать.

– Не окончательно. В том-то и дело, Коша, что не окончательно! Я помню, как ты пытался выручить Сашу, помню, что делал для меня! И ведь ты обо мне давно заботился – так, как умеешь, но старался помочь. Так что же с твоим добром и злом, Коша? Почему ты до сих пор кого-то спасаешь, хотя орешь о том, что спасаешься только сам? Может, не столько уж в тебе гнили, раз ты ради других подставляешься?

– Вы меня до смерти заговорить решили или гуманно нажмете на спусковой крючок? – он надо мной насмехался. – Стреляйте уже, Елизавета Андреевна. Я все равно не могу выбрать, кого следует подставить в этот раз.