Распутье

Вот он – момент истины. Предай себя или похорони себя здесь. Мне бы хоть неделю без таблеток – я смогла бы ответить на этот вопрос более разумно.

– Да… очень.

– Лизонька, – его интонация пробирала до знакомых приятных мурашек. – Прости меня, хорошая. Прости за то, что ты видела смерть того мерзавца. Прости за все тревоги, от которых я не смог тебя избавить. И если ты уже в порядке, то, может, начнем сначала? Как будто впервые встретились. Обещаю, скоро все изменится – ты будешь гордиться таким мужем. Знаешь, а ведь я стал депутатом.

– Поздравляю, Вань.

– Ну вот видишь – мои слова не расходятся с делом! Так что, домой?

Я, превозмогая накатившую мысленную тошноту, уловила смысл этого вопроса. Это не выбор, это шантаж. Ваня не спрашивает, люблю ли я его, хочу ли быть его женой, он спрашивает об одном – хочу ли я остаться здесь еще на месяц или полгодика. И потом он придет и снова задаст этот же вопрос, если я прямо сейчас ошибусь.

Я не ошиблась:

– Да.

– Славно! Я очень рад. Безумно по тебе скучал, Лизонька! – Он действительно выглядел счастливым. – Слушай, я твою квартиру продал. Не сердишься?

– Не сержусь.

– Я так и решил, зачем она тебе? Но деньги на твою карту перекинул – можешь купить себе что пожелаешь: платья, украшения, у твоего любимого модного дома ведь вышла новая коллекция!

– Спасибо.

– А через месяц-другой рванем в Альпы! Ты как? Поди мечтаешь отдохнуть на природе?

– С удовольствием.

В машине я все-таки расплакалась. За рулем сидел незнакомый мужчина – видимо, у нас теперь и водители сменились. Он с удивлением глянул на меня в зеркало заднего вида один раз, но тут же потерял интерес. А деревья уже отполыхали осенью, раздевались перед зимой. Это значило, что прошло почти четыре месяца. Четыре месяца науки, важнее всех курсов на свете. И я безудержно разревелась. Надеюсь, от счастья.





* * *


Через два дня сознание начало проясняться. И единственное, что оно мне подсказывало: теперь я стану самой прилежной женой, какой даже раньше не была. Потому что Ваня любит меня настолько, что отпустить не сможет. По дому ходила на цыпочках, и потребовалось не меньше недели, чтобы спокойно переворачиваться во сне – так привыкла засыпать с фиксацией. Мне очень хотелось поговорить с Кошей, но я и этого боялась. Видела его, порадовалась, что жив и даже не в опале, но заговорить не осмелилась. Из окна один раз заметила Пижона – этим вообще нерационально вдохновилась, будто уже успела убедить себя в том, что все без исключения люди должны были сгинуть. И остались бы в мире только двое – я и мой муж.

И все равно через неделю улучила момент, когда Коша был дома один. Подкралась в гостиной, где он что-то искал на книжной полке. Но он уловил мое появление и обернулся.

– Рад, что вы в порядке, Елизавета Андреевна.

Он смотрел как-то совсем по-другому. Многое, наверное, за это время изменилось. Или я просто забыла его взгляд. Зашептала:

– Я поблагодарить тебя должна. Наверное.

– Нет, не должны. Я ведь убил его.

Кивнула. Теперь от воспоминаний о Саше душа хотя бы в комок не сжималась, время не то чтобы лечит, но границы немного стирает. И снова – на грани слышимости:

– Да. Но я помню, что ты сделал тогда. Я даже не знаю, почему ты так поступил, но все равно спасибо.

– Почему вы шепчете, Елизавета Андреевна? – он чуть растянул губы в улыбке. – Жучков больше нет, все поснимали. По крайней мере, в проходных комнатах. Мы теперь цивилизованные люди, если вы не заметили. Иван Алексеевич решил, что больше нет необходимости, а в доме бывают посторонние, ни к чему им на такие вещи случайно натолкнуться. Я уже присматриваю вам телохранителя. Не возражаете против женщины?

– Не возражаю, – я все равно не смогла прибавить громкости.

Позади что-то хлопнуло – я резко отскочила к камину, разворачиваясь прямо в воздухе. Коша сопроводил мое движение изумленно вскинутой бровью.

– Это сквозняк. Что с вами, Елизавета Андреевна?

Медленно выдохнула. Это, наверное, так препараты отпускают – мысли возвращаются, а с ними и страхи, но увеличенные, потому что наваливаются разом.

– Ничего! – Почти беззаботно отмахнулась. – Ты теперь финансами занимаешься? Иван долго на тебя злился?

Но Коша своим привычкам не отказал – он и раньше не особенно любил отвечать на вопросы прямо. Нахмурился и смотрел на меня долго, о чем-то думая. Потом произнес медленно:

– Елизавета Андреевна, я не буду спрашивать, каково вам пришлось. У нас всех жизнь не сахар. Но мы можем поехать завтра в тир. Никаких запретов на ваше перемещение от Ивана Алексеевича не поступало.

– В тир, зачем? – я продолжала шептать.

– Не знаю. Не хотите? И я могу с вами заниматься – вам еще интересно учиться защищаться?

Со страхом затрясла головой.


– Нет, не думаю! Блажь какая-то. Зачем молодой девушке драться и стрелять? Это я от безделья раньше придумывала. Но есть занятия поинтереснее.

И его взгляд снова застыл на моем лице. Не было понятно, что его так обескураживает или настораживает во мне. А следующая фраза удивила однозначностью:

– Мы завтра поедем в тир, Елизавета Андреевна. И тренироваться будем.

– Зачем?

– Просто так. Потому что ваше безделье никуда не пропало, но мне кажется странным, что вас оно больше не тревожит. Так опередим его. Я даже лучше придумал – затяну поиск телохранителя. Тем более что найти женщину на эту должность – та еще задачка. Пока сам.

Я округлила глаза.

– Ого. Вот такого я от тебя точно не ожидала услышать. Тебе-то это для чего?

– Иван Алексеевич с некоторых пор не слишком меня жалует. Я вообще думаю, что он меня не пришиб в тот день только потому, что более достойного преемника найти сложнее, чем женщину-телохранителя. Но баллы мне надо заново зарабатывать, так почему бы не самой нудной работой?

– Понятно. Все изменилось. И ты изменился. Но не буду изображать, что не рада этому решению. Я вообще теперь боюсь телохранителя со стороны нанимать – ни один хороший человек не заслуживает сюда вляпаться.

– А я вообще будто другую женщину вижу, не карамельную фрю, которая так доставала. Если из вас прежнюю назойливую барышню можно вытащить дракой – значит, будет драка.

Улыбка теперь получилась более естественной. Да и прав он, где та глупая Лиза? На ее место пришла тоже глупая Лиза, но все-таки другая. Измученная, передвигающаяся на цыпочках и говорящая шепотом:

– Если честно, Коша, я по тебе скучала. По ту сторону стен ты оставался единственным, о ком у меня хотя бы получалось думать без тошноты.

– Меня от вас тоже не тошнит, Елизавета Андреевна. Но не перегибайте, характер у меня остался прежним.

И на этих словах он пошел на выход. Мы как будто признаниями какими-то обменялись, и они тепло грели внутри. Не друг, конечно, но полное безразличие ему разыграть не удалось. Но почему он тогда так подставился, ведь о себе всегда в первую очередь беспокоился? Решил вытащить меня, если не смог вытащить Сашу – отдать тому хотя бы последний долг? У Коши есть принципы – он будет флегматично вещать об их отсутствии, но я точно знаю, что они у него есть.





* * *


– Коша, можно, задам тебе вопрос? – я спросила на следующий день, когда мы ехали в тир.

– А у меня есть выбор?

– Есть – можешь не отвечать. Я все проматывала и проматывала в голове тот кадр. Забыла бы, да не могу, потому крутила его, как пластинку. Ты мог просто ударить по руке Ивана, если не хотел, чтобы он выстрелил в меня. Это обошлось бы тебе дешевле.

– Не сообразил.

– Что-то очень сомневаюсь…

– Вы придумали другую причину?

– Я четыре месяца провела в вялотекущем аду. Я много каких причин успела придумать. Например, мне иногда кажется, что если бы он все-таки выстрелил, то выстрелил бы и ты. И в ту секунду срать ты хотел, что на тебя все пушки нацелены. Ты их не видел.

– У вас отличная фантазия, Елизавета Андреевна. Может, на писательские курсы запишетесь?

– Может быть. И все равно странно, будто чего-то в этом кадре не хватает – какой-то твоей мысли.

– Я думал о том, что мне с раненой рукой потом придется еще и от трупа этого дебила избавляться, потому что в таких делах Иван Алексеевич только мне доверяет. И как в воду глядел.

– Не говори так о Саше.

Коша долго молчал, потом кивнул.

– Он сам виноват в произошедшем, будем честны. И тогда все еще неплохо обошлось – он мог утащить заодно и меня, и вас. Но говорить плохо не буду, мне плевать. Он вам нравился?

Я горько усмехнулась и решила не отвечать. На такой вопрос невозможно ответить однозначно – конечно, нравился по-человечески. И пошла бы с ним, побежала бы в любую тайгу, заставила бы себя в него влюбиться и мучилась бы, если бы не получилось. Но, видимо, Коша имел в виду немного другое.

В тире мне не просто не понравилось, меня через несколько минут начало мутить. Звуки были не такими, как я помнила, более глухими, но они все равно заставляли меня вздрагивать всем телом. На меня нацепили наушники и непонятные очки, двинули к стойке перед мишенями. Я даже с трудом смогла поднять руки – оружие было тоже не тем, которое успели позабыть ладони.

– Вы ведь уже стреляли. Чего ждете? – поторопил Коша.

У меня в горле что-то сдавливало, а руки страшно потели. Я себе еще и фобию какую-то заработала? Или после дурдома все остаются немного психами?

Коша надавил на мои локти снизу, делая вид, что не замечает моего состояния.

– Второй ладонью обхватите, так удобнее для начала. Попробуйте закрыть левый глаз. Поймайте мушку в прорези, а потом уже мишень. Ну же!

У меня руки от перенапряжения затрясло. Но он снова перехватил и не позволил опустить. Потом встал за спиной и наклонился совсем близко, держа руку наготове, если снова ослаблю локти.