Раскопки

Бар оказался переполнен, свободных мест не было. Даже Филлипсу не удалось пробиться сквозь толпу выпивающих. Мы со Стюартом попытались добраться до бара другим путем. Но не успели отойти, как путь нам преградил маленький круглый человечек.

– Я вас знаю, – сказал он, уверенно раскачиваясь взад-вперед. – Уже видел вас здесь раньше.

– А сейчас? – спросил Стюарт.

– Вы один из тех археологов, которые работают в Саттон-Ху.

– Да, так и есть.

– Как идут дела?

– Совсем неплохо.

– Ты уже нашел золото, старина?

Стюарт наклонился к нему.

– На самом деле, – сказал он в доверительной манере, – у меня им все карманы набиты.

Мужчина так рассмеялся, что если бы не толпа людей, то он бы точно потерял равновесие.

– Чудесно, чудесно. Тогда надо выпить.

– Спасибо, – сказал Стюарт. – Думаю, мне не помешает.

– Так, – сказал мужчина, обращаясь к сидящим за одним из соседних столиков. – Где ваши манеры, парни? Здесь юная леди, которой некуда сесть.

Мужчины встали, не выказав ни малейшего недовольства. Официант принес напитки и поставил их на стол перед нами. Прежде чем выпить, мы все подняли бокалы за нашего благодетеля, который ответил нам тем же жестом.

– Поздравляю, дорогая, – сказал Стюарт, не опуская бокал.

– Да, – сказал Филлипс. – Выпьем. Люди всю жизнь ждут такой находки. Не очень справедливо, что это случилось с таким неопытным человеком. Тем не менее за тебя, моя дорогая.

У пива был восхитительный торфяной вкус, и мне не хотелось его глотать. Вместо этого я продолжала гонять его во рту, пока этот вкус не исчез. Затем сделала еще один глоток и проделала то же самое.

– Теперь давайте подумаем о периоде? – сказал Филлипс, сидя и положив одну руку на колено.

– Как ты уже говорил, – сказал Стюарт, – если лодка примерно соответствует Осебергу, значит, что-то между 600 и 800 годами. Мне изначально показалось, наша ладья относится к концу этого временно́го периода. Но драгоценности меняют дело.

– Продолжай.

– Ну, единственное подобное украшение, которое я могу припомнить, – это то, что Кендрик нашел в Дорчестере на Темзе в начале двадцатых годов. Он считал, что его находка датируется началом седьмого века. Кендрика, конечно, высмеяли за такое предположение. Все считали, что изделие такой сложной работы не может быть настолько древним. По сути, Кендрику было предложено отказаться от своих слов, но он этого делать не стал. Думаю, теперь стоит рассмотреть возможность, что он в конечном счете был прав.

– Стоит, – сказал Филлипс. – Возможно, нам действительно придется рассмотреть эту возможность. Надо еще обсудить монету, которую Браун нашел до моего приезда. Сегодня утром я отвез ее в Кембридж, чтобы Кендрик сам этим занялся. Вы же знаете, в Восточной Англии до восьмого века монеты не чеканили. Но есть несколько англосаксонских захоронений с монетами, датируемыми примерно 575 годом. Предполагают, что их использовали в символических целях – скорее всего, вкладывали в рот умершим, чтобы облегчить им переход из одного мира в другой.

Потом Филлипс с удовлетворением добавил:

– По правде говоря, Кендрик был ошеломлен, когда я показал ему нашу монету. Он глазам своим не поверил. Мне потребовалось некоторое время, чтобы убедить его, что это не розыгрыш и что не студент какой-то слепил ее в лаборатории.

Стюарт начал смеяться. Глаза его сверкали. Кажется, никогда я не видела его таким счастливым.

– Первое, что сказал Кендрик, – это то, что он абсолютно уверен, что монета не из Восточной Англии. Хотя он смог провести лишь беглый осмотр, он считает, что это тремисс из Меровингской Галлии, датируется периодом между 575 и 625 годами.

Филлипс сделал еще один глоток и сжал губы.

– Учитывая все это, что мы имеем? Погребенный англосаксонский корабль, почти 100 футов в длину, в середине которого, судя по всему, находится погребальная камера. Полагаю, нам стоит думать, что и монета, и золотая пирамидка были помещены туда позднее, но сомневаюсь, что даже Рид-Моир придаст этому серьезное значение. Нет, вывод, несомненно, должен быть таким: это захоронение кого-то важного, а драгоценности – его погребальное имущество.

– Но… – влезла я.

– Да?

Я понимала, что мне нельзя показаться слишком взволнованной, слишком возбужденной. Нужно, чтобы голос звучал спокойно:

– Ну, – сказала я, – если это правда и если профессор Кендрик прав, тогда, конечно, это изменит все наше представление о Темных веках?

Я замолчала. Наступила пауза, и я начала думать, не сказала ли я глупость. Затем Филлипс ответил:

– Ну… скорее всего.



Шторы в нашей спальне были задернуты, кровать разобрана. Горела только прикроватная лампочка. Стюарт вытянул руки перед собой.


– Это был отличный день.

– Отличный день.

– Ты можешь гордиться собой, дорогая.

– Да?

– Ты прекрасно знаешь, что да.

Стюарт снова подошел ко мне и обнял за плечи. От его твидового пиджака исходил успокаивающий запах – аромат солидности и постоянства. Это был такой запах, который мог прогнать сомнения и страхи, возможно, даже навсегда. Я повернула к нему лицо, желая, хотя бы на мгновение коснуться его губ своими. Это было бы прекрасное завершение идеального дня. Стюарт тем временем смотрел поверх моих плеч в окно, будто разглядывая улицу сквозь задернутые шторы. Не ослабляя объятий, он наклонил свою голову к моей. Мы постояли так некоторое время. Беззаботность, с которой Стюарт раздевался, только усилила мою застенчивость. Он расшнуровал ботинки, перекинул брюки через ручку кресла и застегнул пижаму. Я легла в постель – простыни были холодными. Мне пришлось одним движением опустить ноги на кровать, опасаясь, что они застрянут на полпути. Я начала сомневаться, что тепла моего тела хватит, чтобы прогнать холод.

– Ты всё? – спросил он.

– Всё.

– Ну, хорошо. Спокойной ночи, дорогая.

– И тебе.

Он потянулся к лампе и выключил ее.



Вместо того чтобы оставить машину у корта для сквоша, как раньше, Стюарт поехал по дорожке до самых курганов и припарковался возле пастушьей сторожки. Мужчины уже собрались там с лопатами, ожидая указаний.

Все шло как прежде: процессия из дома, установка кресла миссис Претти, дополненного сегодня зонтиком. Перед началом работы Стюарт отдал пирамидку, извинившись, что не сделал этого накануне. Я продолжила работу в той же части камеры, а Стюарт переместился в самый западный угол. Филлипс ходил туда-сюда по краю траншеи, наблюдая за нашими успехами.

Через час или около того после начала работы Стюарт позвал меня к себе. Он обнаружил обод большой бронзовой чаши. Внутри ее, в виде круглого выступа на песке, находился обод второй, чуть меньшей чаши. На одной стороне этой второй чаши был определенный выступ, похожий на воротник, – возможно, крышка. Стюарт решил не пытаться извлечь ни одну из чаш, а оставить их на месте, пока земля вокруг не опустится.

Вскоре появился еще один предмет – первый из нескольких железных зажимов. На одной оси с зажимами находилась большая, как будто бесформенная масса разложившейся древесины. Стюарт полагал – и Филлипс с ним соглашался, – что эти зажимы, должно быть, использовались при строительстве погребальной камеры, а кусок дерева – часть одной из стен или, возможно, даже крыши. Вялость, которую я чувствовала накануне, не проходила. Хотя я и выспалась, но сон был беспокойным и тревожным. Мне снилось черное небо и самолеты, которые уничтожали то, что осталось от Саттон-Ху, и, вероятно, нас тоже. Какая жестокая ирония: мы должны раскапывать останки одной цивилизации как раз тогда, когда наша собственная, казалось, находится на грани уничтожения.

Утром в газете «Дейли телеграф» я прочитала, что немцы продолжают наращивать силы в порту Данцига. Застрелили польского пограничника. Предположительно это сделали офицеры СС, расквартированные в городе. Между тем эксперт по почерку проанализировал каракули фельдмаршала Геринга, главы немецких ВВС. Он пришел к выводу, что Геринг чувствует «свою власть и при этом не отличается особой отзывчивостью».

Перед самым обедом, работая, я наткнулась на стопку сложенной и сшитой кожи. Она выглядела как недогоревшая бумага. Кожа сильно истлела, но несколько стежков все еще были целы. Филлипс предложил положить ее в воду. Принесли миску, и кожу погрузили в жидкость. Некоторое время ничего не происходило. Затем, сначала очень медленно, кожа начала разворачиваться. По мере того как это происходило, я поняла, что это подошва ботинка или сандалии. Я завороженно смотрела, как она сгибается и растягивается. Выглядело так, будто живая нога все еще находилась внутри, на моих глазах становилась осязаемой. Но когда я вынула ее из чаши, она тут же распалась. Все, что осталось, – это невесомая слизь, которая тянулась с моих пальцев длинными коричневыми нитями.

Когда мы прервались на обед, все – включая мужчин – сидели наверху траншеи, вытянув ноги перед собой, и ели сэндвичи, которые нам передала миссис Претти. В какой-то момент Филлипс уронил яблоко. Оно покатилось вниз, перепрыгнуло через два квадрата и оказалось в центре погребальной камеры. Роберт без спроса соскользнул вниз и пошел за яблоком. Когда Роберт зашагал по песчаной корке, на лице Филлипса отразился ужас. Однако ему удалось достаточно правдоподобно его поблагодарить, когда тот вернул яблоко.

Настроение у Филлипса резко ухудшилось, когда миссис Претти сообщила, что пригласила несколько местных жителей на вечеринку в следующий вторник, чтобы они могли осмотреть корабль. Она извинилась, что не сказала раньше, но добавила, что новость буквально вылетела у нее из головы – так она переживала. Она также упомянула, что ее племянник находится в отпуске в Восточной Англии – путешествует на велосипеде – и приедет во второй половине дня. Увлеченный фотограф-любитель, он надеялся, что сможет сделать несколько снимков раскопок.

Я заметила, что обе новости Филлипсу крайне не понравились. Однако поделать он ничего не мог. Лишь укоризненность его ответов выдавала масштаб недовольства.

Покончив с едой, мы снова принялись за работу. Миссис Претти скрылась под зонтиком, безуспешно пытаясь удержать Роберта рядом. Над головой среди облаков кружились блестящие серебристые аэропланы. Стюарт, как я знала, беспокоился, что из-за влаги и жары по всему кораблю могут пойти трещины. Но единственное, что мы могли, – это закрывать раскопки брезентом во время отдыха.

Я услышала шипящий звук, как будто из велосипедной шины начал выходить воздух, и подняла голову. Стюарт стоял неподалеку, согнувшись и отвернувшись от меня. Он не шевелился. Пока я размышляла об источнике звука, вновь услышала шипение. Я подошла к Стюарту. Он раскрыл то, что казалось слоем дерева.

Очевидно, что дерево было очень гнилым – оно было практически прозрачным. Полоски скреплялись между собой лишь тончайшей кожицей.

– Ты видишь? – тихо сказал он, вытянув палец. – Там, сзади.

Стоя, я не поняла, что он имеет в виду. Но как только присела на корточки, то сразу же увидела. За гнилым деревом я заметила слабый отблеск. Когда я слегка повернула голову в сторону, отблеск исчез. Но стоило мне вернуть ее в прежнее положение, как он снова появился.

– Ты ведь тоже это видишь, дорогая? – спросил он.

Я кивнула.

– Слава богу, – сказал он. – Я уже начал думать, что зрение меня подводит.

Стюарт продолжал чистить. Каждые несколько секунд он прерывался, чтобы проверить свои успехи, вставал на колени, затем снова наклонялся вперед. По ходу дела я видела, как из-под порошкообразного дерева стало появляться все больше золота. Оказалось, что это три отдельных куска. Один выглядел как пирамидка, которую я нашла накануне. Два других – маленькие золотые плашки, обе около двух дюймов в длину. Одна плоская и треугольная, другая с более округлым концом. Каждая из них была украшена золотой нитью с инкрустацией из гранатов.

И все они были прекрасны. Такие изящные и такие древние. Они были словно посланцы из другого мира, не омраченные веками, прошедшими с тех пор, как их видели в последний раз. Казалось, что все эти столетия ничего не значат. Время просто пролетело между тем временем и сейчас. Мы никак не могли отвести взгляд.

Стюарт протянул одну руку в мою сторону. Я взяла ее.

– Я никогда не думал… – сказал он. – Я думал, что вчерашняя находка – случайность. Но это – боже мой. Что же нам делать?

В его голосе звучала нотка беспомощности.

Сжав его руку, я сказала:

– Не волнуйся, дорогой. Все будет хорошо.

– Да, – сказал он. – Да, конечно, все будет… Нам лучше позвать других, я думаю.

Но в этом не было необходимости. Чарльз Филлипс был начеку.