Пыль грез. Том 2

– Слыхал?

– Конечно, я ж тут сижу.

– Он больше не дичится нас. Он теперь наш силач. Это радует.

– Согласен. Радует, – сказал Битум.

– Я главный силач в этом взводе, – сказал Корик.

Битум продолжил шнуровать сапоги. Спрут отвернулся, почесал проплешину и только тогда понял, что все пальцы у него в смазке.

– Худов дух!

Битум поднял голову и прыснул.

– Не, так ты ее от трещин не защитишь.

– Кого – ее?

– Черепушку свою.

– Ха-ха, как смешно.

Корик стоял у костра, словно неприкаянный. Потоптавшись на месте, он ушел. Не туда, куда до этого ушла Улыбка, а в противоположную сторону.

Спрут продолжил смазывать хауберк. Когда смазка закончилась, он просто провел пальцами по макушке.

– Удерет.

– Не-а, – отозвался Битум.

– Ну как же. Геслер с Ураганом пропали. А еще Целуй.

– Целуй никогда не было дела ни до кого, кроме нее самой.

– А Корику было? Раньше – да, но теперь он весь в себе. А мозги, как сказала Улыбка, у него выгорели. Осталась только зола.

– Не сбежит он.

– Почему ты так уверен, Битум?

– Потому что даже среди этой золы что-то еще теплится. Ему еще есть, что доказывать. Не себе – себя он может убедить в чем угодно, – нам всем. Хочешь не хочешь, нравится не нравится, а никуда он не сбежит.

– Что ж, ладно, поглядим.

Битум взял смазку с виска у Спрута и принялся начищать сапоги.

– Смешно, – произнес Спрут.



Корабб обошел командный шатер и увидел за ним Горлореза, Непоседу и Смрада. Те сидели кружком прямо за выгребной канавой. Корабб подошел к ним.

– Перестань ржать, Горлорез, или я тебе череп проломлю.

Троица виновато подняла голову. Горлорез кисло усмехнулся.

– Ну-ну, солдат, попробуй.

– И попробую. Что вы тут делаете?

– Играемся с чешуйчатыми крысами. Что, нельзя?

Корабб протиснулся к ним поближе. В траве возились три тощих зверька, связанных хвостами.

– Да вы над ними издеваетесь.

– Дурень, – сказал Непоседа. – Мы собираемся зажарить их на обед. А так они никуда не денутся.

– Вы их мучаете.

– Вали отсюда, Корабб, – сказал Горлорез.


– Либо развяжите им хвосты, либо сверните шею.

Горлорез вздохнул.

– Смрад, может, ты ему объяснишь?

– Корабб, у них нет мозгов, одна жижа вроде гноя. Они как термиты или муравьи. Могут соображать только толпой. Трех, как видишь, маловато. К тому же от них чем-то несет: как будто магией, только более склизкой. Вот мы с Непоседой и пытаемся разобраться, так что уйди, а?

– Мы едим склизкую магию? – переспросил Корабб. – Фу, гадость какая. Больше ни куска в рот не возьму.

– Тогда очень скоро проголодаешься, – сказал Непоседа и перевернул одну из крыс брюшком кверху. Товарки начали тянуть ее, но не договорились, в какую сторону. – Их тут миллионы. Худ знает, чем они питаются. Утром мы видели целую стаю – натуральная сверкающая река. Убили с полсотни, остальные разбежались.

Крыса наконец сумела перевернуться обратно, и вся троица снова попыталась разбежаться в разные стороны.

– Их с каждым днем все больше и больше. Как будто они нас преследуют.

По спине у Корабба пробежал холодок – он, правда, не понял отчего. Никакой угрозы эти крысы не представляли. Даже еду не воровали.

– Слышал, они больно кусаются.

– Если подставиться под укус, то да, – сказал Смрад.

– Ну что, Горлорез, отсмеялся?

– Да, да. Вали уже.

– Смотри у меня. Еще раз услышу твой смех – вернусь уже не для разговоров.

– Это просто смех, Корабб. Каждый смеется по-своему…

– Но от твоего пробирает дрожь.

– И правильно. Именно такой звук издают ублюдки, которым я вспарываю горло.

Корабб шагнул между Непоседой и Смрадом и, наклонившись, подхватил крыс. Быстро свернул им шеи. Бросил связанные хвостами тельца на землю.

– В следующий раз заслышишь мой смех… – угрожающе прохрипел Горлорез.

– И он будет последним, – произнес Корабб. – Я просто снесу твою дурную башку, ты даже вздохнуть не успеешь.

Он ушел. Еще чуть-чуть, и дошло бы до драки. Что с ними со всеми стало? Когда-то у этой армии, невзирая на все невзгоды, было достоинство. Звание «охотника за костями» чего-то стоило. Теперь же они превратились в толпу скучающих задир и бузотеров.

– Корабб.

Он поднял глаза и увидел, что путь ему преграждает Фарадан Сорт.

– Капитан?

– Скрипач уже вернулся?

– Нет, кажется. Четверть колокола назад его еще не было.

– Где твой взвод?

– Там же, где и был. – Он ткнул большим пальцем за спину. – Вон там.

– А ты куда идешь?

– Никуда. Куда-нибудь. Не знаю.

Капитан нахмурилась и прошла мимо. Корабб задумался, не должен ли он идти за ней – все-таки она направлялась к его сослуживцам. С другой стороны, Фарадан Сорт ничего не сказала, поэтому Корабб пожал плечами и продолжил бесцельное блуждание. Может, снова прибиться к тяжам? Побросать костяшки. А зачем? Я ведь всегда проигрываю. Знаменитое везение Корабба распространяется на все, кроме самого важного. Он положил ладонь на рукоять новенького летерийского меча, чтобы проверить, что тот никуда не делся. Нет, уж его-то я не потеряю. Это мой меч, и отныне я буду им пользоваться.

В последнее время он частенько вспоминал Леомана. Без особой причины – точнее, пытался понять, как тому удавалось вызывать в солдатах фанатичную преданность. Раньше Корабб верил, что это талант, дар. Теперь сомневался. Такие таланты делают человека бесчувственным. Быть последователем очень опасно, особенно когда узнаешь правду. А правда в том, что командирам вроде Леомана плевать на тех, кто идет за ними. Они собирают фанатиков, как богатый торговец копит монеты, а потом без сожалений тратит их.

Нет, что бы там ни говорили, адъюнкт лучше. Народ требовал себе кого-то вроде Леомана, но Корабб знал, каково это. Врагу не пожелаешь. С Леоманом всех бы поубивали до единого. Адъюнкт же заботилась о своих солдатах, возможно, даже чересчур. И если выбирать, он не задумываясь выбрал бы ее.

Недовольство – это болезнь. Именно оно разожгло Вихрь, в котором погибли сотни тысяч. Был ли хоть кто-то доволен, стоя над могильными ямами? Никто. И недовольство же заставило малазанцев поедать друг друга. Хорошо, виканцы истреблены, но кто в здравом уме поверит, что новая земля, которую поселенцы застолбили для себя, не отомстит? Рано или поздно она обратит пришельцев в прах, а ветер его развеет.

И даже здесь, в лагере Охотников за костями, недовольство распространялось как зараза. Просто так – от скуки и незнания. Что в этом плохого? Скука значит, что никого не порубят на куски. А незнание – это самая что ни на есть правда жизни. Раз – и сердце остановилось. Или беглая лошадь затоптала на ближайшем перекрестке. Или в черепе лопнул сосуд. Или с неба упал камень. Сама суть будущего – в незнании. Кто способен настолько разобраться в прошлом, чтобы все понять, и, все поняв, предсказать все что будет?

Кто там недоволен? Сейчас по роже двину, полегчает. Да, Спрут был суров и нелюдим, но Кораббу он начинал нравиться. Жалуется много, конечно, но это не то же самое, что выражать недовольство. Спруту явно нравится сама возможность жаловаться. Без этого он бы пропал. А так он выглядит вполне себе удовлетворенным. Втирает жир в кожаный доспех, точит гладий, заостряет наконечники арбалетных болтов. Снова и снова пересчитывает «шрапнели» и «дымари», перекладывает единственный «огневик» да косится на сумку Скрипа, где спрятана как минимум одна «ругань». В общем, счастливый человек. По хмурой мине сразу видно.

Спрут хороший. Понятно, чего от него ждать. Он не горячее железо, но и не холодное. Он – горькое железо. Как и я. Горькое и еще более горькое. Только попробуй со мной связаться, Горлорез.