Пыль грез. Том 2
Часть 78 из 119 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Красногубые дети с глазами
Что моргают на языке
Лету, видно, не будет конца
«Приветствую время войны» Галлан
Темнота, о город тьмы, скрывает твое уродство.
Они взошли на мост. Сандалат опиралась на плечо мужа, чья спокойная сила ее сейчас одновременно радовала и раздражала.
– Так ты что же, совсем не видишь?
– Санд?
Она покачала головой.
– Неважно. Сам воздух словно живой. Неужели ты не чувствуешь? Вифал, ну хоть это-то?
– Твоя богиня, – ответил он. – Ну да, жива – и плачет.
И это было правдой. Мать Тьма вернулась в печали, скрутившейся горестным узлом. Темнота беспомощно сжимала кулаки, словно вдова, из последних сил пытающаяся удержать потерю. Да, потерю, случилась какая-то утрата. Она снова к нам повернулась, но скорбит. Глаза опущены, она на нас не смотрит. Она здесь, но скрыта за вуалью. Что за горький дар ты нам преподносишь, Мать Тьма.
Силы к ней возвращались, но очень медленно. Воспоминания щелкали челюстями по сторонам, словно голодные волки. Харканас. Сандалат цеплялась за правую руку Вифала, ощущая могучие мускулы, канаты его воли. Он из тех мужчин, что похожи на умело выкованный меч – снаружи жесткие ножны из грубой кожи, но их содержимое способно гнуться – если потребуется. Такого мужа она недостойна. Это до боли очевидно. Возьми меня в заложницы, муж мой. Это я, по крайней мере, понимаю. С этим способна жить. Хотя в конце концов и не выдержу – нет, гони прочь эти мысли. Подобных воспоминаний никто здесь не заслужил.
– В городе горят огни.
– Верно. Здесь… живут.
– На развалинах поселились дикари?
– Разумеется, нет. Это шайхи. Мы их нашли.
– Значит, добрались и они?
Она кивнула.
За десять шагов до того, как мост кончился, он ее остановил.
– Санд. Скажи мне еще раз, зачем ты хотела их отыскать. Чтобы предупредить, верно? О чем?
– Уже поздно. Галлан их отослал, теперь его призрак тянет обратно. Он на них проклятие наложил. Сказал, что они могут уйти, но заставил запомнить достаточно – в самый раз, – чтобы принудить вернуться.
Вифал вздохнул, по его лицу было видно, что прозвучало неубедительно.
– Народу, Санд, нужно знать, откуда он пошел. Особенно если он прожил без этого знания не одно поколение. Они ведь всегда были беспокойным племенем, верно? И почему, как ты думаешь?
– Тогда мы все беспокойны, Вифал, поскольку в глубине души никто из нас не знает, откуда мы пошли. И куда направляемся.
Он скорчил гримасу.
– В основном-то всем наплевать. Но хорошо, будь по-твоему. На шайхах проклятие. Предупредить их ты не успела. И что теперь?
– Не знаю. Но то, что осталось у них от андийской крови, давно уже утонуло в крови человеческой. Ты найдешь в них подходящее общество, и это уже хорошо.
– Кроме тебя, Санд, мне никакое общество не требуется.
Она усмехнулась.
– Очень мило с твоей стороны, но полная ерунда. Попробуй взглянуть на это вот как. Я принадлежу земле – вот этой самой земле. Ты – дальнему морю. А шайхи? Эти – Берегу. Здесь же и сейчас мы с тобой стоим на мосту. – Она скривилась. – Я почти что вижу лицо слепого поэта. Почти что вижу, как он кивает. Когда горе делается невыносимым, Вифал, мы себе глаза начинаем выцарапывать. Сам подумай, что это про нас говорит?
Он пожал плечами.
– Я, Санд, за тобой не поспеваю. Попробуй рассуждать попроще.
– Шайхи вернулись домой и в то же время никогда еще не были так далеко от дома. Простит ли их Мать Тьма? Отдаст ли им город? Признает ли наследниками тисте анди?
– В таком случае, может статься, Санд, ты здесь все-таки не зря.
Она вгляделась ему в глаза – и ее обожгло сострадание, которое она в них увидела.
– Что ты имеешь в виду?
– Тебе нужно будет убедить Мать Тьму, чтобы она все это сделала. Ради шайхов.
Муж мой. Я была всего лишь заложницей. А потом, потом даже этого лишилась.
– Матери Тьме нет дела до таких, как я.
– Расскажи мне, в чем вообще заключалась эта затея с заложниками.
Прямо мысли читает. Она отвернулась, вгляделась в скользящую под мостом замусоренную реку. Темные воды…
– Первые Семейства враждовали. Власть переходила из рук в руки. Мы же были той монетой, которой они обменивались. Пока нас не тратили, пока… – не портили —…сохраняли в неприкосновенности, битвы оставались относительно бескровными. Мы сделались чем-то вроде валюты власти.
Только золото ничего не чувствует. Ни о чем не мечтает. Не ждет с нетерпением, чтобы его коснулась рука владельца. Нас можно выиграть или проиграть, а вот съесть нельзя. Зато можно спрятать. Можно отполировать поярче и носить на цепочке вокруг шеи. Можно зарыть, можно даже запечатлеть на нас подобие ваших лиц, только когда пламя вспыхнет вновь, любое сходство исчезнет.
Но есть нас нельзя, и спать с нами тоже нельзя. Нельзя.
– Санд?
– Что?
– А заложников когда-нибудь убивали?
Она отрицательно покачала головой.
– До самого конца – нет. Но потом все… посыпалось. Всего-то и нужно, – сказала она, чувствуя, как туманят голову воспоминания, – нарушить одно правило, один-единственный закон. Нарушить – и не быть призванным к ответу. Как только такое случается, стоит пройти первому потрясению – и рушатся уже все законы. О достойном поведении не остается ни малейшего представления. И псы внутри каждого из нас срываются с привязи. Вот тогда-то, Вифал, – она встретилась с ним взглядом, увидела, что ему больно, но все равно продолжила: – мы и показываем себя такими, каковы мы есть. Не животными – много хуже. Такими, каковы мы глубоко внутри. Ты видишь пустые глаза тех, кто совершает один ужасный поступок за другим, и никто, никто при этом ничего не чувствует.
Ее била дрожь, он крепко прижал ее к себе – иначе она упала бы на колени. Сандалат уткнулась лицом в изгиб между его плечом и шеей. И приглушенно добавила:
– Лучше бы ей было к нам не оборачиваться. Я скажу ей «уходи» – мы и тогда были недостойны, и теперь лучше не стали. Я скажу тебе… ей…
– Санд…
– Нет, я стану ее умолять. Отвернись. Любовь моя, умоляю, отвернись!
– Санд, шайхи…
Казалось, раскачивается сам мост под ними. Она изо всех сил вцепилась в Вифала.
– Шайхи, любовь моя. Нашли нас.
Она зажмурилась. Я знаю. Знаю.
– Ну?
Коротышка поправила пояс с ножнами.
– Что – ну?
– Подойдем к ним и поговорим, дорогуша?
– А то давай лучше тут постоим. Авось да уйдут?
Умница фыркнула и зашагала вперед.
– Тьма, тьма, тьма, – бормотала она на ходу. – Сплошная тьма. Достала уже эта тьма. Запалить лес, что ли, или домик-другой? Огонь сразу все решит. И светильники. Огромные. Факелы. Масляные лампы. Белым все выкрасить.
– Так и будешь причитать, пока не подойдем? – уточнила Коротышка, державшаяся на шаг позади.
– Эта женщина, она словно с одного из изображений на храмовой стене сошла.
– Может, и правда сошла?
– А потом что сделала, заблудилась? Караульные видели, как они сюда по дороге шли. Я к тому клоню, что этот город ее народом построен. И у нее на него прав побольше, чем у шайхов. Что может осложнить дело.
– Думаешь, ей новые соседи не понравятся? Ей же хуже будет. С ней всего-то один мужик. А сама, похоже, больная какая-то.
На этом беседа закончилась, поскольку они приблизились к чужакам.
Что моргают на языке
Лету, видно, не будет конца
«Приветствую время войны» Галлан
Темнота, о город тьмы, скрывает твое уродство.
Они взошли на мост. Сандалат опиралась на плечо мужа, чья спокойная сила ее сейчас одновременно радовала и раздражала.
– Так ты что же, совсем не видишь?
– Санд?
Она покачала головой.
– Неважно. Сам воздух словно живой. Неужели ты не чувствуешь? Вифал, ну хоть это-то?
– Твоя богиня, – ответил он. – Ну да, жива – и плачет.
И это было правдой. Мать Тьма вернулась в печали, скрутившейся горестным узлом. Темнота беспомощно сжимала кулаки, словно вдова, из последних сил пытающаяся удержать потерю. Да, потерю, случилась какая-то утрата. Она снова к нам повернулась, но скорбит. Глаза опущены, она на нас не смотрит. Она здесь, но скрыта за вуалью. Что за горький дар ты нам преподносишь, Мать Тьма.
Силы к ней возвращались, но очень медленно. Воспоминания щелкали челюстями по сторонам, словно голодные волки. Харканас. Сандалат цеплялась за правую руку Вифала, ощущая могучие мускулы, канаты его воли. Он из тех мужчин, что похожи на умело выкованный меч – снаружи жесткие ножны из грубой кожи, но их содержимое способно гнуться – если потребуется. Такого мужа она недостойна. Это до боли очевидно. Возьми меня в заложницы, муж мой. Это я, по крайней мере, понимаю. С этим способна жить. Хотя в конце концов и не выдержу – нет, гони прочь эти мысли. Подобных воспоминаний никто здесь не заслужил.
– В городе горят огни.
– Верно. Здесь… живут.
– На развалинах поселились дикари?
– Разумеется, нет. Это шайхи. Мы их нашли.
– Значит, добрались и они?
Она кивнула.
За десять шагов до того, как мост кончился, он ее остановил.
– Санд. Скажи мне еще раз, зачем ты хотела их отыскать. Чтобы предупредить, верно? О чем?
– Уже поздно. Галлан их отослал, теперь его призрак тянет обратно. Он на них проклятие наложил. Сказал, что они могут уйти, но заставил запомнить достаточно – в самый раз, – чтобы принудить вернуться.
Вифал вздохнул, по его лицу было видно, что прозвучало неубедительно.
– Народу, Санд, нужно знать, откуда он пошел. Особенно если он прожил без этого знания не одно поколение. Они ведь всегда были беспокойным племенем, верно? И почему, как ты думаешь?
– Тогда мы все беспокойны, Вифал, поскольку в глубине души никто из нас не знает, откуда мы пошли. И куда направляемся.
Он скорчил гримасу.
– В основном-то всем наплевать. Но хорошо, будь по-твоему. На шайхах проклятие. Предупредить их ты не успела. И что теперь?
– Не знаю. Но то, что осталось у них от андийской крови, давно уже утонуло в крови человеческой. Ты найдешь в них подходящее общество, и это уже хорошо.
– Кроме тебя, Санд, мне никакое общество не требуется.
Она усмехнулась.
– Очень мило с твоей стороны, но полная ерунда. Попробуй взглянуть на это вот как. Я принадлежу земле – вот этой самой земле. Ты – дальнему морю. А шайхи? Эти – Берегу. Здесь же и сейчас мы с тобой стоим на мосту. – Она скривилась. – Я почти что вижу лицо слепого поэта. Почти что вижу, как он кивает. Когда горе делается невыносимым, Вифал, мы себе глаза начинаем выцарапывать. Сам подумай, что это про нас говорит?
Он пожал плечами.
– Я, Санд, за тобой не поспеваю. Попробуй рассуждать попроще.
– Шайхи вернулись домой и в то же время никогда еще не были так далеко от дома. Простит ли их Мать Тьма? Отдаст ли им город? Признает ли наследниками тисте анди?
– В таком случае, может статься, Санд, ты здесь все-таки не зря.
Она вгляделась ему в глаза – и ее обожгло сострадание, которое она в них увидела.
– Что ты имеешь в виду?
– Тебе нужно будет убедить Мать Тьму, чтобы она все это сделала. Ради шайхов.
Муж мой. Я была всего лишь заложницей. А потом, потом даже этого лишилась.
– Матери Тьме нет дела до таких, как я.
– Расскажи мне, в чем вообще заключалась эта затея с заложниками.
Прямо мысли читает. Она отвернулась, вгляделась в скользящую под мостом замусоренную реку. Темные воды…
– Первые Семейства враждовали. Власть переходила из рук в руки. Мы же были той монетой, которой они обменивались. Пока нас не тратили, пока… – не портили —…сохраняли в неприкосновенности, битвы оставались относительно бескровными. Мы сделались чем-то вроде валюты власти.
Только золото ничего не чувствует. Ни о чем не мечтает. Не ждет с нетерпением, чтобы его коснулась рука владельца. Нас можно выиграть или проиграть, а вот съесть нельзя. Зато можно спрятать. Можно отполировать поярче и носить на цепочке вокруг шеи. Можно зарыть, можно даже запечатлеть на нас подобие ваших лиц, только когда пламя вспыхнет вновь, любое сходство исчезнет.
Но есть нас нельзя, и спать с нами тоже нельзя. Нельзя.
– Санд?
– Что?
– А заложников когда-нибудь убивали?
Она отрицательно покачала головой.
– До самого конца – нет. Но потом все… посыпалось. Всего-то и нужно, – сказала она, чувствуя, как туманят голову воспоминания, – нарушить одно правило, один-единственный закон. Нарушить – и не быть призванным к ответу. Как только такое случается, стоит пройти первому потрясению – и рушатся уже все законы. О достойном поведении не остается ни малейшего представления. И псы внутри каждого из нас срываются с привязи. Вот тогда-то, Вифал, – она встретилась с ним взглядом, увидела, что ему больно, но все равно продолжила: – мы и показываем себя такими, каковы мы есть. Не животными – много хуже. Такими, каковы мы глубоко внутри. Ты видишь пустые глаза тех, кто совершает один ужасный поступок за другим, и никто, никто при этом ничего не чувствует.
Ее била дрожь, он крепко прижал ее к себе – иначе она упала бы на колени. Сандалат уткнулась лицом в изгиб между его плечом и шеей. И приглушенно добавила:
– Лучше бы ей было к нам не оборачиваться. Я скажу ей «уходи» – мы и тогда были недостойны, и теперь лучше не стали. Я скажу тебе… ей…
– Санд…
– Нет, я стану ее умолять. Отвернись. Любовь моя, умоляю, отвернись!
– Санд, шайхи…
Казалось, раскачивается сам мост под ними. Она изо всех сил вцепилась в Вифала.
– Шайхи, любовь моя. Нашли нас.
Она зажмурилась. Я знаю. Знаю.
– Ну?
Коротышка поправила пояс с ножнами.
– Что – ну?
– Подойдем к ним и поговорим, дорогуша?
– А то давай лучше тут постоим. Авось да уйдут?
Умница фыркнула и зашагала вперед.
– Тьма, тьма, тьма, – бормотала она на ходу. – Сплошная тьма. Достала уже эта тьма. Запалить лес, что ли, или домик-другой? Огонь сразу все решит. И светильники. Огромные. Факелы. Масляные лампы. Белым все выкрасить.
– Так и будешь причитать, пока не подойдем? – уточнила Коротышка, державшаяся на шаг позади.
– Эта женщина, она словно с одного из изображений на храмовой стене сошла.
– Может, и правда сошла?
– А потом что сделала, заблудилась? Караульные видели, как они сюда по дороге шли. Я к тому клоню, что этот город ее народом построен. И у нее на него прав побольше, чем у шайхов. Что может осложнить дело.
– Думаешь, ей новые соседи не понравятся? Ей же хуже будет. С ней всего-то один мужик. А сама, похоже, больная какая-то.
На этом беседа закончилась, поскольку они приблизились к чужакам.