Пыль грез. Том 2

Подняв голову, Ханават могла видеть то, что не соответствовало предсказаниям легенд. Нет, луне нанесен смертельный удар. И она умирает. И все равно паутина не отпустит ее, а луна-сестра, холодная и бледная, будет смотреть. Убила ли она соперницу? Довольна ли, наблюдая за смертельными муками сестры? Взгляд Ханават обратился к югу, к нефритовым копьям, нависающим все ближе. В небесах действительно идет война.

– Чаю, Ханават?

Отвернувшись от неба, она увидела фигуры двух женщин, сидящих у маленького костра и кипящего котелка.

– Шелемаса. Рафала.

Рафала, которая и предложила чай, подняла третью кружку.

– Мы глядим, как вы каждый вечер ходите, Махиби. Видно же, как вы мучаетесь. Присядете к нам? Пусть ножки отдохнут.

– Я сбежала от повитух, – сказала Ханават. Подумала и подковыляла поближе. – Пробудители семени жестоки – что плохого в том, чтобы откладывать яйца? Думаю, мы справились бы, наверное, будь оно размером с пальмовый орех.

Шелемаса тихо и сухо рассмеялась.

– Только, надеюсь, не такое твердое.

– И не такое волосатое, – добавила Рафала.

Теперь засмеялись обе воительницы.

Закряхтев, Ханават с трудом присела – третий угол треугольника вокруг костра. Она приняла кружку и рассмотрела ее в слабом свете. Оловянная. Болкандская.

– Гляжу, вы не все продали им обратно.

– Только бесполезные вещи, – ответила Рафала. – У них таких полно.

– Этим мы и отличаемся от них, – заметила Шелемаса. – Мы не создаем бесполезных вещей, не придумываем несуществующих потребностей. Если цивилизацию – как они ее называют – можно точно описать, то именно так. Как думаете, Махиби?

Древнее почетное обращение к беременной было приятно для Ханават. Эти две женщины, хоть и молодые, помнили старые обычаи и уважение людей к этим обычаям.

– Наверное, в этом ты права, Шелемаса. Но, возможно, вовсе не предметы определяют цивилизацию; а отношение к ним, которое их порождает и приписывает чрезмерную ценность. Привилегия создавать бесполезные вещи очень важна, ведь она означает благополучие и изобилие, свободное время и все прочее.

– Мудрые слова, – пробормотала Рафала.

– Хороший чай, сладкий, – ответила Ханават.

Молодая улыбнулась, принимая легкий укор с пониманием.

– Ребенок брыкается, – сказала Ханават, – и так объявляет о ждущих нас годах. Наверное, я свихнулась. – Она отпила глоток из кружки. – А что за чай?

– Сафинандский, – ответила Шелемаса. – Говорят, успокаивает желудок, и это очень кстати с этой иноземной пищей, что мы едим в последнее время.

– Может, – добавила Рафала, – и ребенка успокоит.

– Или убьет насмерть. Мне уже и не так важно, что именно. Послушайте предупреждение несчастной Махиби: рожайте один раз, чтобы понять, что это такое, и хватит. Не пускайте змея грез в свои мысли, чтобы нашептывали о счастье беременности. Змей лжет, чтобы усыпить вашу память. И пока у вас в голове туман и аромат цветения, вы и сами не заметите, как залетели – и готово дело.

– А зачем змею врать, Махиби? Разве ребенок – не величайший дар женщине?

– Так мы твердим себе и другим. – Она еще отхлебнула чая. Язык защипало, как будто она лизнула перец. – Но вот недавно мы с мужем позвали детей на семейный праздник… и как же мы праздновали! Как будто голодные волки решают, кто из нас потерявшийся теленок бхедерина. Всю ночь швыряли кровавую шкуру туда-сюда, ругались, кто наденет ее хоть раз, и наконец решили завернуть в нее нас обоих. Коротко говоря, очень запоминающаяся встреча.

Обе молодые женщины промолчали.

– Родители, – продолжала Ханават, – решают, иметь детей или нет, но детей не выбирают. И дети не выбирают родителей. Да, существует любовь, но существует и война. Есть сочувствие и есть ядовитая зависть. И если наступает мир, то это лишь передышка от истощения в борьбе за власть. Бывает, очень редко, настоящая радость, но этот прекрасный, восхитительный момент быстро проходит, и на всех лицах читаешь печаль – как будто то, что обрел, навеки будет вспоминаться как потеря. Можно испытывать ностальгию по минувшему мгновению? О да, и сладко-горькую. – Она допила чай. – Этот шепчущий змей прошептал мне ложь в последний раз. Я придушила засранца. Я привязала его шею и хвост к двум лошадям. Я размолола все его косточки в пыль и развеяла его по ветру на все четыре стороны. Из его кожи я сделала гульфик для самого уродливого пса в лагере. Потом взяла этого пса…

Рафала и Шелемаса смеялись, и все громче с каждым новым описанием мести Ханават.



Сидящие у других костров воины оглядывались с улыбками на старую беременную Ханават, развлекающую двух молодых женщин. И среди мужчин зарождалось любопытство и некоторое беспокойство: у женщин есть мощные секреты, и нет секретов более мощных, чем у беременных, – чтобы понять это, достаточно просто взглянуть в лицо махиби. Женщины, поглядывавшие на Ханават, но, как и мужчины, не разбирающие слов, тоже улыбались. Чтобы утешить мужчин своей роты? Возможно, но тогда улыбка была бы инстинктивной, рожденной из привычки.

Нет, они улыбались, слыша в голове настойчивый шепот змея грез. Дитя внутри. Какое наслаждение! Какое удовольствие! Отложите мечи, о прекрасные создания, – лучше воспойте Пробудителей семени! Взгляните ему в глаза, смотрите, как он влюбляется, – мрак зовет, и ночь тепла!

В воздухе разлился аромат? Он несется по всему лагерю хундрильских «Выжженных слёз»?

В походной палатке Военного вождя сидел Голл; и живот, наполненный элем, свисая над ремнем, напоминал бочонок. Голл оценивающе разглядывал расхаживающую перед ним женщину с волосами цвета стали. В стороне сидел баргаст из гилков, Спакс, еще более пьяный, чем Голл, и покрасневшими глазами следил за Смертным мечом, которая пыталась вытащить из Голла последние подробности относительно малазанцев. Откуда такая неопределенность? Разве изморцы не дали клятву служить адъюнкт? Эх, если бы королева Абрастал видела то, что видит он! Впрочем, ее бы интересовали неважные вопросы, правда? Хотела бы узнать – слабеет ли великий союз… и все такое.

И пропустила бы главное, то, что на самом деле интересно и явно относится к сцене перед его глазами.

Жены вождя не было видно, и у Спакса уже мелькнула мысль, что пора идти. А то кто знает, когда Кругава заметит – и заметит ли вообще – выражение глаз Голла; и что тогда сделает? И все же Спакс развалился на кожаном сиденье трехногого стула; двигаться не хотелось, так ему было удобно, и, надо признаться, он с восхищением следил, как она выстреливает вопросы в постепенно соловеющего Голла. Когда она осознает, что он уже перестал отвечать? Что, несмотря на ее атаки, он давно уже не защищается? Так хотелось увидеть этот момент – и выражение ее лица можно было бы унести с собой и вспоминать всю жизнь.

Что нужно, чтобы она заметила? Чтобы он вытащил хобот и прицелился? Так годится? Или чтобы начал выбираться из одежды? Нижние боги, пускать слюни уже недостаточно.


Ему пора идти. Но им придется тащить его из палатки прочь. Давай, Кругава, ты можешь. Я знаю, можешь. Женщина, взгляни еще раз на мужчину, с которым говоришь. Нет, никуда он не пойдет.

А она прямо вся завелась. Что-то про ослабляющее изморцев решение, или про недостаток доверия – внезапная угроза из рядов самих Серых шлемов. Кого-то не хватает в структуре командования, нарушен необходимый баланс. Молодой человек с непомерными амбициями – будьте прокляты, болотные духи! Он слишком пьян, чтобы понять хоть что-то!

Чего я здесь сижу?

О чем она? Обрати внимание, Кругава! Не смотри на него – разве не видишь, какой бугор? Не нужно, чтобы хобот трубил, иди, придуши его, женщина! Я уйму твое волнение. Да, если бы только вы, женщины, понимали. Ответ на все ваши вопросы прямо здесь, у меня между ног.

Полмира прозябает в невежестве!

Полмира…

Хобот.





Глава двадцать первая




Так слушай же заклинания

И я растяну твою радость

В полном склепе их ровно дюжина

Кто мертв, сам прочтешь по лицам

Зимние месяцы долги



Щиты разлетаются вдребезги

Военные ритмы фальшивят

Счет зарубок ведут в гробницах

Снег все под собой сокроет

В небе брызги чернильные – вороны



Вперед выползают младенцы

Их ручонки вопят о защите

Но шлемы колеблются вихрем

Кровь вокруг родника после битвы

Чем свежее, тем ярче кажется



Трупы любят время поминок

Стены склепа трубят о разгроме

Что умеет прикинуться славой

Под ногой плотный слой из павших

Каждый год умирает весна



Так слушай же заклинания

Историю пишут для воронов