Пыль грез. Том 2

– Да неважно что, у меня сейчас сердце чуть из груди не выпрыгнуло, а ты его вроде бы и сама вырвать готова. Ну, если так хочешь, избей меня до полусмерти…

Она выругалась, отшвырнула одеяло и поднялась на ноги. Трое демонов-венатов зачем-то копали сейчас неподалеку от дороги огромную яму. Спустившаяся на дно Мэйп подавала гигантские валуны присевшему на корточки на самом краю Ринду. Он затем разворачивался и передавал камень Пьюлу, а тот уже отшвыривал его прочь. Чем они таким заняты, Худа ради? Хотя пусть их. Она потерла ладонью лицо.

Говорила во сне? Но лишь бы не эти слова. Умоляю, только не их.

Она прошла немного вдоль Дороги, готовая хоть сейчас снова пуститься в путь. Но Вифалу требуется отдых. Все-таки люди – создания до невозможности хрупкие. И все их достижения столь же хрупки. Если бы этих треклятых существ не было столь безумно много, и с ними не случались время от времени, словно с растревоженными муравьями, приступы творческой активности, они бы давно уже повымерли. А еще вернее сказать, если бы мы, остальные, не наблюдали со стороны, посмеиваясь, за их жалкими усилиями – если бы мы поняли, к чему идет, кто-то из нас или все вместе давным-давно бы их уничтожили. Тисте анди, яггуты, к’чейн че’малли, форкрул ассейлы. Боги, или даже тисте эдур. Не того врага ты вырезал, Скабандари. Да и ты, Аномандр, – играешься с ними, будто со зверушками. Но эти зверушки тебя самого и загрызут. Рано или поздно.

Она понимала, что пытается сейчас отделаться от чешуйчатого чудовища, грызущего самые корни ее памяти. Отгоняя мысли в другую сторону, прочь оттуда, где все еще блестит пролитая сородичами кровь. Но все напрасно. Слова уже прозвучали. Ответом насилию стало насилие, бурно вздымавшиеся груди застыли в вечной неподвижности. Но какие все же у чудовища острые зубы.

Сандалат вздохнула. Харканас. Город ждал ее. Уже совсем недалеко – ее древний дом, ее собственная потаенная комната, до отказа набитая бесполезными воспоминаниями молодой женщины, что в ней жила.



Гоняюсь за грезами,

Что рассыпаются пылью.



Она фыркнула, развернулась и зашагала обратно к спящему мужу. Демоны… венаты, что некогда были в союзе с яггутами. Чья кровь передалась треллям – ну и отвратительная же вышла смесь. Так вот, демоны уже исчезли в вырытой ими яме. Отчего треклятые создания так держатся за Вифала? Он утверждает, что нашел их на острове, где его держал в плену Увечный бог. По идее, это означает, что Увечный призвал их и подчинил себе. Однако впоследствии нахты приняли участие в побеге Вифала, из чего следовало, что они скорее в союзе с Маэлем. А теперь вот… яму роют.

– А, хватит уже, – объявил Вифал, перевернувшись на спину и усевшись. – Ты хуже, чем комар над ухом. Раз уж тебе так не терпится, давай двигаться, пока не дойдем. А уж там я отдохну.

– Ты устал.

Он посмотрел ей в глаза.

– Устал, любовь моя, – вот только не от ходьбы.

– Подробней объяснить не желаешь?

– Объясню. Но не сейчас.

Она увидела в его глазах дерзкий огонь. Нет, разговорить-то я его смогу. Но этот вот взгляд, он такой… милый.

– Тогда собирайся, муж мой. А пока собираешься, я тебе кое-что объясню. В конце этой Дороги – город, где я родилась. Одного этого достаточно, чтобы занервничать. Но тут-то я справлюсь. Без особой, к слову, радости, но справлюсь. Нет, дело в другом.

Он собрал постель и держал сейчас перевязанный сверток под мышкой.

– Продолжай.

– Представь себе озеро, полное черной воды. Бездонное озеро, скрытое в пещере, где не капает влага и даже самый воздух неподвижен. Поверхность озера многие тысячи лет ничто не тревожило. Ты стоишь рядом с ним на коленях – всю свою жизнь, – но у тебя перед глазами ничего не меняется.

– Так.

– Я все еще не вижу никаких изменений, Вифал. Однако… где-то далеко под поверхностью, на невообразимой глубине… что-то шелохнулось.

– Похоже, нам нужно в обратную сторону двигаться – причем со всех ног.

– Вероятно, ты прав – но я не могу.

– Санд, в этой твоей прежней жизни – ты говорила, что была плохим бойцом, что совершенно не разбираешься ни в оружии, ни в тактике. Так кем же ты была в своем родном городе?

– Там были различные фракции, боровшиеся за власть. – Она отвернулась, направила взгляд вдоль Дороги. – И борьба эта продолжалась поколение за поколением, хотя да, поверить в такое нелегко. Ведь речь о поколениях тисте анди. Можно было ожидать, что столетия спустя борьба примет позиционный характер, – вероятно, так оно и случилось. И даже оставалось довольно долго. Но потом все опять переменилось – в своей жизни я не помню ничего, кроме смуты. Альянсы, предательства, военные пакты, измены. Ты и представить не можешь, что все это сделало с нашей цивилизацией, нашей культурой.

– Санд…

– Я была заложницей, Вифал. Ценной, но которой, если что, вполне можно пожертвовать.

– Но это ведь и не жизнь была! Пауза в жизни!

– Просто все стало разваливаться. – По замыслу-то нам следовало быть неприкосновенными. – Но это уже неважно, – добавила она. – Вряд ли мне теперь светит возврат к подобной карьере.

Он вытаращил глаза.

– А ты что, вернулась бы? Если б смогла?

– Глупый вопрос.

«Что сломано, того не починить. Ты нас сломала, но это не все – погляди, что ты еще наделала».

– Санд.


– Конечно, нет. Давай, седлай лошадь.



– Зачем он ест свои глаза?

– Когда-то, сынок, давным-давно, не было ничего – только тьма. Это ничего, Орфантал, и было всем.

– Но зачем…

– Он стар. И слишком много всего повидал.

– Он их мог просто закрыть!

– Да, вполне мог бы.

– Мама?

– Что, Орфантал?

– Не ешь свои глаза!

– Не волнуйся. Я ничем не отличаюсь от большинства. Я умею ничего не видеть даже с глазами.

Но нет, женщина, такого ты не говорила. И радуйся, что так. Тут другой закон работает. Челюстями можешь двигать, а говорить необязательно. Это и само по себе облегчение. В конце концов, скажи мы друг другу все то, что могли бы, мы бы уже давно друг друга и поубивали.

Ты ведь, Галлан, поэт. Мог бы и язык проглотить.



Однажды он кого-то обидел. Он тогда и сам это понял, и почувствовал себя мерзко. Вот только чувствовать себя мерзко никому не нравится. Куда лучше заменить ощущение вины и стыда внутри чем-то направленным наружу. Чем-то таким, что пылает на расстоянии вытянутой руки, что способно обуздать твою энергию и направить ее прочь от тебя. Чем-то под названием гнев. Когда все завершилось, когда его ярость себя исчерпала, он обнаружил вокруг себя лишь пепел, и его прежняя жизнь окончилась навсегда.

Чтобы копаться в самом себе, требуется величайшая храбрость, на такое мало кто способен. Но когда все, что перед тобой осталось, – куча раздробленных костей, больше особо заняться нечем. Бегство попросту сделало пытку еще длительней. За его спиной тянулись воспоминания, смешанные с ужасом, и единственным настоящим выходом казалось погрузиться в безумие – но вот безумия-то он себе как раз и не желал. И сочувствия – тоже. Нет уж, чем четче ты видишь то, что у тебя внутри, тем чище и безжалостней твой рассудок.

Кажется, его предки носили фамилию Вид. Он был гралом, воином, мужем. И творил жуткие вещи. Руки его запятнаны кровью, на языке солоно-горько от лживых речей. А череп до сих пор заполнен вонью горелой ткани.

Я убивал. Признав это, он обзавелся отправной точкой.

После чего все прочие истины зацепились одна за другую, сформировав для него перспективу будущего. За этим последовала еще одна мысль.

Я буду убивать снова.

Никому из тех, за кем он сейчас охотится, перед ним не устоять. Их жалкое царство грозно не более чем термитник, вот только для насекомых именно в нем заключается величие и надежность, которые, в свою очередь, и позволяют им ощущать себя гигантами. Вид же был сейчас тем сапогом с бронзовыми оковками, что сокрушает стены, оставляя после себя лишь развалины. Для того я и создан.

Двигался он безошибочно. Спустился в просевшую яму, и дальше, через вход, в комнату, полную мертвых рептилий, среди которых кишели ортены и опарыши. Он пересек комнату и застыл перед внутренним входом.

Они где-то высоко наверху – и наверняка видели его приближение. Следили за ним из глаза или из пасти дракона. Но кто он, они не знают, так что и бояться его у них нет причины. Но все равно они, надо полагать, настороже. Если просто кинуться сразу на всех с клинками наголо, кто-то может убежать. Кто-то окажет сопротивление. Один удачный удар… нет, ему потребуется его обаяние, способность к себе расположить. Очень может статься, что спешить тут нельзя. Я и сам теперь вижу. Но мне ведь не впервой проявлять терпение? О да, у меня настоящий талант обманщика.

Я ведь не одни лишь пустые хижины унаследовал.

Он вложил оружие в ножны.

Поплевал на ладони, пригладил волосы. И начал долгий подъем.



Он мог орать им прямо в лицо, но никто ничего не слышал. Он мог сжимать им горло призрачными руками, но никто и бровью не вел. Явился убийца! Тот, что внизу – я окунулся в бурю его желаний, – он вас всех перебить хочет! Однако его несчастное семейство ни о чем подобном не подозревало. Да, они видели путника. Видели, что тот направляется прямо к гигантскому каменному сооружению, которое они объявили своим. И сразу же вернулись к собственным занятиям, будто на них наложили заклятие беззаботности.

Таксилиец, Раутос и Бриз следовали за Сулкит, а личинка че’малля трудилась над многочисленными механизмами. Казалось, что существо вообще нечувствительно к усталости, как если бы руководящая им цель была куда важнее потребностей плоти. Но даже Таксилиец не мог определить, привели ли усилия личинки хоть к какому-то результату. Ничто не пробудилось к жизни. Не было слышно гула невидимых шестерней. Коридоры по-прежнему заволакивала тьма, в помещениях сновали дикие животные, обустраивая гнезда в мусорных кучах.

Ласт и Асана тоже были заняты обустройством собственного гнездышка – если не охотились за ортенами или не собирали воду из подтекающих труб. Шеб стоял на страже, бдительно озирая безлюдную Пустошь из башенки, которую поименовал Короной. Наппет же бродил безо всякой цели, сдавленно ругаясь и проклиная судьбу, сведшую его с этими неудачниками.

Слепые болваны, все до единого!

Призрак, некогда столь гордившийся своей вездесущностью, покинул единственное сознание грала по имени Вид и отправился искать тех, кто следовал за Сулкит. Бриз была ведьмой, посвященной, и должна чувствовать магию. Если он и мог до кого-то докричаться, достучаться в своем крайнем отчаянии, так это до нее.

Он нашел их в круглой палате позади Глаз, но оказалось, что обиталище покойной Матроны преобразилось. С потолка и стен капала кислая слизь. Пол вокруг пьедестала покрыли липкие лужи, воздух наполнился едкими испарениями. Огромная лежанка, занимавшая большую часть пьедестала, казалась пораженной какой-то болезнью, всю конструкцию изогнуло, словно корни поваленного дерева. С отдельных свисающих корешков тоже что-то капало, а окружающая этого кошмарного уродца атмосфера уплотнилась настолько, что внутри все выглядело неясным и размытым, как если бы смазанной оказалась сама реальность.

Сулкит стояла перед пьедесталом неподвижно, словно статуя, из-под чешуек текла жидкость – словно бы личинка плавилась прямо на глазах, – и она издавала странные горловые звуки.

– …пробуждаются сейчас за каждой стеной, – говорил тем временем Таксилиец. – Я в этом уверен.

– Но не такие, как она, – заметил Раутос, указывая на Сулкит. – Нижние боги, что за воздух – дышать невозможно!

– Вы оба – болваны, – отрезала Бриз. – Это же ритуал! Древнейшее волшебство – магия пота, запахов, слез – мы против такого бессильны, словно младенцы. Я повторяю – убейте ее! Ножом в спину, или глотку перерезать. Пока еще не слишком поздно…