Пыль грез. Том 2

– Так себе у них настроеньице, – задумчиво произнесла Сальцо, достала скрученную из листьев палочку и наклонилась к лампе, свисающей с потолка слева от нее. Когда кончик задымился, она как следует затянулась, так что тот вспыхнул алым угольком, и снова уселась на мешок. – Нижние духи, как натерто-то все.

– Давно тебе последний раз выпить приходилось? – поинтересовалась у нее Бутыли.

– Как бы не с месяц тому. А тебе?

– И мне тоже. Забавно, как все вокруг словно бы проясняться начинает.

– Так точно, забавно.

Рассвет мысленно улыбнулся, услышав, как Сальцо пытается сейчас разговаривать в малазанском ключе. «Так точно». Хорошая, по-моему, присказка. Скорее даже настроение, чем просто слова. И значит столько всего одновременно. Отчасти «да», отчасти «и хрен ли теперь» и, пожалуй что, немного «мы все вместе в это вляпались». Короче, можно всех малазанцев одной этой присказкой описать. Он тоже вздохнул, улегся поудобней. И сказал:

– Так точно.

Остальные закивали. Он был в этом уверен, даже не поднимая головы, чтобы убедиться.

Начинаем сплачиваться. Как Вал нам и обещал. Так точно.



– Ничем не занят, боец? Хватай-ка вот этот сундук и за мной.

– Вы, мастер-сержант, лучше б сами за к-к-кое-что ухватились, и я вам для этого с-с-совсем даже и не понадоблюсь.

Порес резко развернулся и уставился на капрала.

– Это что еще такое? Наглость? Неподчинение? Мятеж?

– Вы, г-г-главное, не останавливайтесь, глядишь, и до ц-ц-цареубийства дойдем.

– Так, – провозгласил Порес, шагнув вперед, чтобы сукин сын, мрачный и хмурый, оказался прямо перед ним. – На вид и не скажешь, капрал, что ты из языкастых. Номер взвода и имя сержанта?

За правой щекой у капрала торчал комок какой-то дряни – малазанцы уже начали перенимать самые отвратительные из местных привычек, – и он покатал его во рту, прежде чем отрапортовать:

– Восьмой легион, Девятая р-р-рота, Четвертый вы-вы-взвод. Сержант С-с-с-скрипач. Капрал Битум, н-н-не к вашим услугам, мастер-сержант.

– Что, капрал, начальство тебе уже не указ?

– Не указ? Да я, мать его, д-д-дерево, а вы – в-в-ветерок, где вам меня сломить-то? Теперь обратите в-в-внимание, я тут пытаюсь проснуться, потому как мой черед в к-к-караул заступать. Таскать за вами ворованное д-д-другого дурачка поищите.

– Что у тебя во рту?

– Н-н-называется рилиг. Д’рас его так кличут. Очень полезен, чтобы быстро пра-пра-пра-прастнуться.

Порес уставился ему в глаза, которые вдруг подозрительно засверкали. По лицу капрала пробежал целый каскад судорог.

– Обожди, капрал, ты уверен, что его целыми комьями употреблять нужно?

– Мо-мо-мо-может тут вы где-где-где-где-то и пра-пра-пра-ввыыы…

– Так, капрал, приказываю это немедленно вы-вы-выплюнуть, пока у тебя башку не снесло.

– Нникакневзможно, мас-мас-мас-матьтвоюсржнт, стоило до-до-до-доро-доро…

Болван был готов лопнуть, словно упавшее в огонь семечко. Порес ухватил Битума за горло и насильно перегнул через борт:

– Сейчас же выплюнь, идиот!

Он услышал захлебывающийся звук, потом кашель. Колени капрала подкосились, Поресу пришлось приложить немалое усилие, чтобы помочь тому выпрямиться. Он пристально вгляделся в глаза Битума.

– В следующий раз, капрал, слушай внимательно, как местные советуют этим пользоваться, ясно тебе?

– Х-х-худов д-д-дух!

Порес отступил на шаг. Капрал уже уверенно стоял на ногах, дергая головой при каждом доносящемся до него звуке.

– Теперь можешь ступать в караул. На каждые два обхода напарника сам делай двадцать. Но прежде, – добавил Порес поспешно, – не хочешь мне с сундуком помочь?

– Так точно, это я легко, сами увидите!

Добычи легче, чем вот такие болваны, которым собственных мозгов не жалко, и не придумаешь, решил Порес. Может, прикупить себе долю в торговле этим их рилигом?




На палубе рядом с одним из двух рулей, правым, лениво развалились двое матросов, оба – полукровки-д’рас.

– Что, прямо целиком? – переспросил один, вытаращив глаза от изумления.

– Целиком, – подтвердил второй. – Сунул в рот и пошел себе.

– И где он сейчас?

– Наверное, где-нибудь в трюме кружкой воду вычерпывает. Теперь уж точно не потонем.

Оба расхохотались.

И еще не успели отсмеяться, когда капрал Битум их нашел. Подкрался сзади. Ухватил каждого одной рукой за пояс. Оба взвизгнули, когда он вздернул их в воздух. И еще раз – когда полетели за борт. Два громких всплеска, потом вопли.

Своим необычайно обострившимся зрением Битум без труда разглядел на воде клинообразные следы, оставленные быстро приближающимися крокодилами, числом примерно в дюжину. Совсем про них забыл. Ну, теперь уже поздно. Потом поразмыслим.

Лихорадочный тревожный набат огромных медных колоколов постепенно успокаивался, превращаясь в погребальный перезвон, пока наконец не утихло последнее эхо.

Хреново это – жить на реке, хреновей и не придумаешь, ну да что уж теперь. Одни только эти гигантские ящерицы со своими зубастыми челюстями чего стоят. Так ведь местные матросы рассказывают, что ниже по течению еще и водяные коровы объявятся, хотя водяные-то коровы как раз, если спросите Битума, звучат не так уж пугающе, будь у них там даже бивни и поросячьи глазки. Во время обходов он уже не раз и не два слышал соответствующие невнятные описания, но все больше урывками, потому что он тем временем уже оказывался рядом со следующим разговором, таким же непонятным и рваным, быстрым, будто прерывистое дыхание, быстрым, будто мельканье его топчущих палубу сапог. От караульного требуется бдительность, ему некогда задерживаться, некогда отвлекаться на ерунду. Идешь себе вдоль борта и идешь, круг за кругом, заодно и упражнение неплохое выходит, только стоило бы заодно нацепить на себя цепь да рюкзак со снаряжением, и еще, может, складную лопату прихватить, да и продлить обход раза эдак в два, а иначе разве запомнишь все эти лица, что появляются перед ним и тут же исчезают, их наружность, и внутренность тоже, и еще имена, и что каждый любит – копченую селедку, или холодное пиво, или, может, эль, теплый, как и положено, что твоя моча, и что ж они все босиком-то, вдруг кто прямо сейчас нападет? они ж ноги-то об гвозди и понакалывают, придется ему тогда в одиночку контратаковать, ну да что с того, он ведь сейчас кого угодно прикончить сможет, даже летучую мышь, не так уж быстро они и летают, верно? уж точно не так быстро, как эти вот искорки, что повсюду мечутся, прямо в мозги залетают и сразу наружу, или вот в одно ухо влетают, а в два других вылетают, а теперь гляньте-ка! Оказывается, на коленях маршировать совсем и не сложно! Это хорошо, поскольку ноги-то он давно уже стер до основания, а теперь еще и палуба стремительно приближается, хочет постучать по носу и спросить, есть ли кто дома? а дома-то никого и нету, одни летучие мыши…



– Жить будет? – спросил Бадан Грук.

– Э? Щекак будит, свезло паршивцу.

– Вот и хорошо. Укрой его как следует – никогда не видел, чтобы так потели, он ведь после до костей промерзнет. И воды побольше заставляй пить.

– Учить мя только не надобно, сержант! Я тута исцелитель, э?

– Отлично, раз целитель, то и давай исцеляй. А то сержант Скрипач вряд ли обрадуется, когда узнает, что его капрал под твоим присмотром загнулся.

– Скрач пусть хошь всрется. Мя его не страшно.

– Даже так? Ты, Неп, просто болван какой-то.

Бадан Грук уставился на Битума сверху вниз и нахмурился. Какая-то новая зараза к ним тут прицепилась, что ли? Лучше б нет. Больно уж все неаппетитно выглядит, вроде трясучей лихоманки, только еще хуже. Всяких отвратительных болезней и паразитов здесь чуть ли не столько же, как в джунглях Дал-Хона.

Ощутив приступ ностальгии, сержант решил оставить Битума на попечение Непа Хмурого. Лучше б, конечно, было оказаться на одной барже с Угольком, или хотя бы с Целуй. На этой была капрал Драчунья, но та в компании нескольких тяжелых пехотинцев предавалась сейчас новооткрытой забаве – игре в костяшки и корытца. Так что ее ожидали в ближайшее время или стремительный рост благосостояния, или хорошая взбучка. Но и в том, и в другом случае она обзаведется новыми врагами. Иначе Драчунья не умела.

Он все еще не мог решить, как следует относиться к этой армии, к Охотникам за костями. Он не мог зацепиться – сколько ни размышлял – ни за что, сделавшее их такими, какие они есть. Сделавшее нас. Я теперь один из них. История этих легионов не была увенчана особенной славой – он и сам принимал непосредственное участие в завоевании Летера, и дело это оказалось довольно грязным. Когда зуб успел прогнить до самого корня, выдернуть его особого труда не составляет. Может, та война и была справедливой. Может, нет. Какая, собственно, разница? Солдат получает приказы, солдат сражается. Враг может скрываться за тысячью масок, но в конце концов все сводится к одному. Это просто люди, вставшие у тебя на дороге. Предполагается, что этого достаточно. Оно и в самом деле так? Он не был уверен.

Находясь в окружении чужестранцев, неважно даже, дружественно или враждебно настроенных, каждый малазанский солдат испытывал своего рода давление. Армия под этим давлением должна бы принять определенную форму, но этому что-то мешало, что-то внутри самих Охотников за костями, как если бы давлению противостояла некая скрытая сила. Мы как будто являемся чем-то и в то же время не являемся, становимся – и не становимся. Быть может, попросту прогнила сердцевина? И все упирается в адъюнкта? Мысль эта показалась ему не слишком справедливой. Люди просто испытывали беспокойство, вызванное незнанием.

Кто тот враг, что их ожидает? Какую именно маску они увидят на этот раз?

Бадан Грук не мог вспомнить, чтобы ему хоть однажды в жизни попался человек, который намеренно поступал бы плохо, творил осознанное зло. Нет, такие люди, несомненно, существовали – кому-то было попросту наплевать на остальных, а другие, насколько он понимал, даже находили удовольствие в том, чтобы встать под черное знамя злобы. Армии служили своим повелителям, которые иногда оказывались тиранами, кровожадными ублюдками, и тогда армии воевали против вполне достойных, не желающих ничего дурного людей – из страха, или руководствуясь чувством самосохранения, ну и жадностью тоже, если на то пошло. Понимали ли они, что несут зло? Могли ли не понимать? Сам-то ты сколько кампаний прошел бы, окажись в такой армии? Прежде чем почувствовать тошноту? В кишках? И в башке? Когда завоевательный порыв утратит силу, тогда-то что?

Или когда тебя предаст твой тиран, твоя императрица?

Об этом мало кто заговаривал, и однако Бадан Грук подозревал, что вопрос сидит зазубренной стальной занозой в самом сердце Охотников за костями, и что кровотечение не ослабевает. Мы сделали все, что она от нас потребовала. Адъюнкт повиновалась приказам и их исполнила. Восстание подавлено, его вожди перебиты или разбежались. Семь Городов вернулись под имперскую пяту. Во имя закона, порядка и довольных купцов. Но все это ничего не значило. Стоило императрице шевельнуть пальцем, и для наших голов заготовили пики.

Гнев не может полыхать вечно. Его хватило, чтобы проложить кровавую дорогу сквозь Летерийскую империю. Потом он иссяк. Это «потом» как раз сейчас и есть. Найдется ли у них что-то на замену? Она сказала, что у нас не будет свидетелей. Что нам предстоит сражаться друг за друга, за всех нас и ни за кого более. Да, мы будем сражаться, чтобы выжить, но само по себе это нас не сплотит – и с тем же успехом может разорвать на части.

Вера адъюнкта – в своих солдат, в их решимость – была иррациональной. Армия у нас очень хрупкая, и причин для того более чем достаточно. Занозу необходимо извлечь, рану – зашить.

Мы сейчас очень далеко от Малазанской империи, но имя сохранили. И даже сами себя так называем. Малазанцы. Нижние боги, у нас что же, вообще нет выхода?

Отвернувшись от уносящей их чернильной реки, он окинул взглядом свернувшихся калачиком спящих солдат. Покрывших собой всю палубу, неподвижных, как трупы.

Бадан Грук с трудом удержался, чтобы не вздрогнуть, и снова повернулся к реке, течению которой ничто не могло сопротивляться слишком долго.



Страсть эта была настолько старой, что он о ней уже почти позабыл. Дедушка – неважно даже, был это его родной дедушка или какой-то другой пожилой человек, игравший эту роль в воспоминаниях, – как-то взял его с собой в порт Малаза, где они целый солнечный день пытались ловить воротничковых рыбок и голубых угрей. «Только смотри, парень, не цепляй слишком много наживки. На дне бухты живет демон. Иногда он бывает голоден или зол. Мне доводилось слышать про рыбаков, которых утянуло на дно вот прямо с этого самого пирса, так что не цепляй много наживки и посматривай на воду». Стариков хлебом не корми, только дай рассказать такую вот байку. Как следует припугнуть таращащихся на него малышей, что сидят на краю пирса, свесив коротенькие ножки, малышей с их ребячьими упованиями на улов – рыбалка, она ведь в том и заключается?

Скрипач даже не помнил, удалось ли им хоть что-то в тот день поймать. Стоит выйти из детского возраста, как упования тут же идут прямиком ко дну. И однако сейчас он, ускользнув от пестрой солдатской толпы, соорудил себе вполне приличную леску и привязал к ней крючок из рыбьей кости. Наживкой послужил ломтик солонины из бхедериньего мяса, блесной – хорошенько отполированная монета, согнутая и с проделанной с краю дырой. Устроившись на корме, он забросил снасть в воду. Конечно, была вероятность подцепить что-нибудь неаппетитное вроде крокодила, но он счел ее не слишком высокой. Ноги за борт, однако, спускать не стал. Слишком много наживки.

Какое-то время спустя на корму забрел Бальзам и уселся рядом.

– Сколько наловил?

– Угадай с двух раз, – откликнулся Скрипач.

– Даже странно, Скрип, я ж раньше видел, рыба тут так и играет.