Пыль грез. Том 2

В этом, видите ли, и заключается тяга к погибели.

Он вглядывался в карты, в пустые места на них.

Река таила в себе обещание. Забрать кинжал у Лостары из рук. Мерцающая вспышка – и вот его уже нет, нет навсегда. Все поглощает ил, где сохранность и гниение суть одно и то же. С весом оружия потоку не справиться, и это важно, поскольку оно не даст унести себя следом. Некоторые предметы на это способны. Некоторые предметы имеют вес, годный, чтобы позволить себе свободу воли.

Она могла бы нырнуть следом за кинжалом, но знала, что поток потянет ее за собой, будет вертеть и переворачивать, поскольку человек – не кинжал и не способен оставаться на месте, как бы ни старался.

Последнее время она часто думала о «Красных клинках», о тех лицах и той жизни, что она когда-то знала. Теперь ей было совершенно ясно – то, что зовется прошлым, застыло в неподвижности, и однако чувство, что она все больше от него отдаляется, оказалось лишь иллюзией. Водовороты норовили отбросить ее обратно, глубоко похороненные воспоминания грозили поймать, словно спрятанные крючья.

Значит, мудрым будет держать кинжал в руке. Не отдавать его на волю беспокойных вод.

«Красные клинки». Продолжает ли элитный отряд фанатиков служить императрице? И кто встал во главе его? Желающих было вполне достаточно, и восхождение к вершине наверняка оказалось кровавым. Будь она там, она бы тоже попыталась. Так что кинжал в руке на многое может ответить. Адъюнкта он раздражал настолько, что это сделалось у нее чуть ли не навязчивой идеей, но она просто не понимает. Ведь оружие следует держать в порядке. Точить и смазывать, чтобы оно легко выскальзывало из ножен. Для Лостары это было надежным выходом из любой ситуации.

Незадолго до этого она поужинала вместе с Тавор, что после отбытия из Летераса сделалось для них ритуалом. Пища, вино и не слишком примечательная беседа. Все попытки Лостары вытянуть адъюнкта из раковины, узнать ее поближе – с личной точки зрения, – завершались неудачей. Лостара уже довольно давно решила, что женщина во главе Охотников за костями попросту неспособна открыть другим свою слабую сторону. Личностный дефект, который так же невозможно изменить, как цвет глаз. Однако последнее время Лостара стала склоняться к мысли, что Тавор страдает от чего-то иного. Она вела себя подобно вдове – из тех, что превращают свою жизнь в непрерывное оплакивание, в набор ритуализированных привычек. Они отворачиваются от дневного света. На любое приглашение отвечают невнятным отказом. И никогда не сбрасывают с лица скорбную маску.

Вот только вдовам не следует командовать армиями, и одна мысль о том, что адъюнкт Тавор ведет сейчас свою армию на войну, вселяла в Лостару одновременно страх и беспокойство. Носить вдовью маску означало отречься от самой жизни, усыпать пеплом дорогу перед собой, чтобы будущее было таким же серым, как и прошлое. Будто бы их всех ожидал впереди погребальный костер, и Лостара, стоя у самой кромки гибельного пламени, наблюдала сейчас, как Тавор Паран храбро и целеустремленно шагает вперед. А вся армия попросту следует за ней.

Две женщины молча сидели напротив, не в силах вырваться из мирка собственных потаенных, невысказанных мыслей. Два потока никогда не сливались, каждый казался другому чуждым и запретным. Радости в их ужинах не было никакой. Сказать по правде, они больше походили на пытку.

Она старалась уходить при первой возможности. Возвращаться в комнату с обтянутыми шелком стенами, служившую ей спальней. Где она точила и смазывала кинжал, пытаясь избавиться от алого пятна. Одиночество было не самым уютным местом, но даже неуютность способна войти в привычку.

Лостара слышала шаги Банашара, направлявшегося в свой храм с его картами. Сегодня ночью поступь оказалась ровной, следовательно, он был более или менее трезв. Такое, увы, случалось нечасто и было не к добру – хотя, может, и наоборот. Иногда – в минуты ясного, трезвого рассудка – смутный ужас в его глазах казался невыносимым. На что это похоже – поклонение Осеннему Червю, бледному олицетворению распада? Подобное могло привлечь лишь личность определенного типа. Такую, для кого испытывать невыносимый ужас означает противостоять кошмару. Или наоборот, такую, что жаждет неизбежного, разложения собственных плоти и грез, знания, что в конце жизни тебя ждет лишь скопище трупоедов.

Но Червь ведь его отринула? Приняла к себе всех прочих обожателей – но не Банашара. Что это для него значит? Пожиратели подождут. Кошмар пока не готов глянуть тебе в глаза. Подчинение неизбежному отменяется. Поди прочь.

И он начал гнить изнутри. Заливать жертвенным вином алтарь собственной души. Что было не святотатством, но поклонением.

Лезвие чиркало по точильному камню, размеренно, словно сердцебиение, биение двух сердец, одного за другим, когда она в идеальном ритме поворачивала кинжал то одной, то другой стороной. Чирк-чирк-чирк…

В этом тряпичном здании каждый следовал своему ритуалу. Она же… у нее имелись иные обязанности – держать оружие в порядке и наготове. Как подобает солдату.



Ураган сидел, привалившись спиной к закрепленной на палубе доске, что на этой барже, судя по всему, считалась бортом. Напротив него в южном небе сияли изумрудные царапины, яркие и зловещие, и Урагану казалось, что небеса объявили ему войну, тайную персональную вендетту. Он попытался найти за собой какую-нибудь вину соответствующих масштабов. Может, кошелек, который он увел в Фаларе у выпивохи из благородных? Тех денег ему хватило на вполне приличный ножик. Сколько ему тогда было лет? Десять? Двенадцать?

Может, та пьяная в стельку женщина, которую он решился пощупать? Подружка тетушки, самое малое вдвое его старше. Ее сиськи у него в руках казались огромными, тяжелыми и непослушными, а когда он сдавил ей соски, она застонала, шевельнулась и раздвинула ноги – и что, спрашивается, пятнадцатилетний пацан должен был сделать? Он решил, что тут все очевидно. Засунул внутрь палец, а потом еще несколько.

В какой-то момент она открыла глаза и нахмурилась, словно пытаясь сообразить, кто он такой. А потом вздохнула – вздохом матери, к которой изумленный сын пристает с неудобными вопросами. Взяла его за руку, ту, с любопытными пальцами, – он думал, чтобы отпихнуть в сторону. Она же вместо того протолкнула внутрь всю ладонь. Он и вообразить не мог, что такое возможно.

С тех пор Урагана всегда несколько возбуждали пьяные женщины, вот только он избегал к ним прикасаться из страха услышать тот вздох, что снова превратил бы его в нервно облизывающего губы пятнадцатилетку. Чувство вины вообще штука страшная. Мир опасно наклоняется, потом отшатывается обратно, чтобы тебя раздавить. Поскольку это ведь твой дурной поступок заставил его отклониться. Так что надо толкать его и дальше, пока почва не уйдет у тебя из-под ног, а потом останется лишь ждать внезапной тени, когда нечто огромное закроет собой небо. И следом за тем – влажный плюх, который, собственно, и есть справедливость. Содеянное тобой к тебе же и вернется.

А еще он как-то раз столкнул сестру в пруд. Вот только она с ним постоянно проделывала то же самое, год за годом, пока он вдруг не осознал, что уже сделался крупней и сильней ее. Выбираясь обратно, она шипела и плевалась, а на физиономии у нее было написано откровенное возмущение. Вспомнив это, Ураган лишь улыбнулся. Он всего лишь навел справедливость собственными руками, тут-то нечего чувствовать себя виноватым.

Разумеется, он поубивал кучу народу, но лишь потому, что они сами пытались его убить и непременно бы преуспели, не помешай он им. Так что это не считается. Таков, в конце концов, солдатский договор, и на каждое верное решение, что позволит тебе выжить, приходится тысяча других обстоятельств, что тебя погубят, а ты и сделать-то ничего не сможешь. Враг не только тот, кто стоит напротив, – а и случившаяся под ногой кочка, шальная стрела, некстати ослепивший луч солнца, ветер, запорошивший глаза пылью, внезапная судорога или сломавшийся клинок. Солдат всякий раз сражается против всемирного полчища врагов, и выйти живым из битвы – славное свершение, которому позавидуют сами боги. Может, в нем и есть какая-то вина, но приходит она уже позднее, словно послевкусие, когда сам вкус уже позабылся. Легкое, какое-то ненастоящее, и, случись ему подзадержаться, больше напоминает чуть постыдное удовольствие, вроде как трогаешь языком шатающийся зуб.

Он уставился на сияющий юг. Небесный судья казался безразличным ко всему, за исключением наказания, которое собирался вынести. Пять нефритовых мечей, острых словно ограненные бриллианты, были готовы обрушиться ему на голову.

Конечно, не каждый предназначался персонально ему. Но Урагану все равно казалось, что все до единого, – такой уж вышла ночь на исходящей паром реке, где кругом поблескивают глазки треклятых крокодилов, которые тоже не прочь его заполучить. От экипажа баржи он слышал, что те иной раз пытаются переворачивать лодки, а если удастся, всем скопом набрасываются на своих злосчастных жертв, чтобы разорвать на куски. Ураган вздрогнул.

– В тебе, адъютант, магия чувствуется.

Он поднял взгляд.

– Я капрал, Высший маг.

– А я в таком случае просто взводный чародей.

– Ты был раньше взводным магом, как и я, может статься, когда-то был адъютантом, а теперь ты Высший маг, а я капрал.

Быстрый Бен пожал плечами под туго запахнутым дождевиком.

– Сперва я подумал, что этот отблеск на тебе – от Царапин. Но потом разглядел, что он мигает, – у тебя, Ураган, под кожей что-то вроде пламени.

– Тебе просто кажется. Пойди лучше кого-то еще напугай.

– Где Геслер?

– Почем я знаю? Где-нибудь на другой барже.

– На Пустоши горят костры.

Ураган вздрогнул, нахмурился на Быстрого Бена – снизу вверх.


– Что ты такое говоришь?

– Я?

– Что ты такое сейчас сказал? Про огонь?

– У тебя под кожей?

– Нет, на Пустоши.

– Понятия не имею, о чем ты, адъютант.

Быстрый Бен, странным образом напоминавший сейчас призрака, развернулся и зашагал прочь.

Ураган уставился ему в спину, задумчиво закусив нижнюю губу и заодно часть бороды, вместе с которой в рот попали крошки от давешнего жаркого. В животе заурчало.



Ни в каких официальных списках они не значились, как следствие, у клерков-бумагомарак не было ни малейшей возможности распределить их по разным баржам. За что сержант Рассвет успел трижды возблагодарить Странника. Он валялся сейчас на куче запасных одеял, наполовину пьяный от свободы. И от чувства товарищества. Он уже успел влюбиться в каждого из солдат своего отряда, и сама мысль о том, что они – наследники другого знаменитого отряда, малазанского, переполняла его гордостью и желанием достойно себя показать. И он знал, что в этом не одинок.

Мертвый Вал был, на его взгляд, идеальным командиром. Прямо-таки переполненным энтузиазмом и безграничной энергией. Радуется, что вернулся, решил Рассвет. Из тех мертвых краев, куда мертвые отправляются, когда умрут. Путь был неблизким, так, во всяком случае, утверждал сам Вал, когда подбадривал их во время долгого марша к реке. «Тяжело? Попробовали бы вы пересечь усыпанную костями равнину, что тянется до самого горизонта. Когда тебя преследуют Дерагот – неизвестно, кто это, но звучало малоприятно, – да еще и от злобной т’лан имасски никак не выходит отделаться». Насчет т’лан имассов Рассвет тоже был не слишком уверен, но раз уж Вал говорит, что они злобные, то и хорошо, что пока не попадались навстречу.

«Смерть, дорогие мои бойцы, это просто еще один Путь. Кто-нибудь тут знает, что такое Путь?.. Боги, можно по- думать, вы до сих пор в норах жили. Путь, друзья, это вроде как ряд кувшинов на полке позади барной стойки. Берешь кувшин, раскупориваешь и отхлебываешь. Маги так и делают. Если отхлебнуть лишнего, умрешь. А если в самый раз, то можно использовать для магии. Вроде как топливо, только все кувшины разные на вкус, и магия тоже получается разная. Попадаются такие, вроде нашего Высшего мага, которые способны отпить из любого кувшина, но это только оттого, что он у нас безумный».

Рассвету сделалось интересно, где ж тот бар находится, поскольку он и сам был не прочь попробовать на вкус кувшинчик-другой. Но спрашивать он побоялся. Все равно туда без специального пропуска вряд ли попадешь. И потом, от выпивки у него постоянно лишь неприятности, так что если тот бар с Путями стоит себе где-нибудь в далеком Малазе, может, оно и к лучшему. Там же и магов наверняка полно, а Рассвет в их присутствии чувствовал себя не слишком уютно. В первую очередь это касалось Высшего мага Быстрого Бена, который был отчего-то здорово недоволен Валом. Недоволен? Как бы даже не в ярости. Мертвый же Вал по этому поводу просто расхохотался, поскольку надолго испортить ему настроение никто не способен.

В поле зрения сержанта забрела капрал Бутыли, плюхнулась на мешок и шумно вздохнула:

– Упахалась я вконец. Можно подумать, эти солдаты никогда нормальной бабы не видели.

– То есть ночка прошла успешно? – уточнил Рассвет.

– Кошелек, Светик, того и гляди лопнет. Правда, и течет у меня изо всех щелей.

Она, как и ее подружка Сальцо, за последнее время несколько сбросила вес. Собственно, пеший переход их вообще чуть не доконал. При этом обе оставались женщинами крупными в том смысле, что мужику в них недолго и заблудиться, и похоже было, что недостатка в желающих они отнюдь не испытывали. Что до самого Рассвета, он все-таки предпочитал, чтобы под жиром хоть немного и тело прощупывалось. Еще несколько месяцев марша, и обе как раз дойдут до нужной кондиции.

– Я, пожалуй, со зрителей тоже теперь начну деньги брать. А то чего они глазеют забесплатно?

– Тут, Бутыли, ты совершенно права. Бесплатного на свете ничего не бывает. Хотя этим-то мы, летерийцы, от малазанцев и отличаемся. Нам сразу ясно, что так и положено. А вот малазанцы, те жаловаться начинают.

– Хуже всего, это когда мне замуж предлагают выйти. Нет, чтобы я и дальше работала, они не возражают, просто жениться хотят. Парни без предрассудков, что есть, то есть. Этих малазанцев ничем не проймешь. Немудрено, что они полмира завоевали.

К ним присоединилась явившаяся с другой стороны палубы Сальцо.

– Клянусь Странником и его сморщенным хреном, я уже и ходить-то еле хожу.

– А ты присядь, дорогуша, расслабь окорока, – посоветовала ей Бутыли, махнув пухлой ручкой в сторону другого мешка рядом с лампой.

– А где Соплежуй? – поинтересовалась Сальцо. – Я слыхала, он с начальником поговорить собирался. Насчет того, чтобы нам попробовать эту новую зачатку…

– Взрывчатку, – поправила ее Бутыли.

– Ну да, взрывчатку. Мне вот выдали этот меч, а на кой? Меня еще мелкой как-то отправили в наказание косить заросший участок, я только на мачете глянула и тут же заблевала госпожу надзирательницу с головы до ног. Меня от всех этих острых штук прямо трясет – тут же столько всего у себя можно случайно порезать, сами, небось, видите.

– С той, которую сделал Баведикт, нам пока упражняться нельзя, – пояснил Рассвет. – Уж во всяком случае, не на баржах. Да и когда слезем, нужно будет соблюдать секретность. Потому что начальник не хочет, чтобы про нее пока что кроме нас кто-нибудь прознал.

– Почему еще? – удивилась Сальцо.

– Потому что, дорогуша, – лениво протянула Бутыли, – тут ведь и другие саперы есть. Среди Охотников. Если они узнают, что Баведикт сделал, они себе такого же захотят. Глазом моргнуть не успеешь, все порошки и зелья закончатся, нам самим-то ничего и не останется.

– Вот ведь ублюдки завистливые!

– Так что ты уж постарайся никому ничего не говорить. Даже когда на работе, ладушки?

– Все я поняла, Бутылочка. Да ты не волнуйся так, мне и слова-то вымолвить некогда, знай от посватушек отбивайся.

– И у тебя то же самое? С чего это их всех вдруг так припекло?

– Дети, – пояснил Рассвет. – Все хотят обзавестись потомством, и поскорей.

– Это еще зачем? – снова удивилась Сальцо.

Рассвет заколебался – единственный имевшийся у него ответ был слишком уж невеселым. Повисла пауза, потом Бутыли испустила громкий вздох:

– Странниковы яйца! Они все думают, что скоро помирать.