Проклятие короля-оборотня

Тепло угрожает окутать меня снова, но я вздыхаю и расправляю плечи.

– Да, Эллиот. Защищая меня, ты только помешаешь нашему плану. Не беспокойся обо мне. Я сама о себе позабочусь. А ты ухаживай за Имоджен.

– Ухаживай за Имоджен. – Он усмехается. – Знаешь что? Этот план – хрен собачий.

Я собираюсь возразить, но тут в голове эхом раздается выбранное им ругательство. И меня разбирает хохот.

– Эллиот, ты только что сказал хрен собачий?

Он надувает губы и скрещивает руки на груди.

– Ну и что с того?

– Стой, дай убедиться, что я правильно услышала. Ты сказал… хрен собачий.

Он пожимает плечами, на его лице появляется намек на смущение.

– Это человеческое ругательство. Его за ужином использовал мерзкий мистер Дэвидсон. И ругательство тоже мерзкое. Никто не смеет поминать щенячьи гениталии всуе, но я решил, что случай подходящий.

Я прикрываю рот, но гогочу только сильнее. Он таращится на меня:

– Что тут смешного?

– Правильно хрень собачья, Эллиот. Хрень.

– Тогда тут вообще никакого смысла! С каких это пор у собак появилась… неважно. Не объясняй. Пускай люди используют свои нелогичные ругательства, если им так хочется.

Из-за его раздражения мне только смешнее, и вскоре я уже сгибаюсь пополам.

– Давай, продолжай смеяться надо мной.

Мне удается выпрямиться и посмотреть на короля полными слез глазами. Ожидая увидеть сердитый взгляд, я с удивлением замечаю, как подергиваются уголки его губ, словно мой смех становится заразительным. Я прикрываю рот и пытаюсь задержать дыхание, но смех прорывается наружу.

И Эллиот не выдерживает. В уголках его глаз появляются морщинки, рот широко открывается, и он разражается глубоким, раскатистым смехом. Из-за этого все мои попытки успокоиться сходят на нет, у меня начинается истерика. Чуть придя в себя, я замечаю, что Эллиот сократил расстояние между нами и теперь находится в шаге от меня.

– Я не знаю, над чем мы смеемся, – говорит он задорно.

– Я и сама с трудом припоминаю причину.

Мой голос звучит легко и высоко, а я редко слышу его таким. Тут же вспоминаются счастливые времена, когда мама была жива. Сердце сжимается, но не от боли. Словно его приобняли в горько-сладком прощании, а не зажали в жестоком кулаке. Наконец я успокаиваюсь.

Я поднимаю взгляд на Эллиота и замечаю, что вокруг его глаз все еще виднеются морщинки. Когда он говорит, в его голосе слышится намек на легкомысленность:

– Мне нравится звук твоего смеха.

Мой пульс учащается.

– Напоминает, как играют волчата.

Ну а кого же еще. Я ухмыляюсь, но горько-сладкое чувство остается. И если быть откровенной, горькое вытесняет сладкое. Может, меня возмущает его ненависть к людям и такая любовь к волкам? Но с какой стати? Волк – его истинная неблагая форма. И он борется за нее. За нее же помогаю бороться я. Так что это за неприятное ощущение?

– Идем, – говорит Эллиот, вырывая меня из моих мыслей. – Хочу тебе кое-что показать.





Глава XXIV




Эллиот ведет меня обратно ко входу в сад, затем по тропинке, ведущей между рядами аккуратных живых изгородей. Еще несколько шагов, и мы входим в маленький дворик, который я видела только издалека. Королевский розовый сад. Я верчусь и рассматриваю неухоженные кусты, обрамляющие дворик, ежевика переплетается с каждым кустом. Наконец взгляд останавливается на темно-красном пятне – последней розе.

Он протягивает руку к цветку с серьезным выражением лица.

– Это роза, которая либо позволит снять проклятие, либо убьет меня.

Какой ужас он решил мне показать. И все же не могу отрицать, что у меня есть парочка вопросов, поскольку его заявление меня несколько озадачило. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки и только тогда решаюсь спросить:

– Если роза отсчитывает дни до того, как проклятие заберет твою жизнь, почему ты считаешь, что она может позволить проклятию рассеяться?

Эллиот говорит тихо и зловеще:


– Когда приносящий жертву будет готов, он должен будет сорвать розу и громко заявить, что жертвует своим ценнейшим сокровищем добровольно и по собственному желанию. Если бы осталось несколько роз, можно было бы выбрать любую. Но теперь, – он снова смотрит на розу, – это моя последняя надежда. И мой рок.

Я чувствую, как страх оседает внутри тяжелым грузом.

– Зачем ты меня сюда привел?

Он глядит мне в лицо и хмурится.

– Ты поделилась со мной болезненной историей, и я решил отплатить тем же.

У меня на губах расплывается печальная улыбка.

– Это очень мило с твоей стороны.

Эллиот медленно направляется к каменной скамейке. Затем, наклонившись, смахивает с поверхности слой снега и устраивается на одной ее стороне.

– Я прихожу каждый день, чтобы найти свой упавший лепесток, и каждый день забираю его с собой, после чего у себя в комнате помещаю в стакан.

Мгновение поколебавшись, я сажусь рядом.

– Зачем? Разве не больно смотреть, как отсчитываются дни? Ты их коллекционируешь?

– Именно, – признается он. – И каждый день я возвращаюсь, надеясь, что обратный отсчет замедлится и у меня будет больше времени на то, чтобы снять проклятие. Однако по какой-то неведомой причине лепесток как будто знает, что я пришел, и обязательно падает прямо у меня на глазах, словно насмехаясь.

– Тебе, должно быть, непросто.

– Куда сложнее находиться в этом теле.

И снова горькая боль пронзает мою грудь.

– Почему ты так сильно ненавидишь людей?

Он смотрит на меня с ухмылкой:

– Ты имеешь в виду, помимо очевидных причин, с которыми ты бы согласилась?

Я бросаю на него многозначительный взгляд:

– Да, Эллиот. Помимо них. Почему у тебя такое предубеждение против моего вида? Уверена, люди дали достаточно оснований, но я бы выслушала, в чем конкретная причина.

Он переключает внимание на розу, затем словно куда-то мысленно уносится, и уголки его губ опускаются.

– Я был щенком, когда люди явились на остров, – приступает он. – Тогда люди на нашей земле были гостями и вели себя соответственно. Они уважали мой народ. Даже почитали нас. Но время шло, приходило все больше людей, и благоговейные посетители превратились в решительных поселенцев. Они строили дома, претендовали на земли, которые никогда им не принадлежали. Напряжение нарастало, и становилось все опаснее, пока не началась первая война.

Первая война. Судя по тому, что я слышала, это было более тысячи лет назад. Подумать только, Эллиот тогда был жив! Со мной рядом, казалось бы, сидит молодой мужчина, – но нет. Несмотря на то что в благой форме выглядит как человек, он является представителем отдельного вида. И напоминание об этом должно бы меня встревожить, но… Меня его рассказ поражает.

Эллиот продолжает:

– Тогда я был тем, кого можно было бы назвать подростком. Где-то между щенком и взрослой особью. Родители сражались на войне, которая длилась…

Он делает паузу и несколько раз моргает.

– В чем дело?

– Похоже, это одно из воспоминаний, которое у меня отняло проклятие. Я не могу вспомнить, сколько она шла и чем закончилась. И все же есть воспоминание из промежуточного времени, и оно ясное как день.

– И все у тебя отнятые воспоминания такие? Приходят в случайном порядке?

– Насколько могу судить. Разумеется, я могу понять, что воспоминание отняли, только когда пытаюсь его возродить. И я не представляю, сколько всего незаметно вылетело у меня из головы. – Он вздрагивает.

– Продолжай, – шепчу я больше для того, чтобы отвлечь его от леденящего душу хода мыслей.

– То, что я помню о событиях в разгар войны, укрепило мое мнение о людях навсегда. Я и так считал их врагами, но уважал, признавая их стремление к выживанию и распространению своего вида. По крайней мере, это мне было понятно. – Его руки, упертые в бедра, сжимаются в кулаки.

– Что случилось?

– Железо, – бормочет он как проклятие. – Люди обнаружили, что фейри не терпят железа, и начали использовать его против моего вида в битвах.

Значит, эта часть в сказках правдива. Железо способно ранить фейри. Я знаю, что чистое железо в Фейривэе запрещено, но до сих пор не понимала, связано это с суеверием или это превентивная мера.

– Родителей убили в одном из первых сражений с использованием железа, тогда мы еще не знали, насколько ужасными могут быть травмы от металла. Видишь ли, не считая обезглавливания и вырезания сердец, фейри могут пережить почти любую травму и в конечном итоге исцелиться. Однако ранения, полученные от соприкосновения с железом, куда более опасны. Если железо будет воздействовать на плоть слишком долго, оно отравит нашу кровь и убьет нас.

Я гляжу на его ногу, брюки отлично скрывают находящийся под ними протез.