Проклятая игра

deuce1 – сущ.:

двойка в игральных костях или картах;

в теннисе состояние счета «ровно», при котором каждый игрок должен набрать два очка или гейма подряд, чтобы победить.



deuce2 – сущ.

Мор, беда; дьявол.





V. Суеверие




29




Меньше чем через неделю после разговора у запруды в колоннах империи Уайтхеда стали появляться первые тоненькие трещины, и они быстро расширялись. На мировых фондовых рынках начались стихийные распродажи – внезапный провал веры в надежность империи. Вскоре потери стоимости акций достигли катастрофических величин. Лихорадка продаж, однажды подхваченная, казалась почти неизлечимой.

За один день в поместье собралось больше посетителей, чем Марти когда-либо видел. Среди них, конечно, были знакомые лица. Но на этот раз были десятки других: финансовых аналитиков, предположил он. Японские и европейские гости смешивались с английскими, пока в этом месте не зазвучало больше акцентов, чем в ООН.

Кухня, к большому раздражению Перл, стала импровизированным местом встречи для тех, кому не следовало быть под рукой у великого человека. Они собирались вокруг большого стола, чтобы обсудить стратегии, ради формулирования которых приехали сюда, и требовали кофе в неограниченном количестве. Их дебаты, как обычно, непонятны Марти, однако из подслушанных обрывков становилось ясно, что корпорация столкнулась с необъяснимой чрезвычайной ситуацией. Повсюду происходили обвалы ошеломляющих масштабов; шли разговоры о правительственном вмешательстве, чтобы предотвратить неминуемый крах в Германии и Швеции; поговаривали также о саботаже, который спровоцировал катастрофу. Казалось, среди этих пророков витала общепринятая точка зрения, что лишь тщательно разработанный план – тот, который готовился в течение нескольких лет, – мог нанести настолько серьезный ущерб финансам корпорации. Ходили слухи о тайном вмешательстве правительства и заговоре конкурентов. Паранойя в доме не знала границ.

Что-то в том, как эти люди досадовали и пререкались, вскидывая руки в попытке опровергнуть замечания предыдущего оратора, показалось Марти абсурдным. В конце концов, они никогда не видели миллиарды, которые потеряли и приобрели, и людей, чьи жизни небрежно перестроили. Все это было абстракцией, числами в их головах. Марти не видел в этом смысла. Власть над условными состояниями – лишь мечта о власти, но не сама власть.

На третий день, когда все уже не могли выдумывать новые уловки и молились о чудесном воскресении из мертвых, на которое не было и намека, Марти столкнулся с Биллом Тоем, увлеченным жарким спором с Двоскиным. К его удивлению, Той, увидев проходящего мимо Марти, окликнул его, прервав разговор. Двоскин, нахмурившись, поспешил прочь, оставив Тоя и Марти разговаривать.

– Ну, незнакомец, – сказал Той, – как поживаешь?

– Я в порядке, – сказал Марти. Той выглядел так, словно давно не спал. – А ты?

– Выживу.

– Есть идеи, что происходит?

Той криво усмехнулся.

– Понятия не имею, – сказал он. – Я никогда не был денежным мешком. Ненавижу эту породу. Хорьки.

– Все говорят, что это катастрофа.

– О да, – сказал он невозмутимо, – я думаю, так оно и есть.

Лицо Марти вытянулось. Он надеялся услышать слова утешения. Той уловил его дискомфорт и понял причину.

– Ничего ужасного не случится, – сказал он, – до той поры, пока мы будем вести себя уравновешенно. Ты не потеряешь работу, если тебя это тревожит.

– Такое действительно пришло мне на ум.

– Выкинь из головы. – Той положил руку на плечо Марти. – Если бы я думал, что все так плохо, я сказал бы тебе.

– Я знаю. Просто начинаю нервничать.

– А кто не нервничает? – Той крепче сжал Марти. – Что скажешь, если мы вдвоем отправимся в город, когда худшее останется позади?

– Я бы с удовольствием.

– Ты был в казино «Академия»?

– У меня никогда не было денег.

– Я отвезу тебя. Мы потеряем часть состояния Джо за него, ага?

– Звучит неплохо.


Тревога все еще не сходила с лица Марти.

– Послушай, – сказал Той, – это не твоя драка. Понимаешь? Что бы ни случилось с данного момента, это будет не твоя вина. Мы совершили несколько ошибок на этом пути и теперь должны заплатить за них.

– Ошибок?

– Иногда люди не прощают, Марти.

– И все это, – Марти обвел рукой весь цирк, – потому что люди не прощают?

– Ты уж поверь. Это лучшая из возможных причин.

Марти вдруг пришло в голову, что Той в последнее время стал аутсайдером, он уже не та ключевая фигура в мировоззрении старика, какой был раньше. Объясняло ли это кислое выражение, появившееся на его усталом лице?

– Ты знаешь, кто за это в ответе? – спросил Марти.

– А что может знать боксер? – сказал Той с явной иронией, и Марти вдруг понял, что этот человек знает все.



Дни паники растянулись на неделю без признаков ослабления. Лица советников изменились, но нарядные костюмы и умные речи остались прежними. Несмотря на приток новых людей, Уайтхед все более небрежно относился к мерам безопасности. Марти все реже бывал со стариком; кризис, казалось, вытеснил из папиной головы мысли об убийстве.

Этот период не обошелся без сюрпризов. В первое же воскресенье Куртсингер отвел Марти в сторону и стал обольщать: произнес продуманную речь, которая началась с бокса, перешла к удовольствиям от физической близости между мужчинами и закончилась прямым предложением денег. «Всего полчаса, ничего особенного». Марти за несколько минут до признания Куртсингера догадался, чем это пахнет, и приготовил вполне вежливый отказ. Они расстались весьма дружелюбно. Если отбросить подобные забавы, это было время апатии. Ритм жизни в доме нарушился, а установить новый не представлялось возможным. Единственное, что позволяло Марти сохранить рассудок, – держаться как можно дальше от дома. Он много бегал на той неделе, часто гоняясь за своим хвостом по всему периметру поместья, пока не наступала фуга истощения, и он мог вернуться в свою комнату, пробираясь через хорошо одетые манекены, слонявшиеся в каждом коридоре. Наверху, за дверью, которую он с радостью запирал (чтобы не впускать их, а не чтобы не выпускать себя), он принимал душ и спал долгие часы глубоким сном без сновидений, который ему так нравился.



У Карис такой свободы не было. С той самой ночи, когда собаки нашли Мамуляна, ей иногда приходило в голову поиграть в шпиона. Почему это произошло, она не знала. Она никогда особо не интересовалась тем, что происходит в Приюте. Более того, всячески избегала контактов с Лютером, Куртсингером и остальными членами отцовской когорты. Однако теперь ее без предупреждения одолевали странные побуждения: пойти в библиотеку, на кухню или в сад и просто наблюдать. Она не получала никакого удовольствия от этого занятия. Многое из услышанного не могла понять; гораздо больше было просто пустых сплетен финансовых торговок рыбой. Тем не менее она сидела часами, пока не утоляла смутный аппетит, а потом уходила, возможно, чтобы послушать очередную дискуссию. Некоторые собеседники знали, кто она такая, а тем, кто не знал, она представлялась наиболее простым образом. Как только ее полномочия были установлены, никто не подвергал сомнению право присутствовать здесь.

Она также отправилась навестить Лилиан и собак в унылом строении за домом. И вовсе не потому, что ей нравились эти животные, – просто хотелось посмотреть на них, ради самого факта; посмотреть на замки́, клетки и щенков, играющих возле матери. Мысленно она наметила расположение псарен относительно забора и дома, измеряя путь шагами на случай, если придется искать их в темноте. Зачем ей понадобилось это место, ускользнуло от нее.

В этих вылазках Карис старалась не попадаться на глаза ни Мартину, ни Тою, ни, что хуже всего, отцу. Это была игра, в которую она играла, хотя ее точная цель оставалась загадкой. Может, она составляла карту этого места и поэтому несколько раз ходила из одного конца дома в другой, проверяя и перепроверяя географию, рассчитывая длину коридоров и запоминая, как комнаты соединяются друг с другом? Какова бы ни была причина, это глупое занятие отвечало невысказанной потребности в ней, и когда оно завершится, лишь тогда, эта потребность объявит себя удовлетворенной и на некоторое время оставит в покое. К концу недели она знала этот дом так, как никогда прежде; побывала во всех комнатах, кроме единственной, где жил отец, что было запрещено даже ей. Она проверила все входы и выходы, лестницы и коридоры с тщательностью вора.

Странные дни, странные ночи. Неужели это безумие, подумала она.



Во второе воскресенье – одиннадцать дней кризиса – Марти вызвали в библиотеку. Там находился Уайтхед, выглядевший, вероятно, несколько усталым, но не слишком напуганным огромным давлением, которое он испытывал. Он был одет для прогулки на свежем воздухе – в пальто с меховым воротником, которое было на нем во время символического визита на псарню.

– Я уже несколько дней не выхожу из дома, Марти, – объявил он, – и в голове у меня совсем помутилось. Думаю, нам стоит прогуляться, тебе и мне.

– Я прихвачу куртку.

– Да. Пистолет тоже.

Они вышли через черный ход, избегая вновь прибывших делегаций, которые еще толпились на лестнице и в коридоре, ожидая доступа в святая святых.

Был чудесный день, девятнадцатое апреля. Тени легкомысленных облаков пробегали по лужайке, словно беспутные плясуны.

– Мы пойдем в лес, – сказал старик, направляясь к выходу.

Марти почтительно шел в паре ярдов позади, остро осознавая, что Уайтхед вышел, чтобы очистить свой разум, а не поговорить.

Лес гудел от бурной деятельности. Новая поросль, пробивающаяся сквозь гниль прошлогодней осени; отчаянно смелые птицы, падающие и поднимающиеся между деревьями, любовные песни на каждой второй ветке. Они шли несколько минут не разбирая дороги, Уайтхед почти не поднимал головы от своих ботинок. Вне поля зрения учеников он куда откровеннее демонстрировал бремя осады: склонив голову, брел между деревьями, не обращая внимания ни на пение птиц, ни на треск в листве.

Марти наслаждался. Всякий раз, когда он пересекал данную территорию раньше, это было на бегу. Теперь ему пришлось замедлить шаг, и стали видны детали леса. Путаница цветов под ногами, грибки, прорастающие во влажных местах между корнями, – все приводило его в восторг. Он подобрал несколько камешков на ходу. На одном обнаружился окаменелый отпечаток папоротника. Он подумал о Карис и голубятне, неожиданная тоска по ней всколыхнулась на краю сознания. Не имея причин препятствовать этому ощущению, Марти его впустил.

Как только он признался, тяжесть чувства к ней потрясла его. Он почувствовал себя жертвой заговора; будто в последние несколько дней его эмоции трудились в укромном местечке внутри, превращая умеренный интерес к Карис в нечто более глубокое. Однако у него было мало шансов разобраться в этих явлениях. Когда он оторвал взгляд от каменного папоротника, Уайтхед шел далеко впереди. Отбросив мысли о Карис, Марти ускорил шаг. Солнечные лучи и тени двигались сквозь деревья, когда легкие облака, которые раньше летели по ветру, уступили место более тяжелым образованиям. Ветер начал остывать; время от времени в нем мелькали капельки дождя.

Уайтхед поднял воротник. Его руки были засунуты в карманы. Когда Марти подошел к нему, его встретили вопросом:

– Ты веришь в Бога, Мартин?

Вопрос возник из ниоткуда. Не подготовленный к этому, Марти мог только ответить: «Я не знаю», что было, как заведено с ответами на этот вопрос, достаточно честно.

Но Уайтхед хотел большего. Его глаза сверкнули.

– Я не молюсь, если вы об этом, – сказал Марти.

– Даже перед судом? Не перекинулся парой слов с Всевышним?

В этом допросе не было никакого юмора, злого или иного. И снова Марти ответил так честно, как мог.

– Я точно не помню… Тогда, наверное, я что-то сказал, да. – Он остановился. Облака над ними закрыли солнце. – Да уж, много пользы мне это принесло.

– А в тюрьме?