Проклятая игра
Часть 21 из 74 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Что?
– Это место.
Она унаследовала отцовское умение изрекать реплики невпопад. Он совсем не ожидал такого вопроса и был сбит с толку. Никто по-настоящему не спрашивал его, как он себя чувствует после приезда. Если не считать поверхностные вопросы о его комфорте. Возможно, поэтому он и не удосужился задать себе этот вопрос. Его ответ – когда он пришел, – прозвучал с запинкой.
– Да… Наверное, это все-таки тюрьма, хотя мне такое в голову не приходило… Ну, я же не могу просто взять и уйти, когда захочу, так? Но это нельзя сравнивать… с Уондсвортом. – И снова его подвел словарный запас. – Это просто другой мир.
Ему хотелось сказать, что он любит деревья, необъятный простор небес, белые цветочки, сквозь которые они шагают, но знал, что эти слова из его уст прозвучат уныло. Он не умел так говорить – не то что Флинн, который мгновенно переходил на язык поэзии, словно говорил на нем с детства. Ирландская кровь, утверждал он, объясняла свою болтливость. Все, что Марти мог выдавить из себя:
– Здесь я могу бегать.
Она пробормотала что-то, чего он не расслышал; возможно, просто согласие. Как бы то ни было, его ответ, казалось, удовлетворил ее, и он почувствовал, как гнев, с которым начал, обида на ее умные разговоры и тайную жизнь с папой исчезает.
– Ты играешь в теннис? – спросила она, опять невпопад.
– Нет, не доводилось.
– Хочешь научиться? – предложила она, бросив на него косой взгляд и улыбаясь. – Я могу с этим помочь. Когда потеплеет.
Она выглядела слишком хрупкой для напряженных упражнений; жизнь на грани, казалось, утомляла ее, хотя он и не знал, на грани чего.
– Вы меня научите, а я буду играть, – сказал он, довольный сделкой.
– Договорились? – спросила она.
– Договорились.
…А глаза у нее, подумал он, такие темные; непостижимые глаза, чей взгляд иной раз скользит куда-то в сторону, а потом, когда ты меньше всего этого ждешь, устремляется на тебя с такой прямотой, будто обнажает твою душу.
…А он не красавец, подумала она; он слишком к этому привык, и бегает для поддержания формы, потому что, если остановится, станет дряблым. Он, наверное, нарцисс: держу пари, каждый вечер стоит перед зеркалом и жалеет, что из миловидного мальчика стал таким крепким и мрачным.
Она поймала мысль Марти, ее разум легко поднялся над ее же головой (по крайней мере, так она себе это представляла) и выхватил ее из воздуха. Она делала это постоянно – с Перл, с отцом, – часто забывая, что другие люди лишены умения совать нос в чужие дела с подобной небрежностью.
Мысль, которую она выхватила, была такова: я должен научиться быть нежным; или что-то в этом роде. Господи, он боялся, что у нее будут синяки. Вот почему оставался замкнутым, находясь с ней, и бродил кружными путями.
– Я не сломаюсь, – сказала она.
Участок кожи на его шее покраснел.
– Простите, – ответил он.
Она не была уверена, признаёт он свою ошибку или просто не понял ее замечания.
– Нет никакой необходимости обращаться со мной в лайковых перчатках. Я не хочу этого от тебя. С меня хватит всех остальных.
Он бросил на нее печальный взгляд. Почему он не верит тому, что она говорит? Она ждала, надеясь на какую-то зацепку, но не получила даже робкого намека на таковую.
Они подошли к высокому и быстрому водосливу, питавшему озеро. Люди тонули в нем, так ей сказали, всего пару десятилетий назад, незадолго до покупки поместья отцом. Она начала объяснять ему это, а также рассказывать про карету и лошадей, загнанных в озеро во время бури; рассказывая ему, она не слушала себя и придумывала, как пройти мимо вежливости и мужественности к той его части, которая могла бы быть ей полезна.
– Карета все еще там? – спросил он, глядя в бурлящие воды.
– Возможно, – ответила она. История уже потеряла свою прелесть.
– Почему ты мне не доверяешь? – она прямо спросила его об этом.
Он не ответил, но было ясно, что он с чем-то борется. Озадаченное выражение на его лице сменилось еще большим смятением. Черт, подумала она, я действительно все испортила. Но дело было сделано. Она прямо спросила его об этом и готовилась принять плохие новости, какими бы они ни оказались.
Почти не планируя кражу, она похитила у него еще одну мысль, и это было потрясающе ясно: будто она это прожила. Его глазами она увидела дверь своей спальни и себя, лежащую на кровати, с остекленевшими глазами, рядом с папой. Интересно, когда это было? Вчера? За день до этого? Слышал ли он, как они говорили; не это ли пробудило в нем отвращение? Он сыграл роль детектива, и ему не понравилось то, что он обнаружил.
– Я не очень хорошо разбираюсь в людях, – сказал он, отвечая на ее вопрос о доверии. – И никогда не разбирался.
Как он извивался, вместо того чтобы сказать правду. Он был с ней до неприличия вежлив. Ей хотелось свернуть ему шею.
– Ты шпионил за нами, – сказала она с жестокой прямотой. – Вот и все, не так ли? Ты видел нас с папой вместе…
Она попыталась сформулировать свое замечание так, словно это случайная догадка. Но получилось не слишком убедительно, и она знала об этом. Но какого черта? Что сказано, то сказано, ему придется самому придумать причины, по которым она пришла к такому выводу.
– Что ты подслушал? – требовательно спросила она, но ответа не получила. Не гнев сковал его язык, а стыд за то, что он подглядывал. Румянец залил лицо от уха до уха.
– Он обращается с тобой так, словно ты его собственность, – пробормотал он, не отрывая глаз от бурлящей воды.
– В некотором смысле так и есть.
– Но почему?
– Я – все, что у него осталось. Он одинок…
– Да.
– …и боится.
– Он когда-нибудь позволял тебе покидать Приют?
– У меня нет никакого желания уезжать, – сказала она. – Здесь у меня есть все, что нужно.
Он хотел спросить, как насчет постельных утех, но и так чувствовал себя достаточно опозоренным. Так или иначе, она обнаружила эту мысль, и вслед за ней возник образ Уайтхеда, наклонившегося вперед, чтобы поцеловать ее. Возможно, это был не просто отеческий поцелуй. Хотя она старалась не думать об этой вероятности слишком часто, не могла ее избежать. Марти оказался более проницательным, чем она думала; он уловил подтекст, каким бы тонким он ни был.
– Я ему не доверяю, – сказал он. Он оторвал взгляд от воды и посмотрел на нее. Его замешательство было совершенно очевидным.
– Я знаю, как с ним обращаться, – ответила она. – Я заключила с ним сделку. Он разбирается в сделках. Я остаюсь с ним и в обмен получаю то, что хочу.
– Что именно?
Теперь она отвела взгляд. Пена от хлещущей воды была грязно-коричневой.
– Немного солнца, – наконец ответила она.
– Я думал, это бесплатно, – озадаченно сказал Марти.
– Не так, как мне нравится, – ответила она. Чего он хочет от нее? Извинений? Если так, будет разочарован.
– Я должен вернуться в дом, – сказал он.
– Не надо меня ненавидеть, Марти.
– Я не ненавижу.
– Мы кое в чем одинаковы.
– В чем же?
– Мы оба ему принадлежим.
Еще одна отвратительная правда. Сегодня она была просто переполнена ими.
– Ты могла бы убраться отсюда к чертовой матери, если бы действительно захотела, не так ли? – сказал он сварливо.
Она кивнула.
– Думаю, могла бы. Но куда?
Этот вопрос не имел для него никакого смысла. За заборами – целый мир, и у нее, конечно, нет недостатка в финансах, чтобы исследовать его, – ведь она дочь Джозефа Уайтхеда. Неужели эта перспектива показалась ей непривлекательной? Они составляли такую странную пару. Он, со своим неестественно сокращенным жизненным опытом – с годами, потраченными впустую, – и теперь стремящийся наверстать упущенное. Она, апатичная и измученная самой мыслью о побеге из тюрьмы, построенной собственными руками.
– Ты можешь пойти, куда угодно, – сказал он.
– Это все равно что никуда, – решительно ответила она; это был пункт назначения, который не выходил у нее из головы. Она взглянула на него, надеясь, что хоть что-то дойдет, но он не выказал ни малейшего проблеска понимания.
– Ладно, забудем, – сказала она.
– Ты идешь?
– Нет, я тут немного задержусь.
– Близко к краю не подходи.
– Плавать не умеешь, да? – раздраженно ответила она. Он нахмурился, ничего не понимая. – Не важно. Я никогда не считала тебя героем.
Марти оставил ее стоять в нескольких дюймах от края берега и наблюдать за водой. То, что он сказал, – правда: он не был хорош с людьми. Но с женщинами он был еще хуже. Ему стоило принять сан, как всегда хотела мать. Это решило бы проблему, только он не смыслил в религии – ни тогда, ни сейчас. Может, это и было частью проблемы между ним и девушкой: они оба ни во что не верили. Говорить не о чем, спорить тоже. Он огляделся по сторонам. Карис прошла немного по берегу от того места, где он ее оставил. Солнце отражалось от поверхности воды и выжигало ее силуэт. Она казалась совершенно нереальной.
Часть третья
Дьявольская двойка
– Это место.
Она унаследовала отцовское умение изрекать реплики невпопад. Он совсем не ожидал такого вопроса и был сбит с толку. Никто по-настоящему не спрашивал его, как он себя чувствует после приезда. Если не считать поверхностные вопросы о его комфорте. Возможно, поэтому он и не удосужился задать себе этот вопрос. Его ответ – когда он пришел, – прозвучал с запинкой.
– Да… Наверное, это все-таки тюрьма, хотя мне такое в голову не приходило… Ну, я же не могу просто взять и уйти, когда захочу, так? Но это нельзя сравнивать… с Уондсвортом. – И снова его подвел словарный запас. – Это просто другой мир.
Ему хотелось сказать, что он любит деревья, необъятный простор небес, белые цветочки, сквозь которые они шагают, но знал, что эти слова из его уст прозвучат уныло. Он не умел так говорить – не то что Флинн, который мгновенно переходил на язык поэзии, словно говорил на нем с детства. Ирландская кровь, утверждал он, объясняла свою болтливость. Все, что Марти мог выдавить из себя:
– Здесь я могу бегать.
Она пробормотала что-то, чего он не расслышал; возможно, просто согласие. Как бы то ни было, его ответ, казалось, удовлетворил ее, и он почувствовал, как гнев, с которым начал, обида на ее умные разговоры и тайную жизнь с папой исчезает.
– Ты играешь в теннис? – спросила она, опять невпопад.
– Нет, не доводилось.
– Хочешь научиться? – предложила она, бросив на него косой взгляд и улыбаясь. – Я могу с этим помочь. Когда потеплеет.
Она выглядела слишком хрупкой для напряженных упражнений; жизнь на грани, казалось, утомляла ее, хотя он и не знал, на грани чего.
– Вы меня научите, а я буду играть, – сказал он, довольный сделкой.
– Договорились? – спросила она.
– Договорились.
…А глаза у нее, подумал он, такие темные; непостижимые глаза, чей взгляд иной раз скользит куда-то в сторону, а потом, когда ты меньше всего этого ждешь, устремляется на тебя с такой прямотой, будто обнажает твою душу.
…А он не красавец, подумала она; он слишком к этому привык, и бегает для поддержания формы, потому что, если остановится, станет дряблым. Он, наверное, нарцисс: держу пари, каждый вечер стоит перед зеркалом и жалеет, что из миловидного мальчика стал таким крепким и мрачным.
Она поймала мысль Марти, ее разум легко поднялся над ее же головой (по крайней мере, так она себе это представляла) и выхватил ее из воздуха. Она делала это постоянно – с Перл, с отцом, – часто забывая, что другие люди лишены умения совать нос в чужие дела с подобной небрежностью.
Мысль, которую она выхватила, была такова: я должен научиться быть нежным; или что-то в этом роде. Господи, он боялся, что у нее будут синяки. Вот почему оставался замкнутым, находясь с ней, и бродил кружными путями.
– Я не сломаюсь, – сказала она.
Участок кожи на его шее покраснел.
– Простите, – ответил он.
Она не была уверена, признаёт он свою ошибку или просто не понял ее замечания.
– Нет никакой необходимости обращаться со мной в лайковых перчатках. Я не хочу этого от тебя. С меня хватит всех остальных.
Он бросил на нее печальный взгляд. Почему он не верит тому, что она говорит? Она ждала, надеясь на какую-то зацепку, но не получила даже робкого намека на таковую.
Они подошли к высокому и быстрому водосливу, питавшему озеро. Люди тонули в нем, так ей сказали, всего пару десятилетий назад, незадолго до покупки поместья отцом. Она начала объяснять ему это, а также рассказывать про карету и лошадей, загнанных в озеро во время бури; рассказывая ему, она не слушала себя и придумывала, как пройти мимо вежливости и мужественности к той его части, которая могла бы быть ей полезна.
– Карета все еще там? – спросил он, глядя в бурлящие воды.
– Возможно, – ответила она. История уже потеряла свою прелесть.
– Почему ты мне не доверяешь? – она прямо спросила его об этом.
Он не ответил, но было ясно, что он с чем-то борется. Озадаченное выражение на его лице сменилось еще большим смятением. Черт, подумала она, я действительно все испортила. Но дело было сделано. Она прямо спросила его об этом и готовилась принять плохие новости, какими бы они ни оказались.
Почти не планируя кражу, она похитила у него еще одну мысль, и это было потрясающе ясно: будто она это прожила. Его глазами она увидела дверь своей спальни и себя, лежащую на кровати, с остекленевшими глазами, рядом с папой. Интересно, когда это было? Вчера? За день до этого? Слышал ли он, как они говорили; не это ли пробудило в нем отвращение? Он сыграл роль детектива, и ему не понравилось то, что он обнаружил.
– Я не очень хорошо разбираюсь в людях, – сказал он, отвечая на ее вопрос о доверии. – И никогда не разбирался.
Как он извивался, вместо того чтобы сказать правду. Он был с ней до неприличия вежлив. Ей хотелось свернуть ему шею.
– Ты шпионил за нами, – сказала она с жестокой прямотой. – Вот и все, не так ли? Ты видел нас с папой вместе…
Она попыталась сформулировать свое замечание так, словно это случайная догадка. Но получилось не слишком убедительно, и она знала об этом. Но какого черта? Что сказано, то сказано, ему придется самому придумать причины, по которым она пришла к такому выводу.
– Что ты подслушал? – требовательно спросила она, но ответа не получила. Не гнев сковал его язык, а стыд за то, что он подглядывал. Румянец залил лицо от уха до уха.
– Он обращается с тобой так, словно ты его собственность, – пробормотал он, не отрывая глаз от бурлящей воды.
– В некотором смысле так и есть.
– Но почему?
– Я – все, что у него осталось. Он одинок…
– Да.
– …и боится.
– Он когда-нибудь позволял тебе покидать Приют?
– У меня нет никакого желания уезжать, – сказала она. – Здесь у меня есть все, что нужно.
Он хотел спросить, как насчет постельных утех, но и так чувствовал себя достаточно опозоренным. Так или иначе, она обнаружила эту мысль, и вслед за ней возник образ Уайтхеда, наклонившегося вперед, чтобы поцеловать ее. Возможно, это был не просто отеческий поцелуй. Хотя она старалась не думать об этой вероятности слишком часто, не могла ее избежать. Марти оказался более проницательным, чем она думала; он уловил подтекст, каким бы тонким он ни был.
– Я ему не доверяю, – сказал он. Он оторвал взгляд от воды и посмотрел на нее. Его замешательство было совершенно очевидным.
– Я знаю, как с ним обращаться, – ответила она. – Я заключила с ним сделку. Он разбирается в сделках. Я остаюсь с ним и в обмен получаю то, что хочу.
– Что именно?
Теперь она отвела взгляд. Пена от хлещущей воды была грязно-коричневой.
– Немного солнца, – наконец ответила она.
– Я думал, это бесплатно, – озадаченно сказал Марти.
– Не так, как мне нравится, – ответила она. Чего он хочет от нее? Извинений? Если так, будет разочарован.
– Я должен вернуться в дом, – сказал он.
– Не надо меня ненавидеть, Марти.
– Я не ненавижу.
– Мы кое в чем одинаковы.
– В чем же?
– Мы оба ему принадлежим.
Еще одна отвратительная правда. Сегодня она была просто переполнена ими.
– Ты могла бы убраться отсюда к чертовой матери, если бы действительно захотела, не так ли? – сказал он сварливо.
Она кивнула.
– Думаю, могла бы. Но куда?
Этот вопрос не имел для него никакого смысла. За заборами – целый мир, и у нее, конечно, нет недостатка в финансах, чтобы исследовать его, – ведь она дочь Джозефа Уайтхеда. Неужели эта перспектива показалась ей непривлекательной? Они составляли такую странную пару. Он, со своим неестественно сокращенным жизненным опытом – с годами, потраченными впустую, – и теперь стремящийся наверстать упущенное. Она, апатичная и измученная самой мыслью о побеге из тюрьмы, построенной собственными руками.
– Ты можешь пойти, куда угодно, – сказал он.
– Это все равно что никуда, – решительно ответила она; это был пункт назначения, который не выходил у нее из головы. Она взглянула на него, надеясь, что хоть что-то дойдет, но он не выказал ни малейшего проблеска понимания.
– Ладно, забудем, – сказала она.
– Ты идешь?
– Нет, я тут немного задержусь.
– Близко к краю не подходи.
– Плавать не умеешь, да? – раздраженно ответила она. Он нахмурился, ничего не понимая. – Не важно. Я никогда не считала тебя героем.
Марти оставил ее стоять в нескольких дюймах от края берега и наблюдать за водой. То, что он сказал, – правда: он не был хорош с людьми. Но с женщинами он был еще хуже. Ему стоило принять сан, как всегда хотела мать. Это решило бы проблему, только он не смыслил в религии – ни тогда, ни сейчас. Может, это и было частью проблемы между ним и девушкой: они оба ни во что не верили. Говорить не о чем, спорить тоже. Он огляделся по сторонам. Карис прошла немного по берегу от того места, где он ее оставил. Солнце отражалось от поверхности воды и выжигало ее силуэт. Она казалась совершенно нереальной.
Часть третья
Дьявольская двойка