Поверхностное натяжение

Потрескавшаяся стена расплылась и исчезла. Мартелс вновь потерял способность видеть и слышать. Повинуясь исключительно инстинкту, он ухватился за… нечто… и изо всех сил держался, как это делает блоха, которую шакал пытается стряхнуть со своей шкуры.

Но мощные толчки продолжались, и в конце не осталось ничего, за что Мартелс мог бы держаться. И только мысль, единственная мысль продолжала пульсировать в его угасающем сознании: я это я, я это я, я это я…

А затем, каким-то чудесным образом, атака медленно пошла на убыль. Первым, как и в прошлый раз, вернулся слух, распознавший слабые двусмысленные звуки эхо, разносящиеся под сводами музея. Затем прорезалось зрение, и Мартелс увидел те же стены, тот же пол, и те же убогие памятники, что напоминали о давнем прошлом, которое для самого Мартелса было далеким будущим.

– Похоже, избавиться от тебя я пока не могу, – сказал Квант.

В тоне его голоса в равной степени слились и холодная ярость, и не менее холодное удивление.

– Ладно, – продолжил Квант. – Тогда поговорим – ты и я. Хоть какая-то смена впечатлений. Устаешь быть только оракулом для этих людей. Но рано или поздно я тебя прогоню. Ты понимаешь, Мартелс-из-давнего-прошлого? Прогоню, и ты узнаешь то, чего я и сам не ведаю, – что есть жизнь после смерти. Рано или поздно… Рано или поздно, Мартелс.

Мартелс вдруг осознал, что этими повторяющимися фразами Квант пытается загипнотизировать его перед очередной атакой. И он вновь вцепился в то, что спасло его в прошлый раз – в тот неизвестный субстрат их совместного с Квантом сознания, который принадлежал исключительно ему, Мартелсу. Вцепился и также холодно произнес:

– Возможно. Ты сможешь меня многому научить, и я буду внимательным слушателем. А, может быть, я и тебя чему-нибудь научу. Но мне также кажется, что я могу лишить тебя покоя и комфорта. Ты показал мне сейчас, как это сделать, Квант. Поэтому следи, пожалуйста, за своим поведением и запомни: в отличие от этих обнаженных людей, я тебя богом не считаю.

Но, вместо того чтобы что-то ответить, Квант просто лишил Мартелса возможности продолжать. Солнце медленно село, в зале воцарилась темнота и наступила ночь, но Мартелсу так и не удалось закрыть глаза, которые ему не принадлежали.





3




Мартелс был по-прежнему жив, и, конечно же, должен был за это благодарить судьбу. Но эта победа не была славной победой. Да, Квант не смог его выбросить из своего сознания, но Мартелс не имел возможности контролировать свои глаза, то есть их общие глаза – за исключением такого параметра, как глубина фокусировки. Да и закрывать глаза Квант не хотел – или не мог, а потому все время, если не было редких посетителей, Мартелс и Квант, не отрываяcь, смотрели на одну и ту же чертову стену и на дурацкие артефакты, стоящие перед ними на полу.

Кроме того, Квант никогда не спал. Не спал и Мартелс. Он не понимал, какие механизмы помогают им обходиться без сна, но то, что он мог не спать даже в кромешной темноте ночи, было благом – Мартелс не был уверен в том, что сможет выдержать очередную атаку Кванта, если будет пребывать в бессознательном состоянии.

Это была лишь одна из сторон их совместного существования, которую Мартелс не понимал. Очевидно, позади их общей головы работал некий издававший легкий гул насос, который снабжал мозг растворенными в крови кислородом и сахаром, а также отводил молочную кислоту, что снимало всякую усталость. Но Мартелс пусть и смутно, но помнил, что сон это не только средство отдохнуть. Для мозга, который в этом смысле можно уподобить компьютеру, чрезвычайно важны периоды бездействия, во время которых вычищаются работавшие накануне программы. Возможно, необходимость сна была снята в ходе эволюции, хотя двадцать пять тысяч лет – не такой уж большой срок для кардинальных изменений вида.

Каким бы ни было объяснение этого феномена, оно не спасало от скуки, к которой Квант был совершенно безразличен. Вероятно, за многие столетия он накопил изрядные внутренние ресурсы, которые помогали ему развлечься во время долгих и одиноких дней и ночей. Но Мартелс не имел доступа к этим ресурсам, хотя со всем тщанием и скрывал этот факт – ему было крайне важно держать Кванта в уверенности, что он способен читать кое-какие из его мыслей. Странно, что Квант – при всей мощи своего интеллекта и знаниях – не догадывался, что между его сознанием и сознанием Мартелса лежит непроходимый барьер.

Кроме того, Квант позволял Мартелсу говорить только тогда, когда они были наедине, да и то не всегда. Квант был удивительно нелюбопытен, или слишком занят, или и то, и другое вместе, и целые месяцы пролетали, когда между ними не было сказано ни слова. Те немногие вещи, что Мартелс узнавал в промежутках между посещениями темнокожих окрестных жителей, были либо бесполезны, либо не приносили ему радости.

Он был абсолютно, безнадежно беспомощен. Иногда ему даже хотелось, чтобы этот непрекращающийся кошмар закончился наконец ударом его незащищенной головы в центр тарелки радиотелескопа, и с ним произошло бы то же самое, что писатель и ветеран Гражданской войны Амброус Бирс описал в своем безжалостном по стилю рассказе «Случай на мосту через Совиный ручей».

Но иногда являлись посетители, и во время этих визитов Мартелс кое-что узнавал. Да и у самого Кванта, хотя и нечасто, случались приступы красноречия, весьма продуктивные в смысле информации, но, как правило, заканчивающиеся разочарованием. Во время одного из подобных приступов Мартелсу было позволено спросить:

– Что ты собирался сделать с человеком, которого я здесь увидел первым? Тем, что приходил за защитным ритуалом? Что за чепуху хотел ему предложить?

– Никакая это не чепуха! – отозвался Квант. – Я собирался дать ему в высшей степени функциональный комплекс диаграмм и ритуальных танцев. Этот человек обязательно вернется.

– Но как работает этот комплекс?

– Между двумя топологически изоморфными событиями, происходящими во вселенной, всегда существует либо естественное притяжение, либо отталкивание, и они могут быть выражены в форме диаграмм. Отношение это динамично по определению, а потому перевыражается исключительно через действие, и именно от качества последнего зависит сущность того, с чем мы имеем дело – отталкивания или притяжения. В этом и состоит функция танца.

– Но это же магия! Чистое суеверие!

– Напротив! – возразил Квант. – Это закон природы, и работал он многие столетия еще до того, как были сформулированы его категориальные основания и принципы. Местное население отлично понимает, что это такое, хотя и не формулирует в терминах, которыми пользуюсь я. Это – естественная часть их жизни. Ты думаешь, они продолжали бы обращаться ко мне, если бы мои советы не работали? Этот народ далек от цивилизации, но они – не тупицы.

Затем, при другом удобном случае Мартелс спросил Кванта:

– Похоже, ты разделяешь веру местного населения относительно жизни после смерти. Почему?

– У этой веры есть основания. Эти люди регулярно и уверенно общаются со своими недавно умершими предками. Сам я лично не переживал чего-нибудь подобного, но у этого феномена есть солидная теоретическая база.

– И что это за база? – поинтересовался Мартелс.

– В основе ее – те же принципы, что позволяют нам с тобой жить в одном мозге. Личность – это полустабильное электромагнитное поле. Чтобы сохранять целостность, оно нуждается в дополнительном оборудовании, которым является наш мозг, а также в источнике энергии, каковым при нормальных условиях является тело, а в нашем случае – вот этот ящик, поддерживающий наше сознание в состоянии отрицательной энтропии. Как только электромагнитное поле сознания в результате смерти человека вырывается на свободу, оно становится жертвой нормальной энтропии. И медленно, но неуклонно сходит на нет.

– Но почему же ты сам не испытал контактов с теми, кто живет после смерти? – не унимался Мартелс. – Я думал, что изначально…

– Это открытие, – перебил его Квант отсутствующим голосом, – было сделано относительно недавно. Общение возможно только с родственниками по прямой линии, а мои доноры – кем бы они ни были – прекратили существование за много столетий до того, как были найдены способы такого рода коммуникации.

– И сколько же тебе лет? – спросил Мартелс.

Но Квант не ответил.

Тем не менее этот разговор позволил Мартелсу поглубже заглянуть в характер местного населения, а вкупе с некоторыми иными обрывочными фактами, и в картину истории последних тысячелетий. Брошенные вскользь реплики о «Возрождениях» открыли ему, что человеческая цивилизация за время, начиная с его собственной эпохи, разрушалась и возрождалась четыре раза, но каждый раз восставала из руин сильно изменившейся и с каждым разом все менее жизнеспособной. Второе Возрождение было стерто с лица Земли ледником. Третье Возрождение приняло форму хорошо организованной, высокоэнергетичной культуры, которая опиралась, как на свое основание, на совсем небольшую по размерам популяцию.

Теперь же вся Земля, за исключением полюсов, переживала пик потепления. Повсюду царили тропики. Кое-какие технологические достижения эпохи Третьего Возрождения по-прежнему находились в музее, где на пару с Квантом был заточен Мартелс, причем часть этих предметов была вполне в рабочем состоянии, а часть, если судить по первому взгляду, могла бы быть приведенной в таковое после небольшого ремонта. Но население эпохи Четвертого Возрождения не использовало технологии и технику своих предшественников. И дело было не только в непонимании этой техники и этих технологий. Люди считали, что и понимать, и спасать эти артефакты не стоит. Охотники и собиратели без особого труда добывали всю необходимую еду, да и легенды об эпохе Третьего Возрождения представляли технику тех времен в довольно неприглядном виде. Сложившаяся в Четвертом Возрождении незамысловатая мирная экономика вполне удовлетворяла все нужды темнокожего населения.


Но было там кое-что еще. Представления о мире у этих людей претерпели существенное, радикальное изменение, которое можно было объяснить исключительно тем, что им открылся факт реального существования духов, принадлежавших их ушедшим из жизни предкам. Это была культура мистиков и ритуалистов, культура в самом глубинном смысле аскетическая. То есть культура, ориентированная на смерть и жизнь после смерти. Это, в частности, объясняло двойственность их отношения к Кванту. Они в высшей степени уважали, даже боготворили его, и, прежде всего, за глубину его познаний, к которым они прибегали ради разрешения проблем, выходивших за рамки их понимания; ради этого они были даже способны наступить на свое острое чувство независимости. И вместе с тем они были далеки от того, чтобы поклоняться Кванту. Только жалость могло вызвать у них существо, которое никогда не общалось со своими предками и было неспособно к жизни после смерти.

Безусловно, время от времени некоторым из темнокожих приходила в голову мысль, что даже такой на первый взгляд неуничтожимый ящик, как тот, в котором содержался мозг Кванта, мог стать жертвой катастрофы – например, извержения вулкана, проснувшегося, допустим, прямо под полом музея. Но Квант, как о том говорили их легенды, существовал в этом ящике вечно; их же жизни были коротки, а потому возможная смерть Кванта никак не соотносилась с их представлением о времени.

Тем не менее из разговоров с самим Квантом что-то узнать было непросто. Он почти постоянно находился в состоянии, напоминающем транс дзен-буддиста, будучи одновременно и уверенным в своем превосходстве, и презирая его. На вопросы нечастых посетителей он, как правило, отвечал отрывисто, одной фразой, которая с содержанием вопроса имела мало общего. С другой стороны, время от времени он разражался пространной притчей, которая, несмотря на свою длину, была ненамного понятней.

Например, к нему обращались с вопросом:

– Бессмертный Квант! Некоторые из наших предков советуют нам расчистить часть джунглей и засеять освободившееся место. Другие говорят, что мы должны удовлетвориться сбором того, что уже дают нам деревья и кустарники. Как нам быть?

– Когда Квант был человеком, – сказал Квант, – вокруг него, на кромке утеса, собрались двенадцать учеников. Он спросил, что они хотят от него услышать из того, что не могут сказать сами. Все отвечали одновременно, и услышать хотя бы один ответ было невозможно.

И тогда Квант сказал:

– Слишком много голов для одного тела.

И столкнул с крутизны утеса одиннадцать из двенадцати.

Как это было ни унизительно для Мартелса, в подобных ситуациях темнокожие всегда и сразу понимали, что им передает Квант, и были вполне удовлетворены. Но в этом конкретном случае сам Мартелс попытался предложить свою отгадку.

– Очевидно, сельское хозяйство в таких условиях возродиться не может, – сказал он.

– Нет, – отозвался Квант. – Кстати, о каких конкретно условиях ты ведешь речь?

– Да ни о каких! О них мне ничего не известно. Хотя в мое время сельское хозяйство в условиях джунглей было достаточно распространенной вещью. Мне кажется, я уловил смысл того, что ты имел в виду.

Квант ничего не сказал на это, но Мартелс, хотя и смутно, осознал, что тот встревожен. Еще один камень-фантом лег в основание уверенности Кванта в том, что пропасть, разделяющая его мысли и мысли Мартелса, не так уж не непреодолима.

Конечно, по характеру вопросов и фразеологии Мартелса Квант очень скоро понял, что тот является ученым, хотя и весьма примитивным, а потому неспособным проникнуть в самые глубины научного знания. Иногда Квант не отказывал себе в некоем извращенном удовольствии отвечать на вопросы Мартелса со всей искренностью, но в совершенно бесполезных для того терминах.

– Квант! Ты говоришь, что никогда не умрешь, – говорил Мартелс. – Понятно, что так и будет, если не произойдет какая-нибудь катастрофа. Но источник энергии, которая питает твой ящик, наверняка имеет период полураспада. И неважно, каков он, но когда-нибудь количество производимой энергии окажется меньше необходимого уровня.

– Источник не имеет ничего общего с радиоактивностью, а потому и с периодом полураспада. Энергия приходит из Пустоты, которая является источником – в терминах сферической тригонометрии – внутреннего пространства.

– Эти термины мне непонятны, – сказал Мартелс. – Но не хочешь ли ты сказать, что речь идет о процессе создания материи и энергии из ничего? И возможность этого доказана?

На этот раз Квант плохо понимал терминологию, но не без любопытства выслушал объяснение теории стационарной вселенной Фреда Хойла.

– Это чепуха, – сказал в конце концов Квант. – Процесс создания всегда уникален и цикличен. Источник внутреннего пространства находится где-то в другом месте, и этого нельзя объяснить иначе как в терминах общей теории джуганити – психологии квантона.

– Квантона? Он что, один?

– Один. Но у него тысячи аспектов.

– И он что, думает? – спросил Мартелс, пораженный.

– Нет, он не думает. Но у него наличествует воля, и он действует сообразно ее приказу. Познай волю квантона, и ты станешь его хозяином.

– Но посредством чего создается энергия?

– Исключительно посредством медитации. После этого она уже не теряется. Понял?

– Нет. Я хотел бы узнать, как этот механизм…

Молчание.



Мартелс многое узнавал, но это знание никуда не вело. Затем, через несколько лет, некий посетитель вновь задал вопрос о Птицах. Но когда в своей наивности Мартелс спросил, кто такие эти Птицы, сознание Кванта разрядилось такой комбинацией ненависти и отчаяния, к которым примешивались эмоции, коим трудно было дать наименование, что Мартелс в одно мгновение понял – он нащупал нечто действительно важное.

Как только это использовать?





4




Чувства, охватившие Кванта, были столь глубоки, что поначалу Мартелс и не рассчитывал на ответ. Но потом, после паузы, которая продлилась всего в два раза дольше, чем обычно, Квант сказал:

– Птицы – это наш рок, наша смерть. И наша с тобой, и всего человечества. Это наш незваный гость. Ты что, думаешь, что эволюция стояла на месте все эти двадцать три тысячи лет? А не хочешь ли учесть такой мутагенный фактор, резкое усиление радиоактивного фона, которое предшествовало Первому Возрождению?