Поверь. Я люблю тебя

Ребенок, охваченный ужасом, не осмеливается рассказывать обо всем своей маме. А если заговаривает, мать часто не слушает его, не верит ему, даже обвиняет в создании проблем семье, обольщении агрессора, в том, что ребенок сам виноват. Есть матери, которые предпочитают ни о чем не знать, не видят угасших глазок и отсутствия радости у их сыновей или дочерей. Многие из них сами пережили нечто подобное. Они не хотят вспоминать об этом. И не задают вопросов, которые раскрыли бы им глаза на истину. Другие понимают, что происходит, но сводят к минимуму последствия для своего ребенка. Чтобы жить было легче, они закрывают глаза на действия агрессора и на раны, наносимые ребенку. Есть матери, ревнующие к дочери, осыпающие ее руганью, но ни в чем ни разу не упрекнувшие мужа. Другие еще и активно участвуют в изнасилованиях. Матери Ивонны все прекрасно известно. Она сама приводила дочь к мужу, при этом обзывая ее сволочью и шлюхой! Когда мать Ксавьеры обнаружила, что ее четырнадцатилетняя дочь забеременела от своего отца, она больше никогда не оставляла отца наедине с дочерью. Она устроила аборт. И отношения инцеста прекратились. Она конкретно защитила Ксавьеру, но ни слова не сказала и не задавала ни одного вопроса о случившемся. Просто молча вмешалась, чтобы остановить злоупотребление властью, но ни единым словом утешения не облегчила раны Ксавьеры.

Считается, что методы терапевтического лечения вызывают к жизни ложные воспоминания. Память совершает реконструкцию событий, а мозг не отличает реального от придуманного, и это верно. Может случаться и такое, что некто расскажет историю, не происходившую с ним самим, а от кого-то им услышанную, такое бывает тоже. Но тело не лжет и хранит память обо всем, что с ним случалось. В большинстве случаев рассказывающие отдают предпочтение сомнениям, а не точным утверждениям. Признаться, что «меня изнасиловал родной отец» или «я – жертва инцеста» – это вызовет столь мощную волну эмоций, что большинство жертв вытесняют такую правду.

Одна молодая тридцатилетняя женщина смутно помнила, как в Англии ее госпитализировали; ей тогда было всего пятнадцать. В той больнице ей удалось покопаться в архивах. Ее увезли туда, чтобы сделать аборт – она была беременна от собственного отца! Как с этим созидать самое себя? Чтобы продолжать развиваться, чтобы жить жизнью молодой девушки, она стерла из памяти любое воспоминание об этом случае.

Изнасилование может принимать и более банальные формы. Мать каждый субботний вечер (sic!) заставляла маленькую девочку обнажать ноги, пока отец вставлял ей клизму! Стоит ли уточнять, что сейчас она старается не показывать свои ноги даже мужу.

Отец Софи хранил под кроватью порнографические журналы. Дети легко нашли их. И когда отец застал их за перелистыванием, то ничего не сказал. Более того, на полке у телевизора открыто лежали кассеты с порнофильмами. Однажды дети вставили одну из них в видеомагнитофон. Тут пришел папа. Он ничего не сказал, не сделал. Сегодня показывать детям порнографические картинки – деяние, подлежащее судебному преследованию. Это означает взлом их интимной сферы образами, которых они не могут осуществить в реальности. Многие отцы, не доходя до прямого сексуального акта, под предлогом введения в эту сферу бытия трогают груди своей дочери, демонстрируют свой член и даже предлагают натянуть на него презерватив, называя это «инициацией во взрослую жизнь»!

Расстройства такого рода свойственны и матерям. Некоторые, когда моют мальчика, водят рукой по его члену, хотя ребенок вполне способен вымыть его сам. Другие мастурбируют ему, «чтобы успокоить и чтобы он лучше засыпал». Все это встречается и, к сожалению, нередко. Отцы тоже могут проявлять интерес к половым органам своего малыша, как и матери – к половым органам дочерей.

Фрейд открыл, сколько грубого сексуального насилия могут переживать дети. Работая в морге вместе с Шарко, он присутствовал на множестве вскрытий трупов. Фрейд своими глазами видел зверски искалеченные крошечные тела, разорванные вагины и задние проходы. Видел трупы младенцев, которых пытали и насиловали. Ужасающая правда об этом натолкнула его на теорию о происхождении истерии. Увы, общество оказалось не готово принять открытие подобного рода. Фрейду пришлось пережить большой прессинг, и, в конце концов, он сам стал сомневаться в собственной теории. Теперь уже, оказывается, не у взрослого возникали неподобающие сексуальные поползновения, а ребенок фантазировал о том, как занимается любовью с собственными родителями! На самом деле, если маленькие мальчики хотят жениться на своей маме или девочки – выйти замуж за папу, – это травматизм, причина которого – в нарушении со стороны родителя, а не в желании ребенка.

Какова была позиция ваших родителей по отношению к сексуальности? Какой образ они передали вам? Уважали ли они ваше тело?





5. Обиды, осуждение и принижение




«А мне вспоминается еще кое-что, и я хочу, чтоб ты знал: когда я ходила в детский садик, ты пришел на представление в день кермессы, и я так гордилась, что ты увидишь, как я танцую; а потом ты сказал: „О да, это было хорошо, жаль только, что в танце ты не попадала в такт со всеми остальными детьми“. То есть они танцевали хорошо, а я нет, и я испортила представление! В тот день ты испортил мою радость, подорвал мою веру в себя».

Может быть, Марина и не попадала в такт с остальными детьми. Но разве это так уж важно? Такое папино замечание, с виду объективное, оборачивается ужасным принижением. Марина ждала поздравлений, сопереживания своей радости, внимания к ее чувствам, и восхищения тем, что у нее получилось, а не придирок к тому, что ей не удалось. Нескольких слов хватило, чтобы глубоко ранить ребенка и сломать отношения.

Многие родители опускаются и до оскорбления своих детей. Вот лишь несколько строк из письма, написанного Аленом отцу:

«С моими мнениями не считаются. Когда я с тобой не согласен, ты, даже не выслушав, всегда только повторял: „Ты нам докучаешь!“ Ты часто говорил мне, что из меня ничего хорошего не выйдет, без конца критиковал. Все время называл „маленьким идиотиком“. Ты говорил: „Да ты просто идиот, какой идиот, ты их коллекционируешь, что ли, идиотские твои выходки-то“».



Что чувствуете вы сами, когда ваши отец или мать обзывают вас ничтожеством, подонком, шлюхой, дерьмом? Это причиняет боль, жестокую боль. Родитель не отдает себе отчета в том, как влияют эти оскорбления, произносимые в минуты неуправляемого раздражения. Но они каленым железом впиваются в плоть ребенка или подростка.

«Ты некрасива, не богата, не умна, ты никогда не выйдешь замуж». Такими обидными словами Женевьева регулярно осыпала свою дочь Люси. Фраза, чтобы обидеть, слова, чтобы унизить, обесценить, умалить. Слова, причинявшие Люси так много боли. Она все-таки вышла замуж, хотя и поздно, но на всю жизнь сохранила уверенность в собственной уродливости и глупости. Люси действительно верила матери. Она верила, что слова матери адресованы ей. Однако другая фраза, похожая, скорее, на проклятие, могла бы ее по-настоящему насторожить: «Никогда не заводи детей, ты их всех отправишь на кладбище!» Это еще до сих пор ей аукается. Каждые роды она воспринимает с ужасом, боясь, что предсказание матери сбудется. За обидами, за осуждением вырисовываются травмы, потребности. Большинство оскорблений наносится в форме выбросов эмоций. Люси, молодая девушка, не имела возможностей это осознать. Но когда она вместе со мной воскресила те времена, то воочию увидела, как страдала ее мать. Эти слова, столь страшные, на самом деле говорили о ней, Женевьеве, а не о ее дочери. Сама Женевьева, поздно вышедшая замуж по сватовству, устроенному нотариусом, а не по любви; сама – дочь жестокой, навязчивой и принижавшей ее матери, думала о самой себе очень плохо. Уродливая? А как чувствовать себя красивой, если ты неудачница в любви? Небогата? Она была далеко не бедной, но денежные проблемы всегда возникали как в семье, откуда она родом, так и в ее собственной. Неумна? Возможно, не слишком образована – за исключением искусства приготовить мясо и рыбу, разводить бегонии и вышивать иголкой с ниткой. Ее интеллект, не выходивший за пределы дома и домашнего очага, не имел случая проявиться. Нетрудно представить, что Женевьева не переносила молодости, красоты, свободы, ума, а главное – независимости собственной дочери. Люси следовало нести то же ярмо, страдать так, как страдала она сама, выйти замуж за того, кого ей найдут, и остаться жить вместе с ней в большом семейном доме. И увидеть, как умрет по меньшей мере один из произведенных ею на свет детей. В реальности в трех поколениях лишь один ребенок умирал в семье от проблем с легкими или от удушья. Туберкулезом страдал сын Женевьевы. Годами она каждое воскресенье водила малышку Люси на кладбище, чтобы поразмышлять на его могиле.

«Никогда не заводи детей – ты их всех проводишь на кладбище!» – говаривала она. Это было пережито ею самой, такой получилась ее жизнь. У нее и вправду было чувство, будто она сама спровадила своего мальчика на кладбище, тем более что ее мать охотно напоминала ей об этом: «Если б ты не отправила его в школу, этого могло бы и не случиться, вот не послушала ты меня…» Чтобы не чувствовать боль от этой раны, Женевьева спроецировала ее на собственную дочь. Люси же, вместо того чтобы осознать печаль своей матери, воспринимала ее слова как принижение своих способностей воспитывать ребенка. А когда она узнала об этой истории, слова, произносимые ради унижения дочери, приобрели совсем иной смысл. За оскорблением всегда скрывается рана, потребность или эмоция. Оскорбляя собственную дочь, Женевьева пыталась отодвинуть от себя свою горечь. Она старалась обрести немного власти над своим ребенком за неимением власти над собственной жизнью. Люси, благодаря проделанной ею работе, смогла возвратить матери ее же эмоции и отделаться от этого проклятия. Ее дети уже выросли, и им хорошо.

Жюль катастрофически не успевает в школе. Мать, раздраженная крайне низкими оценками, бросает: «Ты вообще неспособен ничему научиться». Фраза поражает Жюля в самое сердце. Ему больно. Он знает, что сталкивается с трудностями, но мать только что нанесла ему оскорбление, которое он принимает за правду: «ничему не способен научиться» для него означает «сколько ни старайся, все равно тупым останешься». Понятно, что это не может мотивировать его ни на какой прогресс в учебе! Что же заставляет мамашу так осуждать и демотивировать сына? Ведь она так глубоко любит его, так к нему привязана. Может быть, немного чересчур. Жюлю уже шестнадцать, а он в автобус не садится без мамочки. Ее фразочка звучит у него в ушах тем громче, что он не привык выкручиваться из трудностей один. Обида, нанесенная матерью, отражает ее тайные желания. Если сынок не может ничему научиться, если он так и не вырастет, не преуспеет в жизни, – значит, ему придется остаться рядом с ней, в семейном доме.

Вот отрывок из письма Виржинии, вслушаемся в то, какое влияние осуждения со стороны отца в нем звучит:

«Мне часто кажется, когда я что-то говорю или делаю, что ты анализируешь, разбираешь по косточкам все, что я только что сказала. Еще до того, как вступить в спор, сделать замечание, совершить поступок, я уже чувствую гнет, желание осудить, покритиковать меня. Ты возвращался вечером, к 18 часам. Я же, приходя из лицея, боялась твоего возвращения домой, мне было не по себе. Я спрашивала саму себя, что мне тебе сказать, что ты можешь обо мне подумать. Стоило мне услышать, как твой ключ поворачивается в замке, – мое сердце начинало биться чаще, я вскакивала, целовала тебя в щеку, произносила какую-то банальность и убегала на кухню. Я готовила поесть, чтобы не оставалось времени на разговоры. Я не помню, чтобы когда-нибудь вела себя с тобой естественно. Я всегда настраивалась на то, чтобы сказать тебе все, что ты предпочел бы от меня услышать, простые банальные вещи. Я не могла перенести безмолвных пауз в твоем присутствии. Меня стесняло то, что ничего нельзя говорить, но я не знала, что именно надо сказать. Сколько раз за семейным обедом ты бросал мне: «Виржини не произносит ни слова! Скажи хоть что-нибудь! Ты не немая! Ей и сказать-то нечего, думаешь, нам приятно есть рядом с тем, из кого никогда словечка не выдавишь?» Я не знала, куда мне деваться. Мне было стыдно и страшно».



Вероятнее всего, отец Виржини был бесконечно далек от понимания того, какой ужас внушал собственной дочери. Он не ставил себя на ее место. Ему нужно было всегда чувствовать себя правым, и он не замечал, до какой степени это разрушительно влияет как на личность дочери, так и на их отношения. Амосфера осуждения была такой гнетущей, что у Виржини просто не оставалось пространства для самовыражения. А отец, переполненный иронией и тоской, упрекал ее в молчании, в отсутствии непринужденности!

Оскорбляли ли вас родители? Какими были их излюбленные обиды и недооценки вас?

Помните ли вы, как отвергнуты были ваши ожидания ободрения, поддержки, похвалы!

Какие осуждающие фразы произносили родители в ваш адрес?

Теперь подумайте. Вспомните все, что знаете о жизни ваших родителей и что вы можете понять о них из нанесенных вам обид и осуждающих слов?





6. «Беспричинные» раны




В семье Полины не любили котов. Ее родители убивали их. Могли бы избавить от таких зрелищ девочку – так нет же, предпочитали убивать прямо у нее на глазах. На ферму забредало много котов, и там регулярно находили котят. Полине-то как раз так хотелось приютить и согреть какое-нибудь маленькое животное. Однажды ей удалось стянуть крошечный, теплый и нежный комочек из-под носа матери. Котенок вырос. Он жил за фермой, в окрестных рощах. Он приходил, только если она сама его звала, понимая, что больше никому здесь показываться не стоит. К сожалению, Полину отослали в пансион. Пока ее не было, кот был убит. «Ей удалось его выманить», – подумала Полина. Каким же безнадежно глубоким и бесконечным ей теперь казалось одиночество. Ее лишили единственного друга, которому она могла доверить свои несчастья, единственного, с кем она могла хоть немного обменяться нежностями. Ей решительно отказали в праве и на ободрение, и на ласку. Это ей было окончательно запрещено.

Отец брал Катрин с собой на охоту, когда та была еще совсем маленькой девочкой. Ей нравилось бродить на природе, но она не выносила зрелища страданий животных. Ее отец, объяснив это необходимостью закалять дочь в преддверии жизненных трудностей, на самом же деле – дабы поиграть безграничностью своей власти над девочкой восьми лет, заставлял ее добивать раненых фазанов и кроликов ударом сапога! Катрин научилась отрекаться от своих чувств. Она научилась держаться и подавлять свои эмоции.

Когда Марк вспоминает то ужасающее Рождество, у него на глазах выступают слезы. Он уже не помнит, сколько ему тогда было – пять, шесть или семь лет. Зато всю ту сцену помнит с кошмарной точностью. Родители пригрозили, что донесут на него Деду Морозу. «Ты скверный мальчишка», – долбили они ему на все лады. Но ему не хотелось верить, что тот ничего ему не подарит. И вот в то утро, когда родители распахнули перед ним дверь в гостиную, там не было ни цветного пакета с конфетами, ни красивой ленты. Зато оба его башмачка стояли рядом на каминной плите, а над ними возвышалась толстая плетка! Как описать тяжелое потрясение малыша? Может быть, это была просто дурная шутка? Нет, строгое наказание. Что такого мог совершить ребенок, чтобы на Рождество получить в подарок только плеть? Он про это ничего не помнит. К счастью, дедушка, чьим любимцем был мальчик, купил ему несколько подарков, которые родители не посмели отобрать. Они удовольствовались тем, что спрятали их в смежной комнатке. Марк нашел их – вот еще дополнительное унижение! – под столом своего отца! Можете вообразить, что пережил бедный Марк?


И родителей, способных причинять ребенку столько боли, еще можно за что-то любить? Марк осознал, какую пережил обиду, когда, став взрослым, попытался восполнить ее, приобретая красивые вещи, прекрасные подарки.

Такие унижения глубоко впечатываются в психику, разрушают веру в себя и доверие к другим. Какие отношения можно построить с теми, кто так обходится с тобой? Если другой нарочно и самоуправно ищет, к чему бы придраться? Если ваши собственные родители проявляют к вам подобную жестокость, где же тогда почувствовать себя в безопасности?

Есть и родители, рассказывающие детям ужасные истории, чтобы напугать, унизить или украсть у ребенка надежду. Отец Люсьенны убеждал ее, что в мороженое кладут яд. Ее до смерти пугало, когда ее приятельницы покупали его, и она всячески отговаривала их лизать мороженое, пока не поняла, поистине с опозданием, что отец ее попросту обманул. Страшный дед с розгами, злой серый волк, людоед, который вот-вот придет и тебя съест, полицейский, который вот-вот появится и тебя заберет… Устрашающие выдумки взрослых с большим успехом пугают миллионы детей. Родители не осознают, какое значение имеют их угрозы. Ребенок воспринимает их всерьез. Если он испытывает кошмарное чувство ужаса оттого, что боится волка и его страшных острых зубов, родитель охотно посмеивается над этим. Он ехидничает, говоря, что волка в спальне нету, и даже не помнит сам, что говорил: «Если дети непослушны, волк приходит и сжирает их».

«Не соси большой палец, а то он у тебя во рту растает», «Не вздумай от меня что-нибудь прятать, мой мизинчик мне обо всем расскажет», «Если врешь, у тебя вырастет нос», – а ведь воображение ребенка и без того складывается из множества фантазий. Пользоваться богатством детского воображения ради того, чтобы добиться послушания, – значит совершать над ребенком серьезное насилие. Роль взрослого состоит как раз в том, чтобы ребенок мог отличать воображаемое от реального.

«Безобидные» ложь и угрозы слишком часто используются в воспитании, чтобы ничего не объяснять, не размышлять самим и просто упростить себе жизнь. Не знаю, какая мать первой произнесла эти слова: «Не ешь пирог, пока он еще сырой, у тебя живот заболит!» На самом деле это говорилось для того, чтобы подать пирог к обеду в праздничном виде, но ребенок-то поверил, и вот последующие поколения впитали мысль как научную и достойную доверия информацию! Да я и сама как-то услышала это от своей дочери, прежде чем поразмыслить о бессодержательности такого утверждения. В самом деле – как смесь сырого масла, сырой муки, сырого яйца, при условии, разумеется, что все это свежее, может оказаться токсичнее, чем та же смесь в печеном виде? Сырое масло полно витаминами, а вот жареное – токсинами. Столовая ложка сырой муки в день рекомендована доктором Кусмин[5]. Наши предки охотно выпивали сырые яйца, и те же самые наши бабушки, уверяющие нас в том, что сырое тесто вызывет боли в животе, дают нам микстуры, в которые подмешивают сырые яйца, ради нашего же укрепления! Витамины разрушаются в процессе жарки, и сколько питательных веществ блюдо при этом теряет.

Жаль, что дети так доверяют родителям! Пример с сырым тестом был бы не так уж страшен, если б такие же ложные идеи не распространялись на питание вообще, но в других случаях это может быть для ребенка куда драматичнее. Послушаем Ирену.



«Мне вспоминаются все обиды и горести моего детства… Зачем было настойчиво пытаться убедить меня, что я была удочерена и „меня нашли на ступенях церкви“ или еще того хуже – будто я дочь той самой Шлюхи, которая для вас является символом всяческого бесправия, от алкоголизма до бездельничанья? Я же признавала вас своими настоящими родителями и хотела только расти вместе с вами, в безопасности, окруженная вашими заботами и вашей любовью. А мне даже не дали права быть человеческим существом. Много месяцев, если не лет, вы дразнили меня „шимпанзе“ или „собачонкой“, так вы выражались. Зачем было втравливать в это моих братьев, чтобы и они тоже обращались со мной, как с собачонкой. Помнишь, мама, тот единственный подарок, какой сделал мне папа, – он принес с ярмарки синего плюшевого медвежонка? Почему ты назвала его „зловредным“? Я только хотела поблагодарить его за подарок. Зачем было отравлять мне все, что могло бы развлечь меня и доставить мне удовольствие?»

Случалось ли родителям лгать вам, чтобы вами манипулировать?

Проявляли ли они по отношению к вам явную жестокость?

Каким образом? Поступками, жестами, словами?





7. Избиения




Папа Пьера пользуется плеткой. Однажды дети сговорились и обрезали ремни у этого пыточного инструмента. Обнаружив сие злодейство, палач схватил свой широкий кожаный ремень, чтобы преподать им настоящий урок. Папа проявлял чудовищную склонность к насилию. Его приступы ярости были устрашающими. Никогда невозможно было угадать, когда же грядет наказание. Пьер всегда был настороже, вслушиваясь в любой звук, возвещавший о приближении отца и о его настроении. Походка и тяжесть шагов, голос, частота дыхания… Ушки у мальчика всегда были на макушке.

Жеральдина была единственной, кого в семье били. Она никогда не могла понять, за что, – ее братьев и сестер не подвергали насилию, тем самым усугубляя обиду еще больше. Особенно ей запомнились холодные и жесткие глаза отца, сверкавшие злобой. Эти глаза ужасали ее. Хватало одного такого взгляда – и она замыкалась в себе за невозможностью провалиться сквозь землю. Отец добивался от нее абсолютного послушания. Малейшее возражение вызывало его ярость. Он с металлом в голосе выражал свое неудовольствие. А ей и укрыться было негде. Он смаковал свою власть над ней. Это еще до того, как начал ее бить. Сначала рассчитанными, точными ударами. А кончалось тем, что он колотил ногами Жеральдину, скрючившуюся на плиточном полу.

Мать Лауры била ее каждый день. Она хватала ее за плечи и била головой об стенки. Щипала, выкручивала руки, обжигала. Лаура умоляла отца не оставлять ее наедине с матерью. От такой не приходилось ждать нежностей. Только избиения и унижения. Зато папа был очень мягким. Только он целовал ее, сажал к себе на колени. Но Лаура не смела признаться ему в том, что происходит, стоит ему только уйти на работу.

Есть слишком много семей, в которых тычки, пощипывания за ухо, оплеухи и порка сыплются как из ведра. «Дети переносят это не так уж плохо, и никто еще от этого не умер», – доказывают сторонники насилия, которое они, кстати, отказываются даже таковым считать. Напрасно они так в этом уверены! Надломленные и избитые дети умирают. А если и живут, то такие моральные и физические травмы способны вызвать серьезные нейронные нарушения в хрупком мозге ребенка, которые приведут к изменению их умственных способностей на всю оставшуюся жизнь. Более того, Жаклин Корне[6] показала, что тот, кто в детстве подвергался избиениям (даже «в легкой форме»), больше рискует оказаться жертвой несчастного случая на автодороге. Когда привыкаешь быть избитым – какая разница, кто это сделает: человеческое существо или автомобиль…

«Меня родители никогда не били», «Я не из тех детей, которых пороли». Сколько раз я слышала эти фразы и всегда продолжение: «Ой, разве что несколько оплеух» или «Временами хорошая порка неплохо вправляет мозги». Ну и потом еще несколько раз – просто чтобы напомнить о детских шалостях. «В тот день она отвесила мне оплеуху…» Избиения так распространились, что их даже сводят к чепухе, не желая признавать насилием. Сколько же нужно их вынести, чтобы наконец признать, что вас избили?

Мариэль тринадцать лет посещала психоаналитика. Она признается мне: «Да, это правда – мой отец бил и унижал меня, а я никогда никому не рассказывала об этом». Трудно поверить, да? «Уже три дня, стоит мне лишь подумать об этом, слезы текут сами собой, их не остановить». Запрет называть поступки отца насилием был так силен, что она не могла его преодолеть, даже за тринадцать лет посещения психаналического кабинета. Никогда она не призывала посмотреть на токсичное поведение ее отца по отношению к ней. И терапевт никогда не настаивала, хотя и слышала иногда ее упоминания об отцовской оплеухе. Она бывала сильно избита собственным отцом – но приучилась считать это нормальным.

Обычное дело, когда грубые выходки отказываются считать таковыми. Никто из родителей не любит признавать, что ему нравится прибегать к насилию. Они преуменьшают: «Да я тебя только чуть поколотил». Или банализируют: «Не тебе одной дают оплеухи!», «Время от времени порка только на пользу». Оправдывают себя: «Ты был адски непослушен» или «В те времена так воспитывали», а то и решительно отрицают: «Я тебя никогда и пальцем не тронул». Родители передают сигнал: «Когда я тебя бью – это не насилие, а воспитание. Если я тебя ударил – это не избиения, а справедливые наказания».

Вот отрывок из письма Алена своему отцу:



«Сколько себя помню, ты всегда бил меня, когда хотел наказать. Отвешивал оплеухи, таскал за волосы, иногда даже бил головой об стенку спальни, от чего я всегда плакал, а ты в ответ говорил: прекрати сейчас же реветь, или я тебя еще не так изобью». И все это ради принципов воспитания! Я заучивал задания под аккомпанемент твоих ударов. Меня охватывал настоящий ужас при мысли, что ты ворвешься ко мне в комнату, чтобы проверить мои задания. Даже если я говорил, что еще не доделал, все равно получал взбучку».



Помимо абсолютной безрезультатности избиений, неспособных породить ничего, кроме страха, чувства унижения, желания отомстить и ответного насилия, они глубоко калечат личность. Возможно, избиения и не оставляют следов на коже – но они глубоко впечатываются в каждую клеточку тела и имеют последствия в виде автоматических реакций подчинения и агрессии.

Насилие – не метод разрешения конфликтов. Оно ранит больнее, чем принято думать.

В докладе ВОЗ, опубликованном в ноябре 2002 года, отмечается, что трудности в школе, преступность, насилие, депрессия, алкоголизм, злоупотребление наркотиками, различные заболевания и даже несчастные случаи обусловлены пережитым в детские годы даже умеренным насилием.

Насилие родителей должно быть осуждено. Тем более что оно запрещено законом, как и сомнение в том, что ребенок – это личность. А ведь происходит именно это. Побитый ребенок воспринимает себя как объект, с каждым новым ударом он теряет часть себя как субъекта. Любая пощечина – не только синяк на щеке, это еще и унижение. Когда мама легонько хлопает малыша по руке, твердя, чтобы он не трогал то-то и то-то, она устанавливает условный рефлекс. Она не взывает к его разуму. Это принижение. Порка причиняет боль и ягодицам, и душе. Она есть злоупотребление властью, порабощение тела ребенка. Родитель порет его, чтобы ребенок помнил. У многих взрослых людей в памяти остается действительно крутая порка – но совершенно никаких воспоминаний о том, за что их выпороли. И это называется воспитательной мерой?

По материалам Французской службы по изучению общественного мнения, за январь 1999-го, 80 % родителей во Франции порют своих детей и раздают им оплеухи, а то и бьют плетьми или ремнем. Уже одиннадцать стран утвердили специальный закон, запрещающий любое насилие над ребенком, включая порки, пощечины, тычки и другие виды избиений. Франция не присоединяется к этим странам. Человек, бьющий собственных детей, сам в детстве часто бывал бит, но это может и не передаваться. Не всякий битый в детстве бьет собственного ребенка. В противоположность тому, что часто приходится услышать, можно ведь дать ребенку то, чего недополучили сами. Дабы освободиться от пережитого насилия, необходимо прежде всего признать его таковым, и согласиться, что оно несправедливо, безрезультатно и вредно: ничто – даже самая худшая совершенная глупость – не заслуживает применения насилия.

А вам приходилось сносить избиения? Это были щипки, щелчки пальцами, подзатыльники, пощечины, тумаки, взбучки, оплеухи, просто удары, порки, удары ладонью, тычки, телесные наказания, трепки?..

Вас колотили, щипали, толкали, таскали за волосы, грубо обходились тем или иным способом?





8. Запреты и указания