Поверь. Я люблю тебя

«Я уверена в том, что отец мне сейчас скажет», – признается Надя. Она была абсолютно убеждена, что отец хотел мальчика – потому что до нее в семье уже родились три дочери… На самом деле ее отец никогда этого не хотел. Он был совершенно счастлив, что в семье родилась четвертая дочь (Да, именно так! Вот видите – вы уже и сомневаетесь…) После работы с психотерапевтом Надя стала лучше понимать, откуда у нее такая уверенность. Она смогла увидеть, как вывела из своего положения, что мальчиком быть лучше, как бессознательно согласилась с этим выводом, став одеваться, причесываться «под мальчика». Она превратилась в недостававшего мальчика не потому, что этого хотел ее отец, а потому, что это устраивало ее. В реальности она была любимицей отца. Поскольку мать не отстаивала своего места в семье, он водил дочку в рестораны, на прогулки… Обходился с ней, как со своей супругой. Конечно, отец был притягателен для Нади, но ей не хотелось испытывать смущение. Как согласовать близость и интимность, не рискуя при этом впасть в сексуализацию отношений? И вот защитным выходом ей казалось решение быть мальчиком. Это создавало дистанцию между нею и отцом, которая ее успокаивала. Вдобавок модели половых отношений, которые ей демонстрировали родители, могли лишь ориентировать ее к маскулинности. В ее бессознательном рассуждении все должно было быть примерно таким: «А я какого пола? Походить на маму мне не хочется. Я вижу, что как женщина она не очень-то счастлива. Сидит дома и вся подчинена ведению хозяйства. Как мама она депрессивна. Зато у отца положение выигрышное. Папа свободнее мамы, он кажется счастливым, много выходит, посещает рестораны, театры, он работает, самореализуется…»

Если отец частично и несет ответственность за выбор Нади, то не за то, что он якобы хотел мальчика, а за то, что допустил такое неравенство в собственной паре. Надя не могла воспринимать мать как образец для подражания. Чтобы пользоваться той же свободой, что и отец, надо быть мужского пола. Быть мальчиком позволяло Наде одновременно и сблизиться с отцом без риска впасть в инцест, и планировать собственное будущее иным образом, чтобы жизнь сложилась иначе, чем у ее матери.

Обнаружив подлинные мотивы своего маскулинного поведения, Надя снова обрела контакт с самой собою. Она смогла больше полюбить себя, познать и полюбить свою женственность.

Пример Нади позволяет нам ощутить сложность возникновения уверенностей, управляющих нашей жизнью. Мы храним скороспелые интерпретации. Сигналы отца, адресованные Наде, были сложными. Проблема была не в том, что он хотел мальчика. Ему нравилось, что его дочь – девочка. И он доказывал ей это, выводя рядом с собой как даму и покупая ей подарки (например, платья, которых она не надевала…) И в то же время той моделью пары, какую он ей демонстрировал, он посылал ей сигнал «лучше быть мужчиной», и в нем заключалась некая двойственность: «Ты меня не слишком-то искушай в сексуальном смысле».

Родители посылают нам самые разнообразные сигналы, вербальные или невербальные, сознательно или бессознательно. Дети слышат эти сигналы, воспринимают их сознательно или бессознательно, и интерпретируют в соответствии с элементами их предрасположенностей.

Люсьен приступил к той же работе, что и его отец, который и сам перенял работу у своего отца, подтвердив верность семейному делу. Люсьен услышал сигнал: «И ты тоже должен хранить верность». И вот в действительности отец Люсьена признался мне, как он сожалеет о том, что его сын не выбрал другой жизненной дороги. Он осознавал, что сбил его с истинного профессионального выбора. Увы, ему не пришло в голову высказать это своему сыну. Ему казалось, что предоставить ему свободу выбирать самому, ограничившись словами «делай то, что доставит тебе удовольствие», будет достаточно. Чтобы и в самом деле быть свободным в выборе собственной судьбы, Люсьену для начала необходимо было бы освободиться от обязательства верности. Ему было бы нужно услышать от своего отца: «Пожалуйста, занимайся другим делом, я ошибался, передав тебе дело моего отца. Не совершай ошибки, идя по моим стопам. Ты – мой любимый сынок, и какую бы работу ты для себя ни выбрал, тебе не нужно будет мучиться так, как мне». Сами видите, насколько нехватка словесного объяснения может искривить судьбу. Лучше поздно, чем никогда. Мы всегда твердо уверены в том, что родители думают и чувствуют так-то и так-то, вот только убедиться в этом не приходит нам в голову.

У меня в кабинете плачет Сервана. Всхлипывая, она пытается сказать сидящей напротив матери: «Ты не любишь меня, всегда только критикуешь…» Мама от всего сердца вслушивается. Она понимает чувство дочери. «Я прекрасно вижу, что ты не одобряешь ни одного моего выбора». Мама от всей души удивляется. Она просит уточнить, привести примеры. «Когда я переехала в свою первую квартиру, то обставила ее и с такой гордостью показала тебе. Ты не проронила ни слова. А увидев мои желтые шторы, изрекла: “Я бы таких у себя ни за что не повесила!“» После такого мама больше не сдерживается. «Да ничего подобного, я совсем не хотела критиковать тебя, ну вот ни чуточки. Ты даже не подозреваешь, как я тобой восхищаюсь, у тебя всегда такие прекрасные идеи, эти шторы такие светлые, они были просто роскошны. Это выглядело так оригинально. Сказав, что никогда бы не повесила таких у себя, я имела в виду, что сравнивала себя с тобой, что я не так изобретательна как ты, я бы не осмелилась, а вот тебе желаю быть смелей. Доказательство того, что мне понравились эти шторы, – когда ты сняла их, то хотела выбросить, а я их взяла себе. Они у меня в погребе».

Недоразумения! Они формируют восемьдесят процентов наших проблем в отношениях! Если не разговаривать друг с другом, не разделять пережитое, чувства, интерпретации, – останется только жить с уверенностями, иногда болезненными.

Получится ли у меня выразить словами все сложности человеческих чувств? Человеческого бытия?

Себастьян так умолял родителей подарить ему братца или сестренку, что они никак не ожидали его реакции, когда показали ему нового братишку – Валериана. Себастьяна обуяла ярость. Он стал свирепым ревнивцем. С тех пор как появился братик, у него даже взгляд изменился. Как понять Себастьяна? Ведь он так хотел братишку, а точнее, образ братишки, который соответствовал бы его потребностям. Ему хотелось приятеля для игр, не оставаться в комнате одному, так мне кажется… Он и представить не мог, что в семье появится грудной младенец, который станет владеть и мамой, и всей окружающей обстановкой. Такому малышу кажется неправильным, что ему навязали братца или сестренку. А для родителей правильно иметь двух или трех детей.

Правильно для одного, неправильно для другого. Очевидно, что виноватых искать бессмысленно. «Каждый видит полуденное солнце у своих ворот» – означает еще и то, что у каждого есть право чувствовать событие или ситуацию так, как он понимает ее. Его аффекты ничего не говорят реальности другого. Мы имеем право испытывать как гнев, так и любые другие эмоции по отношению к ситуациям, которые с точки зрения наших родителей устроены «лучше и не придумаешь». Право выразить свой гнев вовсе не означает, что другой неправ! Это уточнение важно – мы склонны путать здесь одно с другим. Как часто мне приходится слышать: «Я не могу на него обижаться, ведь это не его вина…»





4. Так ли уж необходимо ворошить прошлое?




Учитывая продолжительность отношений «родители – дети», их сложность, их эмоциональную насыщенность, как можно представить себе эту связь безоблачной? Нам хочется столько сказать друг другу, но это может заставить отношения испортиться и зачахнуть. И все-таки Лоранс пытается убедить меня, что у нее нет проблем с родителями: «Я уже три года как с ними не виделась. И ничуть не обижаюсь на них. Я и не хочу их видеть, вот и все». С чего бы ей не хотеть с ними увидеться, если, по ее словам, она поддерживает с ними такую непринужденную связь? На самом деле она боится. Ей страшно, что ее примутся осуждать, недооценивать. Она предпочитает избегать конфронтации с ними, тем самым признавая, что у них еще есть власть над ней. Такой страх – явление очень распространенное. Многие взрослые люди отрицают важность их отношений с родителями. Они банализируют или преувеличивают, предпочитая отодвигать вопрос в сторону. Некоторые выказывают готовность годами ходить к психотерапевту или психоаналитику, но отказываются искренне говорить о родителях. «Так ли необходимо ворошить прошлое вместе с ними?» Этот навязчивый вопрос задают вновь и вновь, в нем отчетливо слышатся и страхи, и страдания. Вот все обычные объяснения этому: «моему отцу уже много лет», «он изменился» или «он не изменился», «у моей матери рак», «это причинило бы ей боль». Есть такие, кто отрицает истину: «Я вовсе не гневаюсь на родителей, я их люблю. Я не вижусь с ними и не говорю», «мне нет нужды с ними мириться, ведь я не ссорился». Другие ссылаются на то, что уже прошли эту стадию: «Бесполезно, я ведь уже простил». Встречаются мстительные типы: «Никогда! Он причинил мне столько зла, не хочу, чтобы он так легко выкрутился».

Сколько сопротивления в ответ на предложение встретиться с теми, кто был (и есть) наши родители! А ведь так естественно испытывать потребность упорядочить столь долгие и сложные отношения, как связи детей и родителей. Что же нас так смущает?

Испокон веков принято было превозносить почтение к родителям. На деле такое почтение означало страх и подчинение. Все это служило поддержке традиций, установленного порядка, власти предков. Разве не парадоксально в плане эволюции больше страшиться суда родителей, нежели осуждения собственных детей? Достаточно взглянуть, в каком состоянии сейчас наша планета, чтобы понять, к чему это нас привело.

Ко мне на консультации приходили десятки родителей, сотни получили письма от своих детей. Большинство родителей говорили своим детям: «Я и вообразить не мог, что ты так страдаешь… Я бы с радостью осознал это раньше… Я бы не совершил того, что совершил. Как мне теперь исправить это?» Мне в кабинете приходилось видеть потрясающих родителей. Приходили они зажатыми, опасливыми, нервными, замкнутыми. А уходили растроганными, выслушанными, потеплевшими и любящими.

Я могу на пальцах одной руки сосчитать тех, кто отказался выслушать своего ребенка, кто остался бесчувственным и зацикленным на самом себе. Да, такие и вправду встречаются, я сталкивалась с ними даже в своей собственной семье. Все встречи после расставаний отнюдь не идиллические – и бывают родители, отчаянно сопротивляющиеся нашим попыткам установить настоящий контакт. Тому есть свои причины, и мы рассмотрим их далее.

Можно великолепно развиваться, не трогая своих родителей, не проникая в ребенка в самом себе. Можно обогащать собственную эмоциональную жизнь, профессиональную жизнь, пользоваться доверием, быть социально защищенным. И все-таки при этом в нас остается зона слабости, смутная зона.

Если невозможно поговорить с родителями о своей жизни, то невозможно и существовать рядом с ними как самостоятельная личность. От них отдаляются, физически или психически, или жертвуют собой. И страдание продолжается. Если мы ничего не говорим, наши родители по-прежнему ранят нас.

Зачем говорить со своими родителями?

Прежде всего: А ПОЧЕМУ НЕТ?

А дальше совсем просто: чтобы вдохнуть новую жизнь в семейные трапезы, вновь обрести богатые и эмоционально наполненные отношения с ними, перестать страдать, стать по-настоящему взрослым и освободиться от своего прошлого. Взглянуть на дно стакана, особенно если там полно грязи, – необходимо помыть его. Прятать рану, даже не продезинфицировав ее и не зашив, – опасно. Особенно если рана глубока. Утаиваемая от других, она продолжает заражение, и болезнь прогрессирует, перекидываясь на другие части тела, физически и психически.

И родителям, и детям предстоит пройти путь примирения. При условии уважения определенного количества психических законов и относительных правил, которые мы откроем вместе, риск тут только один – снова восстановить любовь, гармонию в отношениях и поспособствовать большей сплоченности между поколениями.

Теперь вы знаете, «зачем» ворошить прошлое. Переходим к вопросу, «как» его ворошить. Прежде чем обратиться к родителям, поворошим-ка наше собственное прошлое, осмелимся посмотреть в глаза неприкрашенной правде о нас самих. Рассмотрим наши травмы и попробуем прислушаться к жалобам того ребенка, что живет в нас самих.





II. История жизни, раны и шрамы





Самое трудное в нашем общении с родителями – те раны, которые они нанесли нам, пережитые нами детские горести. Я вовсе не за то, чтобы все несчастья объяснять детскими травмами… Жизнь определяется множеством факторов. И все-таки бесспорно, что раны, нанесенные в нежном возрасте, когда формируется личность, имеют тяжелые последствия. Еще только формирующаяся нервная система может сохранить неизгладимые следы травматических переживаний.

Каждый день я слышу у себя в кабинете признания клиентов в своих обидах. Сейчас, когда я пишу эту книгу, мой стаж работы составляет уже двадцать три года, и я отнюдь не пресыщена. Реальность хуже того, что можно вообразить. Мне случается выслушивать истории столь тяжелые, что, будь о них сняты кинофильмы, никто не поверил бы в их подлинность. Воображение в области жестокости баснословно богатое. Бывает, что я начинаю мечтать – а каким могло бы стать человечество, если б оно направило всю эту энергию на службу любви и уважения.





1. Взглянуть правде в глаза





Унижение, угрозы, избиения, эмоциональный шантаж, презрение, заточение, лишение чего-либо, оскорбления, которые так больно слышать из родительских уст. Список тут длинный. Важно отказаться от такого состояния отношений. Сегодня многие дети страдают – невзирая на господствующую идею, что они – «короли жизни». Пусть сегодня они не так травмированы и их больше склонны выслушивать – но до настоящего уважения к ним еще далековато.

Существуют родители, чья склонность к насилию ужасает. Читая нижеследующие строки, вы можете подумать, что я преувеличиваю. Вот именно так и возражают детям, пережившим настоящий ужас. Но их воспоминания никуда не денешь, и любой, кто работал с обиженными детьми, знает, как они сами стремятся защитить своих родителей, минимизировать влияние агрессивных выпадов, жертвами которых оказались. Многие взрослые забыли о том, что с ними случалось. А вот их тела все помнят. Напряжение продолжает жить внутри них. Бессознательное хранит такие отметины. Чрезвычайно плохое и грубое обращение существует, притом чаще, чем нам хотелось бы думать. Перестанем же во что бы то ни стало отстаивать идеальный образ родителей. Перестанем соглашаться с ними в том, что простой факт, что они произвели нас на свет, гарантирует им безусловное прощение. Все мы человеческие существа. Социальная норма, запрещающая обвинять родителей, была предписана… ими самими. Слово «обвинить» предполагает «посмотреть и разобраться». Мы должны посмотреть правде в глаза – иначе рискуем не добиться выздоровления.

Не все родители любят своих детей. Не все родители делают для них лучшее из возможного. И у многих родителей проблемы с насилием и властвованием. Зачем умалчивать об истине? По-настоящему уважать родителей – значит помогать им в их родительской миссии. Смысл эволюции предполагает, что дети ответственны за то, чтобы сделать лучше, чем их родители. Он возлагает на каждое следующее поколение задачу продвинуть человечество еще на шаг вперед. Ради этого мы и обозначим ошибки, укажем на дисфункции.

Не существует родителя без греха, но нет и ребенка, который был бы само совершенство. Возможна ли идеальная юность без фрустраций, без каких бы то ни было травм? Как же иначе расти, как вступать в связи с внешним миром, как ощутить свои собственные границы, почувствовать свою силу? Любая личность начинает складываться с фрустраций и травм. Но не сами фрустрации, несправедливое обращение или раны, остающиеся после травм, а скорее, запрет называть их таковыми, влекут и невозможность выражать чувства, которые могли бы помочь исцелиться. Прекратим защищать родителей, преподавателей, всех тех взрослых, которые стоят над ребенком в позе властелина, дабы ему покровительствовать. Права ребенка признаются, только если агрессор воочию видит последствия своих действий. Эту главу мы посвятим рассмотрению того, что может происходить между родителями и детьми, и все далее перечисленное, увы, далеко неполно. Я нарочно объединяю тяжелые случаи плохого обращения с плохим обращением как банальностью, чтобы обратить больше внимания на последнее. Познакомьтесь с этой главой, вчитавшись в нее повнимательнее. Не осуждая, стараясь своим телом прочувствовать то, что испытывает в каждой подобной ситуации ребенок.





2. Превышение власти




Взрослые сильнее, более склонны проявлять свою властность, нежели дети. Дети же малы, уязвимы и, главное, зависимы. Родители приводят все мыслимые причины для злоупотребления своей властью. Это, к несчастью, так легко. Так мало ограничений. А укротить собственные эмоции, сдерживать автоматизм психики так трудно.

Авторитаризм – самый очевидный прием игры во власть. Родитель проявляет себя авторитарным, даже преследователем, бешеным, унижающим, он может проявлять к ребенку и открытую злобу. Свою власть он подпитывает страхом. Его методы? Телесные наказания, и/или принижение: «Ничего из тебя не выйдет, смотри, твоя сестра преуспела, а ты…», и/или угрозы. Начиная с частой и при этом все-таки токсичной «не будешь работать – останешься на второй год» до куда более устрашающей: «Не будешь работать – окажешься безработным», «Не будешь таким-то – никогда не женишься», «Да что бы с тобой ни случилось, все равно кончишь под мостом…». Ребенок, увы, отчаянно верит своему родителю. И авторитарный родитель подчиняет ребенка себе с помощью страха.

Двойное принуждение тоже очень дестабилизирующая игра во власть. Лаура хорошо описывает эти двойные сигналы, которые не дают ребенку возможности действовать правильно. «Ты часто говорила: „Если будешь просить – ничего не получишь“. А когда тебе напоминали, что когда-то от тебя хотели чего-то, ты возражала: „Но почему же было не попросить?“» А вот какой опыт пережил Жак: «Никогда не угадаешь, как реагировать. Возвращаясь из школы, просовываешь голову в проем двери гостиной, чтобы сказать тебе здрасьте, а ты кричишь, чтобы тебя не беспокоили; а когда мы входим, стараясь не шуметь, – сердишься, что прошли мимо и с тобой не поздоровались». Ребенок дезориентирован, он не знает, как себя вести, чтобы не возбудить родительскую ярость. Двойное принуждение иногда бывает мягче, если вербальный сигнал противоречит сигналу невербальному, бессознательному. Ребенок – словно пленник, ему остается так или иначе раздражать – иногда сознательно, иногда бессознательно – собственного родителя.

Эмоциональный шантаж – еще одна часто используемая многими родителями игра во власть: «А помнишь, с каким удовольствием ты меня обстриг, когда мне так нравилось носить длинные волосы? Это можно и легко было сделать как угодно, но худший способ – выбрать день, когда мамы нет, и любезно поинтересоваться: „Хочешь, чтобы твоей матери было приятно?“ От этого за версту пахло ловушкой, но ясно, что отказаться было невозможно; да, я хочу сделать маме приятное, „ладно, тогда садись вот здесь, сейчас я тебя подстригу“. Сволочь, ты правда сволочь, с этим твоим эмоциональным шантажом. Стриги, стриги себе сколько хочешь, но не впутывай в это мою мать. Ей-то наплевать на мои волосы».

Эмоциональный шантаж может быть явным: «Сделай это, мне будет приятно», «Ты не вежлив», или, если родитель подчеркивает собственную зависимость и изображает жертву: «Ты меня с ума сведешь», «Я жертвую собой ради тебя» или «Я так больна», перекладывая ответственность за ситуацию на плечи ребенка и исподволь внушая ему чувство вины. Изображать себя жертвой – тонкая игра, но не менее угрожающая, и тем более извращенная, что ребенок-то и не подозревает, что родитель с ним играет. Как можно винить несчастную жертву?

Еще есть власть папы и мамы-наседки, которые не позволяют своим детям поступать по-своему и брать риск на себя, а все делают за них. И всегда-то они рядом, заставляют избегать трудностей, разглаживают площадь действий перед детьми под тем предлогом, что хотят их защитить, удовлетворяя их потребности и желания еще прежде, чем те их сформулируют, если вообще осознают. Тем самым они контролируют, но не показывают этого. И как же можно таким не доверять – ведь эти родители так милы, так преданны детям!

Власть взрослого над ребенком мешает последнему развиваться как самостоятельная личность. Он остается партнером родителя по игре, подчиненным его нуждам. Детские отношения моделируют наши будущие отношения. Если ребенку случается оказаться проницательным по отношению к своим родителям, если он предпочтет подумать «Опять мама нервничает» вместо «Я грубиян» или «Что за цирк тут устраивает папа» вместо «Я пустышка, ноль без палки», тогда он не позволяет уязвить собственную идентичность, строит свои круги сопротивления[3], не откладывает в сознании последствий. Зато если он не опознает отношения, установленные родителями, как игру во власть, сохраняя идеализированный образ тех, кто произвел его на свет, как будто они в глубине души добрые и любящие в своих помыслах, ему поневоле придется сделать из этого умозаключение о собственной неправоте. И он представляет себя ни на что неспособным, скверным, недостойным.

Такое разрушение ребенка для родителя вовсе не самоцель. Это своего рода побочные потери войны, ведомой на другом фронте. У всех игр во власть задача одна и та же – избежать нового появления вытесненных эмоций. Чаще всего эта мотивация прекрасно себя чувствует в бессознательном: молчать о прошлом, забыть свою персональную историю жизни. Из страха, что те чувства воскреснут, родителям хочется удерживать ощущение превосходства. Ради этого, по их мнению, им следует держать ближнего своего в состоянии неполноценности, унижать в такой степени, чтобы ребенок не бунтовал и, главное, не становился самостоятельным. На самом деле они тем самым пытаются удержать на поводке собственное прошлое. В своем ребенке они (бессознательно) видят самих себя. Плохо обращаясь с ним, они, копируя позицию их же родителей, продолжают унижать и третировать того ребенка, который остается жить внутри них самих.

Есть родители, которые из-за недостатка уважения к себе и внутреннего чувства безопасности не желают, чтобы их обгоняли. Я долго буду помнить поразительный ответ одной матери. Дочь просила у нее позволения быть счастливей, чем она сама. Мать отвечала ей: «Ты хотя бы сперва стань такой же счастливой, как я». Она не смогла разрешить ей оказаться впереди ее самой. Кроме того, такая просьба ставила ее перед мыслью, что она вовсе не так счастлива, как хотела бы казаться самой себе. Этого она не могла перенести. Другие родители стремятся продолжить самих себя из-за страха смерти. Они желают, чтобы их дети шли по начертанным ими самими следам.

Раскрыть злоупотребление властью нелегко. От маленького щелчка по ручке младенца с внушением чувства вины: «Я жертвую собой ради тебя, и ты не имеешь права причинять мне боль»; от осуждения: «Ты злой», до отторжения: «Не люблю злых детей»; от разных форм эмоционального шантажа: «Ты больше не любишь свою мамочку?» или «Если не сделаешь, как я говорю, я не буду тебя больше любить»; от указаний парикмахеру, не спрашивая у ребенка: «Подстригите его покороче» – до выбора всей судьбы: «Ты станешь инженером»; он принимает различные формы. Взрослый часто не осознает, что злоупотребляет своей властью. Ему кажется нормальным добиваться послушания любым способом, какие только есть в его распоряжении, и располагать телом ребенка. Он не в силах представить себе, насколько подобный стиль воспитания является отрицанием свободы. Легко наказывать, угрожать, принижать ребенка, чтобы добиться от него подчинения. Труднее прислушаться к его потребностям и поразмышлять о том, как следует вести себя, чтобы дать ему вырасти. Злоупотребление властью проявляется, как только ребенок перестает быть уважаемым в своих потребностях и как личность. Естественно и полезно для родителей пользоваться своей властью над ребенком, чтобы подстраховаться и защитить его. Но это становится чрезмерным, как только ребенок унижается, недооценивается, лишается точек внутренней опоры, которые суть его чувства, возможности вынести собственное суждение и развивать властвование над собственной жизнью.

Чтобы узнать, являетесь ли вы жертвой злоупотребления властью (сознательного или нет) со стороны ваших родителей, понаблюдайте за вашими реакциями. Злоупотребление прячется за вашим сопротивлением настоящему задушевному разговору с родителями. Если родители не злоупотребляют своей властью, вы не испытываете перед ними страха. Вы без опаски открываете им свое сердце. А осознав, что вы испытываете гнев по отношению к родителям, вы поймете степень ваших страхов и вашего подчинения, ту чрезмерную власть, какой они обладают над вами.





3. Объект любви




«Пользуйтесь с удовольствием. Сейчас он прелестный малыш и этакий пупсик, а вот увидите, что будет, когда вырастет… Начнет от вас бегать, проявлять характерец», – призывает столько женщин, знакомых вам или просто встреченных на улице, когда вы прижимаете к себе вашего грудничка. Их слова ошеломляют. Но сами они этого не осознают. Ребенка они воспринимают как свою собственность, куколку для игры. Вот объявление на двери начальной школы: «Мадам Дюпон, преподавательница гимнастики, отсутствует до 15-го апреля. Она позволит себе удовольствие поиграть со своей куколкой». Мадам Дюпон только что произвела на свет ребенка! Несознательность того, кто вывесил такое объявление (смею надеяться, это была не она сама), просто зашкаливает.

Ребенок целиком и полностью предан своим родителям. Он – источник безусловной любви, которая кажется неисчерпаемой. Есть родители, пытающиеся этим злоупотреблять, более или менее сознательно, дабы удовлетворить свои эмоциональные потребности. Так естественно для отца или матери растаять от счастья, услышав от ребенка «я тебя люблю». Но совсем не так же естественно ограничивать эмоциональную жизнь собственного ребенка, чтобы сохранять его при себе.

«Он только мой!» – говорит Марьель о своем ребенке, которому всего несколько месяцев. И почти не расстается с ним, не позволяя ему устанавливать контакты с кем-то другим.

«Это мой толстенький плюшевый мишка, я так люблю быть с ним», – это Жанин о своем сыне, которому уже двадцать шесть лет. Стоит ли говорить, что у последнего трудности с поисками работы и он не в силах преодолеть депрессию. Он живет с мамочкой и может отрешиться от нее только посредством наркотиков или приступов бреда.

Ваши родители воспринимают вас как субъект или объект? Субъект имеет право на собственные суждения, на отличие от других, на свои чувства, свои персональные способы жить. Объект – продолжение желаний родителей. Признают ли ваши родители ваше право жить в соответствии с вашими интересами и увлечениями? Или ждут, чтобы вы действовали так же, как они, не задавая вам никаких вопросов о вашей повседневной жизни, ваших помыслах и вашем бытии и даже осуждая вас?





4. Изнасилование




Я читаю в еженедельнике «Курьер энтернасьональ» короткую заметку, от которой леденеет сердце: девятимесячную девочку извращенным способом изнасиловали шестеро мужчин! Вдобавок они заразили ее СПИДом!.. Сможет ли эта малышка когда-нибудь излечиться от такого проявления агрессии? В Австралии каждая третья женщина подвергалась изнасилованию. Это пугающее насилие есть повсюду в мире, не минует оно и нас. Мне приходилось видеть в кабинете и девочку нескольких месяцев от роду, изнасилованную собственным отцом, и женщину, которую ее родной отец насиловал, когда ей было от двух до четырнадцати лет, трехлетнего мальчика, над которым надругался отец… В индустриально развитых странах каждая шестая или седьмая женщина за свою жизнь окажется жертвой изнасилования[4]. Каждый десятый мальчик. Цифры такие ужасные, что в них не хочется верить. И такие проявления агрессии часто случаются внутри семей. Дядя, отчим, дедушка, близкий друг или отец – и очень часто не ограничиваются одним разом, а терроризируют мальчика или малышку месяцы, а то и годы.

Отец Жерара приглашал друзей, соседей, и когда на него находило, он созывал их из нескольких комнат в смежную спальню мальчика и там насиловал его в их присутствии. Все от души хохотали. Куда же смотрела мать? Жерар не помнит. Обслужила мужчин и тихонько ушла? В любом случае она его не защитила.

Луиза каменеет каждый вечер, когда ложится в постель. Она молится, чтобы отец, наконец, оставил ее в покое. Она терпела его натиск с шести до тринадцати лет. Он приходил к ней сразу после того, как засыпала его жена. Луиза плакала, умоляла его. Жаловалась на боль в животе, но никакой реакции. Он брал ее силой. Луиза так никогда и не сказала об этом своей матери. Знала ли та об этом? Кошмар прекратился с приходом первых менструаций. Отец переключился на младшую сестренку.