Поверь. Я люблю тебя

Анне,

которая, прежде чем стать моей бабушкой, была матерью моего отца





С надеждой – всем родителям, не способным увидеть, какие раны – сознательно или нет – они нанесли своим детям





И с живейшей благодарностью всем, кто раскрывает сердца предкам и потомкам своим





Введение




«Подожду вас внизу». Незаметно удаляюсь и тихонько закрываю за собой дверь. Мать с дочерью стоят обнявшись. Не хочу нарушать вновь обретенную задушевность их отношений. Спускаюсь по лестнице, ведущей из моего врачебного кабинета, с чувством, что сделала свою работу. В который раз волшебство оправдало себя. Отношения, казавшиеся такими конфликтными и обреченными, превратились в нежную и конструктивную связь. Мне нравится помогать восстановлению диалога двоих, способствуя связи, основой которой служит любовь.

В психотерапии часто заходит речь о родителях. На сеансы психотерапевта их приглашают реже. Говорить о душевных ранах, нанесенных в детстве, – банальная вещь; реже ищут способ их поправить, при активном участии самих родителей. Мне уже много лет случается все чаще принимать родителей своих пациентов – и эти сеансы чрезвычайно эмоциональны.

Впервые это произошло пятнадцать лет назад. Одна женщина призналась мне в чувстве беспомощности при общении с теми, кто произвел ее на свет. «Они не слушают меня, – говорила она. – Тебе-то легко советовать мне: дескать, просто поговори с ними, – ты ведь их не знаешь. Я хочу поговорить с ними при тебе».

Я согласилась. Родители тоже отнеслись к этому благосклонно. Эта сцена была для меня одной из самых прекрасных за весь мой опыт психотерапевта. Мы условились беседовать целых два часа, чтобы времени хватило на все. Отец с матерью, нарочно для этого приехавшие из провинции, выслушали дочь… Они разговорились. И признались себе в том, чего все это время не могли сформулировать вслух. Было много слез. «Папа, мне сорок пять лет, а я впервые вижу, как ты плачешь…» Под конец первого часа они уже обнимали друг друга.

Так я и открыла благотворное воздействие «облегчающего постороннего» в семейных отношениях. Мое вмешательство сводится к минимуму. Мне достаточно высказать некоторые правила поддержки и условия совместной работы и попросить уважать их. Волшебство сотворяет не мое присутствие, а пространство, где можно говорить и слушать, не обвиняя и не осуждая.

Окрыленная первым опытом, я принялась повторять его вновь и вновь. Сколько раз я слышала: «Ты впервые говоришь мне: “Я люблю тебя…”», «Ты никогда мне такого не говорил…», «Я и представить не мог, что ты так страдаешь…». И сама каждый раз бывала взволнована. Иногда достаточно такой малости! Сколько же родителей нуждаются в разрешении и легком ободрении, чтобы осмелиться и открыть свои сердца! Когда моим клиентам удается преодолеть сопротивление и пригласить родителей, примирение тут как тут. Самые строптивые раскрываются, только бы настал подходящий момент.

Несколько неудач побудили меня сделать эту работу более утонченной. Если такая встреча случается во время лечения слишком рано, родители не слушают или не понимают. Причины этого мы проследим далее.

Всевозможные «пси» (-хологи, – ханалитики, – хотерапевты, – хиатры), мистики, священники, философы говорят о родителях, причиненных в детстве травмах и о прощении. Сколько же чернил пролито ради разговоров о прощении. Вопрос важный, и позиции тут часто противоположны. Есть сторонники необходимости безусловного прощения – по той простой причине, что речь идет о наших родителях, и гневливость в их адрес – штука «скверная». Но есть и такие (они встречаются реже), кто считает прощение невозможным и рекомендуют соблюдать дистанцию по отношению к своей семье.

Вовсе не имея предвзятой установки по теме «прощать или нет», я более чем двадцать лет наблюдала, как сотни людей отдаляются от родителей. Многие из них простили, но многие – нет. Мне показалось, что прощение не есть самоцель. Оно происходит или не происходит как заданный маршрут. В результате чего я и пришла к выводу, что это не цель. Это подарок. Прощение, дарованное слишком поспешно, дает ране рассосаться, но не исцеляет. Иногда снимает напряжение, давая иллюзию освобождения, но не избавляет от глубоко скрытого страдания. Сколько людей, заявлявших, что простили своих родителей, при этом по-прежнему испытывают бешенство (по отношению к другим или к ним же), свидетельствующее о подавленных эмоциях.

Прощение – не инструмент для исцеления от ран. Оно не так уж необходимо для освобождения от прошлого. Зато необходимо для восстановления задушевности и близости. Прощение – жест любви, исправляющий отношения. Я все больше работаю над примирением. Ибо верю в способность каждого открыться другому. Верю в силу эмпатии, любви и слов в восстановлении поврежденных отношений.

При этом, прежде чем признаться самим себе, нужно пройти внутренний путь выздоровления, и тут есть риск еще ухудшить положение дел. Если вы еще захвачены чувствами из прошлого, встреча грозит стать конфликтной. И прежде чем написать об этом, я проведу вас по всему терапевтическому процессу. Набросав итог ваших отношений с родителями, мы пройдем этап за этапом.

Бывают раны, вызванные обстоятельствами, природой (землетрясениями, извержениями вулканов, наводнениями…), обществом (социальное неравенство, войны…), школой. Отнюдь не собираясь недооценивать ни их важность, ни значение, мы в наших личных историях людей и их страданий в этой книге о примирении с родителями займемся только травмами, которые наносили именно они – напрямую и опосредованно.

Определив оставшиеся у нас шрамы, вновь погрузимся в прошлое, чтобы воскресить уже пережитое. И потом услышим голоса родителей. Это будет полезно для понимания того, что с ними происходит. Это прояснит нашу историю, сможет придать смысл некоторым из наших интуитивных ощущений. Мы научимся толерантно относиться к двум реальностям, не подавлять или сдерживать чувства, когда выслушиваем другого. Во время такого путешествия в интимность речь не о том, чтобы замкнуться внутри бинарной оппозиции «хорошо/плохо», а о том, чтобы проникнуться пониманием сложности человеческого бытия. Какими бы ни были мотивы, побудившие наших родителей делать именно так, как они сделали, – у нас есть право почувствовать и выразить свой гнев, чтобы доставить удовлетворение самим себе. Гнев, обращенный против родителей, – этап, порождающий многочисленные и иногда бурные реакции. У сопротивления такого рода много истоков. Мы изучим их, чтобы преодолеть и сперва войти в контакт с самими собой, а уж потом осмелиться на встречу с нашими родителями.

Письмом или тет-а-тет? Или лучше встретиться у психолога? В любом случае необходимо подготовиться, чтобы быть понятым. Если подъем на такую гору окажется слишком крут – что ж, усилия стоят того. Не останемся безразличными, осмелимся реконструировать отношения, столь богатые смыслом.

Хочу здесь поблагодарить всех, кто доверил мне свои истории и чувства как психотерапевту или во время наших занятий и кто позволил опубликовать их письма. Иногда я соединяла чьи-то жизненные пути, чтобы сделать понятнее определенные психические механизмы, изменяла некоторые детали, соблюдая принципы профессиональной тайны. Кроме оговоренных случаев, все имена вымышлены.

Какими бы безоблачными ни были ваши нынешние отношения с родителями – чтение этой книги может породить у вас разные чувства. Если вам кажется, что вы давно уже прошли через все это. Проверьте как следует. У истоков слишком поспешного прощения часто лежит страх вступить в конфронтацию с родителями. Осторожнее – вы лишь консервируете симптомы…

Никогда не торопитесь. Вам может захотеться прибежать к вашим родителям и вывалить на них все, что у вас накипело… Возможно, вы почувствуете облегчение, но создадите ли настоящий диалог? Это был бы «переход к действию», как выражаются психологи. Иными словами – импульсивный порыв, с целью избежать истинного осознания всего происходит в вас сейчас. Рассчитайте, сколько времени нужно для созревания. Прибежав слишком быстро, вы перескочите через полезные этапы. Подумайте еще, интерпретируйте. Записывайте ваши чувства, эмоции, мысли в особой тетрадке.

Счастливо пройдите этот путь примирения с вашими родителями. Я всегда рядом с вами![1]





I. Зачем ворошить прошлое?






Есть сыновья и дочери, которые каждый день звонят мамам – а есть такие, кто не звонит им никогда. Есть те, кто строит дом поближе к родительскому – а есть те, кто старается поселиться как можно дальше от них. Есть такие дети, которым трудновато принимать решения без папы, мамы, и другие – для которых уступки семейным обязательствам допустимы лишь на Рождество, свадьбы или похороны. Отношения у всех со всеми разные. И у всех отношений богатая, иногда тяжелая история. Нас связывает с родителями такое прошлое, такой груз за плечами; тут трудно соблюдать дистанцию. Как со стороны родителя, так и со стороны ребенка тут возможна любая позиция, кроме самой простой. Большинство людей готовы смириться с тем, что есть, они уверены, что изменить все равно ничего нельзя. Встречи исчерпываются известными правилами поведения, которые никому не хочется подвергать сомнению.





1. Сложное отношение




Сегодня Жаклин, как и всегда по воскресеньям, ведет мужа с детьми обедать к родителям. Разговор крутится вокруг еды, болезней тех, кого здесь нет, и погоды. Иногда беседу оживляют внезапно вспыхивающие споры о воспитании («Нынешние молодые уже не те!») или о политике («Это вина правительства»). Всем немного скучно, но никто не ставит под вопрос эту обязательную встречу в полдень выходного дня. «Они ведь мои родители!» – с интонацией фаталиста говорит Жаклин.

Дети любят своих родителей. Родители любят своих детей. В большинстве случаев так оно и есть. Можно подумать, что отношения «родители – дети» – самые близкие, самые интимные. Но так бывает редко. Как много поверхностных, характеризующихся ритуализованностью, привычкой и легкой скукой отношений! Отношения могут быть холодными и чужими, ложно задушевными. А могут быть бурными или молчаливыми, поверхностными или наоборот. Могут – болезненными и напряженными или нейтральными и невыразительными. Редко они бывают сбалансированными, здоровыми и гармоничными. Почему? Потому, что гармония[2] предполагает столько же гнева, сколько и любви – а именно эти два чувства в нашем обществе находятся под запретом. Даже когда любовь явно есть, ее недостаточно, чтобы придать отношениям настоящую текучесть и интимность. Задушевность требует подлинности. А выказать себя настоящим, подлинным – значит осмелиться проявить себя, свое отношение, свои потребности, заявить о собственных эмоциях, разделить чьи-то чувства. Ибо в семье почти не осмеливаются разговаривать о чувствах – разве что поверхностно. Раны чаще всего скрывают глубоко в себе, печали – прячут. Плакать в присутствии других считается неуместным. Страхи недооценены. Даже выражения любви во многих семьях ограничиваются. Проявления нежности сводятся к нескольким поцелуям на ночь и утром. Если любовь несильна, необходимость в ней удовлетворяется поверхностными проявлениями, которые мы боимся подвергать опасности.

Совместная жизнь, однако, неизбежно порождает множество конфликтных ситуаций, каждая из которых основана на естественных и специфических потребностях, иногда несовместимых. Сам по себе конфликт – явление вполне здоровое; он позволяет совершить выравнивания, нужные для того, чтобы каждый смог найти свое место в группе. Конфликты между детьми и родителями не только неизбежны – они необходимы и созидательны для живых и динамичных отношений. Однако в лоне семьи их чаще всего воспринимают негативно. Распри под сурдинку сводятся на нет, бунты детей укрощаются, жалобы недооцениваются, просьбы мало кто слышит. Хотя и есть семьи, где каждого слышат, уважают и ценят, но из-за недооценки в нашей культуре эмоционального процесса истинное умение слышать друг друга встретить можно редко. Многие родители, сами испытывающие неловкость от собственной гневливости (ибо не научились ее принимать как должное), попросту пользуются родительской властью, чтобы запретить то же самое проявление своим отпрыскам. Те же, с которыми жизнь не всегда обходилась ласково, зависимы от признания своим потомством. Они с трудом переносят гневные нападки, склонны воспринимать их как стремление к разрыву. В свою очередь детей, ставших взрослыми, по-прежнему приводит в ужас мысль об их оппозиции собственным родителям. Они боятся утратить их любовь, причинить им боль, даже убить их! Вот сколько ответственности лежит как на родителе, так и на ребенке, ставшем взрослым, а конфликты-то не разрешаются – их приглушили, избежали или не хотят признавать.

Чем любви меньше, тем больше страх ее утратить.

Парадоксально, но есть люди, которые предпочитают жить подальше от родителей и видеться с ними как можно реже, чтобы свести к минимум риск потерять их после какой-нибудь ссоры! Филипп не видел родителей вот уже одиннадцать лет. Он даже не сообщил им о рождении сына. «Когда я с ними не вижусь – не так сильно страдаю от их безразличия ко мне», – вздыхает он.

Гнева нет не оттого, что никогда не спорят ни о чем. Если уж мы были уязвлены, – безразлично, утопили мы эту обиду внутри нас самих или же нет, – в нас остается некоторое чувство по отношению к тому, кто нам ее нанес. Часто это бессознательное злопамятство. Например, иногда от взрослых можно услышать фразу: «Я обожаю своих родителей, ни за что на них не сержусь» и при этом с ними обращаются с презрением, проявляют агрессию, скучают в их обществе, не хотят ни о чем с ними разговаривать или отказываются с ними увидеться. Они забывают, что скука – симптом эмоционального торможения.

И после этого мы по-прежнему ждем от родителей того, чего они не могут нам дать, поскольку мы этого у них не просим, а они не осознают. И вот так мы и остаемся наедине с нашими страданиями.

«Они не изменятся, я ни на что такое не надеюсь, – говорит Филипп. – И все-таки я отказываюсь принимать это как должное. Я все жду, когда они поймут меня. Я верю им, когда они говорят, что любят меня. Они любят меня в меру сил своих. Но в реальности я для них не существую. Отец не способен сдержаться, чтобы не принизить меня, а мать не хочет рассказать о себе».

Есть дети, предпринимающие усилия, чтобы удовлетворить то, что кажется им ожиданиями со стороны родителей. А в ответ они получают только обиды. Барнабе признается в этом: «Когда я навещаю отца, чтобы сделать ему приятное, то возвращаюсь будто разорванный в клочья, оскорбленный, и мне всю ночь снятся кошмары». Подобный опыт пережила и Брижит: «Каждый раз после того как я навещаю мать, вечером меня тошнит». Почему же не отказаться от противостояний, иначе говоря – фрустраций, не прояснить недоразумения и не оздоровить отношения?

Если нельзя говорить того, что уже готово сорваться с горячих губ, рассуждать об отношениях, если хочется умолчать о том, как вам горько, то мало-помалу вы не осмелитесь заговорить вообще ни о чем. Отношения становятся поверхностными. Если гроза не в силах разразиться, а дождь – пролиться, сверху давит тяжелое от туч небо. Сдерживаемые чувства – питательная среда для скрытой агрессии. Неизбежные обиды, фрустрации и несправедливости, которыми изобилует жизнь вообще, не способны тогда быть ни высказаны, ни услышаны, ни a fortiori вылечены.

Отношения «родители – дети» выглядят естественными. Но если в них вдуматься хорошенько – они требуют феноменальных способностей к адаптации! Мы не одинаковы в два месяца, в пятнадцать лет, в тридцать или семьдесят. В течение жизни у нас возникают различные потребности. Поскольку дети вырастают, а родители стареют, отношения естественным образом разбалансируются и снова ищут равновесия. Они обязаны постоянно изменяться, дабы уважать эволюцию обеих сторон. Нельзя составить относительно простую схему, не рискуя глухо замкнуть в ней ту или другую сторону. Такая гибкость требует достаточной внутренней безопасности. «Мама, мне уже не двенадцать лет!» Этот простой возглас приходится слышать столь часто. Напрасный труд – родитель и слушать не хочет. Что это – просто привычка или необходимость воспринимать свою дочь двенадцатилетней, чтобы чувствовать себя нужным? Родитель может предпочесть остановить время, отказаться видеть, как растет его потомство. Не чувствуя себя хозяином собственной жизни, он может стремиться (более или менее сознательно) к власти над своими детьми. Все эти игры с властвованием тяжело отражаются на отношениях. Все, что не вписывается в правила, – вот оно, здесь, за столом, среди жаркого с зеленым горошком. И вот, чтобы не видеть, каждый утыкается в тарелку.

Связь «родители – дети» специфична. Она длится дольше и влияет глубже любой другой связи. И создается еще при зачатии ребенка. И не завершается со смертью родителей – ведь их образы проносят через всю жизнь. Вот уже пять лет, как умер отец Фанни. А она до сих пор не избавилась от его влияния. Он здесь, рядом с ней, почти каждый день, он подавляет ее собственные решения. Одна мысль, что он ее не одобрит, приводит ее в оцепенение и ограничивает ее выбор. Отношения, сложившиеся в первые же дни, месяцы, годы жизни, формируют модель для будущих отношений. Мы воспринимаем структуры мышления, поведенческие схемы, аффективные реакции покровительства, составляющие нашу личность. Отпечаток, наложенный родителями, не стирается после их кончины. И если отношения были отмечены фрустрацией – они продолжают следить за нами из могилы. Если разногласия не урегулированы, призрак родителей продолжает жить рядом с нами. Горечь обид, запугивания, чувство безнадежности, сознательные или нет, подпитывают наше неверие в нас самих, в ближних и вообще в бытие.

Живы ли еще ваши родители или уже пересекли порог небытия – это дела не меняет. В наших душах умершие еще долго остаются живыми. Отношения с родителями касаются нас всех. Они непросты ни для кого. Те, кто утверждает обратное, вытесняют в бессознательное способ, каким эти отношения определяют их собственную жизнь.

Связь «родитель – дитя» – связь «неизбежная» в том смысле, что мы, рождаясь в семье, лишены выбора и не можем решить и поменять биологических родителей. Мы навсегда наследники тех, кто дал нам жизнь. И у наших родителей такого выбора тоже нет… Единственный выбор, доступный нам – отношения, которые мы устанавливаем сами. Чтобы стать счастливыми вместе!





2. Неудовлетворенность в отношениях




Наши родители не меньше нас страдают от поверхностности отношений. Чаще всего они просто не знают, как сделать их другими. Ведь в самые нежные детские годы им, возможно, приходилось жить в отсутствие настоящего общения; быть может, они не знали интимности, задушевной близости. Однако они могут ощущать ее нехватку. Чтобы не страдать от отсутствия настоящей связи, они могут вести себя так, что раздражают до невыносимости. Они счастливы, что вы пришли их навестить, но при этом мама все воскресенье возится на кухне, а папа – в саду, и вы их только там и видите… Они гордятся тем, что вы все съели, ничего не оставив на тарелке, и вечером забираете домой приготовленные ими конфитюры и соленья, но не знают, как обнять вас или сказать что-нибудь искреннее. Жаклин больше не хочет ходить к родителям. Она признается мне: «Кажется, мать нарочно оставляет дела до моего прихода. Я не могу даже просто отдохнуть в шезлонге. То надо полущить горошек, то расставить по порядку банки, то перекрасить ставни. Я не могу больше. Мы никогда не спорим по-настоящему, а всегда надо что-то делать, делать, делать…» Поработать вместе – как это может обрадовать многих, стать делом теплым и приятным, если это не по принуждению, не по обязаловке, когда не знаешь что и сказать друг другу. И остается только болтать на кухне, пока чистишь картошку. Кто ж посмеет сказать родной матери: «Мама, немедленно поставь это на место и приходи сейчас же – сядь на канапе, поговорим!»

Есть родители, которые обращаются с вами так, будто вы все еще мальчишка. Другие (или те же, но в иные минуты жизни) переворачивают отношения и ждут от своего потомства принятия ответственности на себя, покровительственной заботы, которую недополучили от собственных родителей. Мадлен буквально осыпала дочь советами, как правильно мыть посуду. Поль активно предлагает, да просто навязывается прибираться в квартире дочери. Камилла проводит у сына каждый вторник, она стирает ему белье и гладит рубашки – к вящему неудовольствию невестки. Жильберта жалуется на боли в спине, на варикоз, на печень и стонет, когда сын заявляет ей, что в этот четверг днем он не придет. Такие выпады имеют целью поддерживать связь так, чтобы оставить возможность для возникновения настоящих чувств. Чем больней чувство нехватки душевной близости, тем более удрученными хотят показаться родители. Как только интимность восстановлена, большая часть этих поведенческих моделей отпадает сама собой. «Никогда бы не поверила, что она способна так измениться, это безумие, после того как мы ней поговорили, она уже совсем другая женщина. Теперь я должен признаться, что мне приятно с ней видеться. А раньше такое было для меня немыслимо», – говорит о своей матери Мюриэль. А мать Мюриэль, в свою очередь, признается: «С тех пор как дочь со мной поговорила, мне с ней стало легче. Я осмеливаюсь быть собой и лучше понимаю ее».

Раздражающее поведение – это попытка контакта, такие выпады по большей части – симптомы, говорящие о болезненности отношений! Не надо больше так фаталистически судить родителей: «Они такие, какие есть». Ваши поступки могут помочь им не ощущать недостатка внимания. В следующий же раз, как только вас начнет раздражать поведение вашего родителя, взгляните на него с нежностью, и сами увидите, до чего ему не хватает с вами близких и задушевных отношений. Так пусть же это придаст вам смелости их восстановить.





3. Интерпретации и недоразумения




Андре и Бернар больше не хотят разговаривать друг с другом. Они поссорились. Кристина, жена Андре и сестра Бернара, выслушивает признания каждого из них. «Ну и лодырь же твой братец, – жалуется Андре. – Я перекрашиваю гостиную, меняю плитку в ванной, а он даже не шевельнется. А ведь с тех пор как я затеял ремонт, он приходит каждый уик-энд. Смотрит на меня и пальцем не двинет. Издевается, что ли?»

Кристина понимает чувства мужа и, поскольку ей любопытно понять, в чем дело, выслушивает и брата. «Ну и муж у тебя, чертов придурок, – вздыхает тот. – Как подумаю, что я ведь каждую неделю прихожу в тот твой дом, а он ни разу не попросил меня помочь! Знаю я его – он меня считает неумейкой». Удивленная таким умозаключением, Кристина говорит ему, что Андре был бы очень доволен, если бы Бернар ему помог. «Да нет же, не хочет он, – отвечает Бернар, – если бы хотел, попросил бы давно!»

Кристина возвращается к мужу и повторяет ему слова Бернара, а тот отвечает: «Я даже не рискнул просить его. А вдруг он бы сказал – нет!»

«Каждый думает, что в полдень солнце у его ворот», – говорит пословица. Это непреложная истина. Мы не можем на все иметь одну и ту же точку зрения – все мы разные. Произошедшие события мы интерпретируем каждый по-своему в зависимости от нашей позиции и нашей жизни. По-видимому, в отношениях «родители – дети» как раз больше всего недоразумений. Как младенец может интерпретировать действия матери таким же образом, как и она сама? У него еще нет возможностей в достаточной мере применить собственный прямой опыт, чтобы представить мотивы поведения мамы, напрямую с ним самим не связанные. Он еще не умеет «ставить себя на ее место». Многие родители точно так же не умеют поставить себя на место их детей, что включало бы пробуждение их детских чувств – а такое движение вспять пугает их или замутнено проекциями.

Без проговариваний и взаимных выслушиваний – война неизбежна. Говорить друг с другом, обсуждать все означает дать себе шанс на прояснение недоразумений.