Поверь. Я люблю тебя
Часть 18 из 24 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
«Я с удовольствием приду с тобой увидеться».
«Я буду смотреть на тебя с нежностью и восхищением».
И не в сослагательном наклонении, а в будущем времени. Это никакой не шантаж – и даже полная противоположность шантажу, суть которого – простое вымогательство. Тут речь о том, чтобы раскрыть глаза нашим родителям на их власть над построением отношений, указать им путь к нашему сердцу.
Перечитайте ваше письмо перед тем, как отправлять его. Не колеблясь, пишите несколько черновиков, прежде чем послать окончательную версию. Отправленное письмо – это деяние, это инструмент для восстановления отношений, не халтурьте в нем!
6. Запрос на удовлетворение
Моей дочери было девять лет, она возилась на кухне, поскольку обещала подружкам принести им приготовленное ею самой лакомство. Я поинтересовалась, что именно она готовит, и она ответила: «Печеные яблочки». Проходя мимо плиты, я увидела температуру готовки: 100 градусов по Цельсию, и хотя она меня ни о чем не просила, сочла возможным вмешаться. «Так никогда не испекутся твои яблочки, для них это недостаточно горячая температура», – сказала я ей и повернула тумблер. Марго пыталась доказать мне, что уже успешно готовила по этому рецепту неделю назад, когда меня не было дома. Я пропустила это мимо ушей и прочитала ей целую лекцию о печении яблок в духовке. А на самом-то деле она готовила дольки, не целые яблоки! Разумеется, когда мы открыли духовку, ее яблоки получились подгоревшими. Из-за этого она испытала ярость и разочарование. Я извинилась перед ней, выслушала ее. Признала свою двойную ошибку – то, что увеличила температуру и не придала значения ее словам. Пообещала больше не вмешиваться ни во что из того, что она будет делать сама без разрешения (кроме случаев, сопряженных с опасностью, конечно). Уверяла ее в том, что не сомневаюсь в ее способностях. Предложила свою помощь в готовке другой порции. Она по-прежнему плакала. Этого ей было недостаточно.
«Но чего же ты хочешь? Я уже извинилась, и правда, мне не следовало так поступать. Чего же тебе не хватает, чтобы чувствовать удовлетворение?»
Она подняла мокрые от слез глаза и бросила: «Мне кажется, ты не ценишь моих чувств. И тогда все, что ты тут наговорила, ничего не стоит».
Я всей душой восприняла ее фразу и поняла, как она права. Я искренне извинялась, я действительно жалела о своем поступке, но я не подумала о цене пережитого ею. Я выслушала ее, думая, как мне сделать, чтобы меня простили, а не по-настоящему прочувствовать то, что она переживала.
«Правда, дорогая моя, я не оценила этого. Тогда расскажи мне больше. Скажи еще, что ты чувствовала». Я снова присела рядом, и на сей раз выслушала, как следует. Пока она рассказывала, я, наконец, отдавала самой себе отчет в том, как важно ей было все, что происходило. Я представила себя ребенком девяти лет. Ей не просто нечего теперь было принести подружкам, – ей придется сказать им, что ее готовка не удалась. Для приготовления другой порции у нас уже не оставалось времени. Я была виновата в ее провале. Такая роль мне совсем не нравилась. Но кроме сгоревших яблочек, сильной порче подверглись еще и наши отношения. Я продемонстрировала недоверие к ней, не выслушала ее. Я сделала все вместо нее, отвергнув ее способности, ее зарождающуюся самостоятельность. Она испытывала наслаждение от творчества, гордилась успехом, хотела продемонстрировать его мне. А я ее унизила. Я показала, кто тут власть. Что может сказать девятилетняя девочка в ответ на уверенность своей матери в своей правоте? Она не посмела мне возразить. Осознав это все, я эмоционально вербализовала и ей. Она бросилась в мои объятия, взволнованная. Мы снова приласкали друг друга.
Самые заурядные извинения не исцеляют. Только неподдельная эмпатия, реально осознавшая нанесенный ущерб, восстанавливает отношения. Нам необходимо, чтобы ближний по-настоящему понял все, что пережили мы сами. Чтобы излечиться после утраты своего десерта, Марго нужно было всего лишь излить свой гнев. Чтобы исцелить наши отношения и восстановить преданное доверие, понадобилась истинная эмпатия.
Родители сомневаются, стоит ли снова обсуждать прошлое, ибо они чувствуют, что изменить ничего в нем не в силах. Невозможно вернуться назад и стереть все, что уже произошло. Но возможно восстановить то, что было поломано, и в личности, и в отношениях. Восстановить не так уж сложно. Достаточно выслушать, по-настоящему понять и выразить эмпатию. Вот чего все и желают. Эмпатия означает уважение к нашим эмоциям и ощущениям, мы чувствуем, что пользуемся глубоким уважением – и мы как индивидуумы, и все наше бытие. Эмпатия дает ощущение права на существование и наше право чувствовать то, что мы чувствуем. А мы чувствуем себя восстановленными внутри нашей личности, вновь обретаем цельность.
Вот отрывок из письма Жозианы своей матери:
«Больше ты не можешь радоваться моему рождению, больше не можешь успокаивать мою боль, когда отец оскорблял меня, ты больше не можешь обнять меня, как бывало, когда я возвращалась из поездки, – обнимать и спрашивать, хорошо ли прошли мои каникулы, всячески показывая, как ты рада моему возвращению, ты больше не подождешь меня у ворот школы. Слишком поздно. Я буду жить со своим прошлым. Зато сейчас я прошу тебя вновь подумать о тех малышке, ребенке, девочке и молодой девице, какими я была, и наконец взглянуть мне в лицо и увидеть, как же я страдала, ожидая тебя день за днем, снося оскорбления, когда ты ни разу не пресекла их, и чувствуя себя нежеланной, непринятой в семье. Я прошу у тебя уважения к моим страданиям. Я очень любила тебя – безответно. И то, что мне пришлось пережить, ненормально. Мне не нашлось места в твоем сердце, и сегодня я прошу только уважить мое страдание. Ты делала мне очень больно. Можешь поплакать, ведь это и впрямь очень грустно. Можешь кричать, это и впрямь несправедливо и возмутительно. Я была очень несчастна, и в этом частично твоя вина. Ты была моей матерью. Снова скажу – взгляни наконец мне в лицо, если не с любовью, – этого я никогда и не чувствовала с твоей стороны, – то хотя бы как на человеческое существо, которое стремится к уважению. Уважение – вот в чем я отчаянно нуждаюсь. Нуждаюсь больше, чем во всем остальном».
Жозиана ждала ответа. Довольно долго ее почтовый ящик пустовал. Наконец, в день ее рождения – коробочка: это было жемчужное ожерелье. Ее мать-«устрица» не смогла ни поговорить, ни написать ей, а решила все-таки подарить ей жемчужины, и это свидетельство начала признания, первый шаг к сближению – Жозиана так его и поняла.
Восстановление может принимать конкретные и поведенческие формы: «Я хотела бы, чтобы ты обняла меня и крепко-крепко прижимала к себе минут пять, я хотела бы, чтобы ты массировала мне плечи, я хотела бы, чтобы ты меня целовала. Я хотела бы положить голову тебе на колени, чтобы ты гладила мои волосы и ласково называла меня по имени. Я прошу тебя написать мне нежное письмо, в котором ты рассказала бы о себе».
Восстановление может быть и вполне материальным:
«Я хотел бы, чтобы ты подарил мне атлас».
«Прошу тебя оплатить пятьдесят процентов моего лечения».
«В качестве примирения мне было бы приятно, чтобы ты оплатил два моих года обучения, – мне это необходимо, чтобы вернуться на жизненную дорогу, которая меня устраивает».
«Прошу купить мне красное платье».
«Я бы хотела, чтобы ты подарил мне книгу о сексуальном воспитании».
Такие подарки для восстановления могут показаться смехотворными. Важно здесь то, что они имеют значение для обеих сторон. Предметы, деньги, действия здесь не более чем конкретные выражения более глубокого деяния: признания важности травмы, нанесенной другому. Все может быть исправлено. Дети готовы простить самые отвратительные жестокости – только если они будут признаны таковыми. Дети отчаянно любят своих родителей. Один добрый поступок – и они тут же растают.
Отец Жюли сексуально пользовался ею с ведома и на глазах ее матери. Как исправить соучастие в инцесте? Можно ли вообще это исправить? Да. Эта мать сумела понять свою дочь, выслушать без осуждения, поплакать вместе с ней. Символом восстановления отношений стал пуловер из черной шерсти, связанный ею собственноручно. И как раз тогда, когда дочь хотела попросить об этом. Восстановление состоялось. Затрудняюсь судить, с чем такой черный пуловер ручной вязки был связан в жизненных историях двух этих женщин, но он подействовал сильно.
Подарок вовсе не необходим. Он не заменяет эмпатии, а только выступает ее свидетельством. Он не само восстановление, а лишь символ восстановления. Эмпатия, соразмерная степени страдания, необходима и часто достаточна для исправления связи.
7. Как реагируют родители
Робер пишет мне:
«Следуя твоим советам, я написал матери письмо, объединив множество накопившихся к ней претензий. Я высказал ей их все, а потом символически сжег письмо. Но лучше бы мне вернуть покой раз и навсегда, обсудив с нею мои детские обиды. Она согласилась выслушать их: и была очень удивлена, поскольку в то время думала, что у меня все было прекрасно! Конечно, она пожалела о своем поведении и просила меня простить ее. Понятно, что наши отношения после этого изменились».
Реакция матери Робера – такое бывает чаще, чем принято думать. Чаще всего наши родители просто не осознавали!
Родитель, чувствующий ответственность за здоровье, защиту, воспитание, склонен ставить самого себя в центр всего, что происходит с его ребенком. Его способность терпеть чувство вины будет определять и его реакцию на ваше письмо. Если он осознает, что дурно обращался с вами – значит, будет счастлив поговорить об этом, исправить и избавиться от своего чувства вины. Или же, отказавшись признавать за собой вину, он попытается заставить вас замолчать. Самые упертые родители склонны путаться в лживых объяснениях, в нежелании понять, винят ребенка, принижают его. Как можно смотреться в зеркало после проявления такой жестокости? Нет, предпочитают убеждать себя в том, что такого и вовсе не было. И кончено. Сын, дочка все это выдумывают. Никогда ничего подобного и быть не могло – это все фантазерство.
Некоторых родителей приводит в настоящий ужас перспектива утратить власть над ребенком. Эта ставка для них важнее всего. Им необходимо подчинение ребенка, чтобы их не покидало ощущение собственной нужности. Они неспособны любить свое дитя и сосредотачиваться на его потребностях. На первом месте всегда – они. Сами они этого не сознают, ибо охотно проявляют беспокойство, даже жертвуют собой ради своего потомства. Это, конечно, привязанность. Но не обязательно речь о любви.
Когда Луиджи выразил отцу удивление – отчего тот никогда не задавал ему вопросов про его жизнь, отец возразил: «И спрашивать не стану, твоя жизнь меня не интересует». Вот ведь каков! Но в следующем письме отец отвечает Луиджи:
«Ты говоришь, что я тебя не люблю. Где ты это вычитал или кто тебе это наплел? Дурачина! У меня в спальне шесть твоих фотографий».
И вот немного дальше: «Могу сказать, что ежедневно думаю о тебе по три или четыре раза – и это что, не любовь?» Нет, это не любовь. Увы, такой отец, по-видимому, не имеет о ней никакого представления. У него предостаточно случаев показать окружающим, как он гордится сыном. Он показывает это на фотографиях. Но разговаривая с ним, он способен лишь на критику и оскорбления. Редко он называет его иначе, нежели «придурок». Луиджи это всегда так обидно… Мать Луиджи не отрицает плохого обращения своего мужа, но она защищает его, передергивая: «Он так себя держит, потому что в нем говорит чувство. Если и оскорбляет тебя, то потому, что не может иначе выразить, как тебя любит».
Чувство любви подпитывается эмоциями любви. Чтобы расцвести, эти чувства нуждаются в минутах задушевного общения. Выражением любви является нежность. Нежность физического контакта, нежность взгляда, нежные слова. Ни насилие, ни унижение не относятся к вокабулярию любви.
В жизни встречаются все реакции, от всеобъемлющего отказа от сочувствия, причем с проявлением агрессии: «Ты состоишь в какой-то секте, я на тебя донесу», «Ты обезумела», «С тобой всегда было нелегко», «Ты убьешь собственную мать», и вплоть до отторжения: «Чтобы ноги твоей больше не было в этом доме», «Я тебя наследства лишу, у тебя ничего не будет, ты мне больше не сын». Они противятся любой дестабилизации их власти. Реакция других родителей – дистанцирование: «Да делай ты со своей жизнью что хочешь. У нас жизнь своя, оставь нас в покое. «Они не отрицают, но не пытаются понять или защищаться, а просто избегают отношений. Такими словами они хотят сказать, что их слишком обидели, чтобы они еще и стали разговаривать.
Стоит ли настаивать? Мы противостоим свободе другого. Он имеет право закрыть от вас сердце, отказаться от отношений. И МЫ ТОЖЕ имеем право желать этих отношений и, стало быть, настаивать. Не опустошая самих себя и, главное, не надеясь на результат. Если такое примирение важно для вас, если вы хотите любить вашу маму или вашего папу, позволяйте себе настаивать. Уступить – означает принять закон другого. Послушаем, что об этом думает папа, бывший строптивым упрямцем: «Я был тронут твоей настойчивостью. В конце концов я понял, что ты не хочешь разрушить меня, а только стремишься возобновить нашу связь. Сказать по правде, я тебя боялся, не чувствуя, что сам я на высоте. Я опасался твоего презрения. Спасибо, что ты не пустил все это на самотек. Сейчас я действительно ценю наши отношения. Я такого и представить не мог».
Вот какие слова сказал отец Жюльену, после того как тот почтительно настаивал четыре года подряд.
Если ваши родители не осознают, что обидели вас; если они наносят вам раны при любом удобном случае, вашу правду они обнаруживают в вашем письме. Они могут отреагировать ошеломлением и немедленным порывом все исправить. А могут почувствовать себя до такой степени виноватыми, что это опасно – прочтут письмо и впадут в тоску. Если у них хватит внутреннего ощущения безопасности, они будут стараться выслушать вас, если же нет – начнут отрицать, отторгать или изображать жертв: «Я плохая мать, никогда ничего хорошего не сделала в жизни».
Есть и те, кто забывает. Другие не осознавали потому, что и вправду никогда не хотели бить собственного ребенка, разрушать его или причинять ему боль. Они поступали так потому, что их ярость была обращена не против их ребенка, а против их собственных родителей. Они по-прежнему осознают (иногда) собственные душевные детские раны, но так и не могут понять, какие способны причинить они сами. Другие же отказываются признавать правду о том, что заставили пережить своего ребенка, потому что отказываются видеть то, что самим пришлось пережить в детстве.
«Мать прочла мое письмо с обвинительным пылом: «Ты уже мне все это говорила!» Каждый раз, когда я ждала от нее понимания, я страдала в сто раз больше. Я писала не для того, чтобы убедить ее, а только чтобы ей сказать. Ждать, что она изменится, – да мне легче разбиться в лепешку».
Не ждите, что ваши родители изменятся. Сначала обдумайте вашу долю ответственности в отношениях. Вы, с вашей стороны, делаете лучшее, что можете сделать, высказывая свою потребность в выражении. Их реакция – на их совести. Важно говорить – дабы вы могли освободиться от зависимости. В дальнейшем примирение зависит уже не только от вас.
Пусть вас не беспокоят негативные ответы – позитивные реакции встречаются гораздо чаще, чем можно предположить. Моих клиентов часто повергает в ошеломление встречное желание выслушать. Вот фраза матери Лолы: «Теперь, когда я знаю, что ты перечувствовала, я выслушаю тебя. Я разрешаю тебе сделать эту работу. Я не знала, что причиняю тебе такую боль».
Тут интересно словцо «разрешаю» – ведь ее дочери уже тридцать четыре, она более чем взрослая! Но простим этот остаток власти над ближним своим, чтобы увидеть позитивную часть, реакцию более частую, чем полагают: «Я не знала, не осознавала твоего страдания, я совсем этого не хотела, я хочу с тобой поговорить об этом. Расскажи подробности, я не рассчитала, как тебе больно, если б я только знала…»
А вот другой ответ:
«Когда я вижу всю глубину страдания, о котором ты говоришь, и густоту бальзама, который необходимо пролить для облегчения твоих мук, я чувствую, что немножко с тобой не справилась».
Какое прекрасное начало со стороны этой мамы.
«Когда отец получил мое письмо, он заплакал и предложил мне помолиться. Немного погодя он перезвонил, полувежливо, полураздраженно сообщив, что попытался было написать мне, но у него ничего не вышло. В конце концов он закрыл дискуссию словами: „Не желаю ворошить прошлое, это мне не интересно“. Прежде чем положить трубку, он сказал „Поговорим об этом еще, если захочешь“».
Реакция трогательная. Этими словами отец показал, насколько проникся страданиями сына. Он не винит его. Он берет на себя трудности с признанием прошлого, но не захлопывает дверь окончательно.
«Дорогая Анетт,
прежде всего – бесконечное тебе спасибо за твое письмо, полное любви, и при этом отмеченное такой грустью. С тех пор как я его получил, я дважды пытался написать тебе ответ, оба раза у меня ничего не получалось: очень трудно описывать все в подробностях из-за того, что приходится возвращаться в далекое прошлое. Я был заторможен с самого детства очень жестким воспитанием, не допускалось никакого внешнего проявления чувств. Это не мешает мне любить тебя, но естественно, что обмены мнениями по линии „отец – дитя“ были весьма скудными. Как ни жаль, но это так. Признаю, что мог бы многое сделать лучше, чем делал.
Крепко целую тысячу раз. Люблю тебя всем сердцем».
Этот папа услышал, он признает факты. В этот раз он говорит только о себе («Я мог бы сделать лучше») и Анетт еще вправе ждать фразы типа: «Я оценил, как тебе не хватало контакта со мной, и как тебе из-за этого было трудно». Нужно время, чтобы дорасти до такой эмпатии. Этот папа демонстрирует свое желание исправить. Его сожаления можно пощупать. Он хочет справиться со сложностями вхождения в контакт со своими же эмоциями и оглядыванием на прошлое, но не осуждает Анетт.
Некоторые родители искажают факты по большей части в свою пользу. Они реконструируют историю так, чтобы приукрасить собственный образ. Вот свидетельство Пиа:
«Что касается обмена письмами с моей матерью, я была очень удивлена (и приятно, и неприятно) ее ответом и не смогла продолжить начатый диалог (может быть, пока?). Тот образ себя, который она мне нарисовала, никак не соотносился со всем, что я о ней знала, и некоторые факты подверглись искажению. Например, она сказала мне, что „хотела, чтобы я сходила к гинекологу“, тогда как в реальности все было совсем не так: я сама записалась на прием к врачу и, за неимением личного будильника, просто попросила ее накануне разбудить меня пораньше, чтобы я успела к нему до занятий в лицее. Она устроила мне такую сцену, со слезами, говорила, что она все испортила, что ее жизнь не удалась и она якобы хотела об этом со мной поговорить, и что она пойдет со мной, и в конце концов пошла со мной, мне было шестнадцать лет. Даже не знаю, что и думать о таком переиначивании прошлого».
«Я буду смотреть на тебя с нежностью и восхищением».
И не в сослагательном наклонении, а в будущем времени. Это никакой не шантаж – и даже полная противоположность шантажу, суть которого – простое вымогательство. Тут речь о том, чтобы раскрыть глаза нашим родителям на их власть над построением отношений, указать им путь к нашему сердцу.
Перечитайте ваше письмо перед тем, как отправлять его. Не колеблясь, пишите несколько черновиков, прежде чем послать окончательную версию. Отправленное письмо – это деяние, это инструмент для восстановления отношений, не халтурьте в нем!
6. Запрос на удовлетворение
Моей дочери было девять лет, она возилась на кухне, поскольку обещала подружкам принести им приготовленное ею самой лакомство. Я поинтересовалась, что именно она готовит, и она ответила: «Печеные яблочки». Проходя мимо плиты, я увидела температуру готовки: 100 градусов по Цельсию, и хотя она меня ни о чем не просила, сочла возможным вмешаться. «Так никогда не испекутся твои яблочки, для них это недостаточно горячая температура», – сказала я ей и повернула тумблер. Марго пыталась доказать мне, что уже успешно готовила по этому рецепту неделю назад, когда меня не было дома. Я пропустила это мимо ушей и прочитала ей целую лекцию о печении яблок в духовке. А на самом-то деле она готовила дольки, не целые яблоки! Разумеется, когда мы открыли духовку, ее яблоки получились подгоревшими. Из-за этого она испытала ярость и разочарование. Я извинилась перед ней, выслушала ее. Признала свою двойную ошибку – то, что увеличила температуру и не придала значения ее словам. Пообещала больше не вмешиваться ни во что из того, что она будет делать сама без разрешения (кроме случаев, сопряженных с опасностью, конечно). Уверяла ее в том, что не сомневаюсь в ее способностях. Предложила свою помощь в готовке другой порции. Она по-прежнему плакала. Этого ей было недостаточно.
«Но чего же ты хочешь? Я уже извинилась, и правда, мне не следовало так поступать. Чего же тебе не хватает, чтобы чувствовать удовлетворение?»
Она подняла мокрые от слез глаза и бросила: «Мне кажется, ты не ценишь моих чувств. И тогда все, что ты тут наговорила, ничего не стоит».
Я всей душой восприняла ее фразу и поняла, как она права. Я искренне извинялась, я действительно жалела о своем поступке, но я не подумала о цене пережитого ею. Я выслушала ее, думая, как мне сделать, чтобы меня простили, а не по-настоящему прочувствовать то, что она переживала.
«Правда, дорогая моя, я не оценила этого. Тогда расскажи мне больше. Скажи еще, что ты чувствовала». Я снова присела рядом, и на сей раз выслушала, как следует. Пока она рассказывала, я, наконец, отдавала самой себе отчет в том, как важно ей было все, что происходило. Я представила себя ребенком девяти лет. Ей не просто нечего теперь было принести подружкам, – ей придется сказать им, что ее готовка не удалась. Для приготовления другой порции у нас уже не оставалось времени. Я была виновата в ее провале. Такая роль мне совсем не нравилась. Но кроме сгоревших яблочек, сильной порче подверглись еще и наши отношения. Я продемонстрировала недоверие к ней, не выслушала ее. Я сделала все вместо нее, отвергнув ее способности, ее зарождающуюся самостоятельность. Она испытывала наслаждение от творчества, гордилась успехом, хотела продемонстрировать его мне. А я ее унизила. Я показала, кто тут власть. Что может сказать девятилетняя девочка в ответ на уверенность своей матери в своей правоте? Она не посмела мне возразить. Осознав это все, я эмоционально вербализовала и ей. Она бросилась в мои объятия, взволнованная. Мы снова приласкали друг друга.
Самые заурядные извинения не исцеляют. Только неподдельная эмпатия, реально осознавшая нанесенный ущерб, восстанавливает отношения. Нам необходимо, чтобы ближний по-настоящему понял все, что пережили мы сами. Чтобы излечиться после утраты своего десерта, Марго нужно было всего лишь излить свой гнев. Чтобы исцелить наши отношения и восстановить преданное доверие, понадобилась истинная эмпатия.
Родители сомневаются, стоит ли снова обсуждать прошлое, ибо они чувствуют, что изменить ничего в нем не в силах. Невозможно вернуться назад и стереть все, что уже произошло. Но возможно восстановить то, что было поломано, и в личности, и в отношениях. Восстановить не так уж сложно. Достаточно выслушать, по-настоящему понять и выразить эмпатию. Вот чего все и желают. Эмпатия означает уважение к нашим эмоциям и ощущениям, мы чувствуем, что пользуемся глубоким уважением – и мы как индивидуумы, и все наше бытие. Эмпатия дает ощущение права на существование и наше право чувствовать то, что мы чувствуем. А мы чувствуем себя восстановленными внутри нашей личности, вновь обретаем цельность.
Вот отрывок из письма Жозианы своей матери:
«Больше ты не можешь радоваться моему рождению, больше не можешь успокаивать мою боль, когда отец оскорблял меня, ты больше не можешь обнять меня, как бывало, когда я возвращалась из поездки, – обнимать и спрашивать, хорошо ли прошли мои каникулы, всячески показывая, как ты рада моему возвращению, ты больше не подождешь меня у ворот школы. Слишком поздно. Я буду жить со своим прошлым. Зато сейчас я прошу тебя вновь подумать о тех малышке, ребенке, девочке и молодой девице, какими я была, и наконец взглянуть мне в лицо и увидеть, как же я страдала, ожидая тебя день за днем, снося оскорбления, когда ты ни разу не пресекла их, и чувствуя себя нежеланной, непринятой в семье. Я прошу у тебя уважения к моим страданиям. Я очень любила тебя – безответно. И то, что мне пришлось пережить, ненормально. Мне не нашлось места в твоем сердце, и сегодня я прошу только уважить мое страдание. Ты делала мне очень больно. Можешь поплакать, ведь это и впрямь очень грустно. Можешь кричать, это и впрямь несправедливо и возмутительно. Я была очень несчастна, и в этом частично твоя вина. Ты была моей матерью. Снова скажу – взгляни наконец мне в лицо, если не с любовью, – этого я никогда и не чувствовала с твоей стороны, – то хотя бы как на человеческое существо, которое стремится к уважению. Уважение – вот в чем я отчаянно нуждаюсь. Нуждаюсь больше, чем во всем остальном».
Жозиана ждала ответа. Довольно долго ее почтовый ящик пустовал. Наконец, в день ее рождения – коробочка: это было жемчужное ожерелье. Ее мать-«устрица» не смогла ни поговорить, ни написать ей, а решила все-таки подарить ей жемчужины, и это свидетельство начала признания, первый шаг к сближению – Жозиана так его и поняла.
Восстановление может принимать конкретные и поведенческие формы: «Я хотела бы, чтобы ты обняла меня и крепко-крепко прижимала к себе минут пять, я хотела бы, чтобы ты массировала мне плечи, я хотела бы, чтобы ты меня целовала. Я хотела бы положить голову тебе на колени, чтобы ты гладила мои волосы и ласково называла меня по имени. Я прошу тебя написать мне нежное письмо, в котором ты рассказала бы о себе».
Восстановление может быть и вполне материальным:
«Я хотел бы, чтобы ты подарил мне атлас».
«Прошу тебя оплатить пятьдесят процентов моего лечения».
«В качестве примирения мне было бы приятно, чтобы ты оплатил два моих года обучения, – мне это необходимо, чтобы вернуться на жизненную дорогу, которая меня устраивает».
«Прошу купить мне красное платье».
«Я бы хотела, чтобы ты подарил мне книгу о сексуальном воспитании».
Такие подарки для восстановления могут показаться смехотворными. Важно здесь то, что они имеют значение для обеих сторон. Предметы, деньги, действия здесь не более чем конкретные выражения более глубокого деяния: признания важности травмы, нанесенной другому. Все может быть исправлено. Дети готовы простить самые отвратительные жестокости – только если они будут признаны таковыми. Дети отчаянно любят своих родителей. Один добрый поступок – и они тут же растают.
Отец Жюли сексуально пользовался ею с ведома и на глазах ее матери. Как исправить соучастие в инцесте? Можно ли вообще это исправить? Да. Эта мать сумела понять свою дочь, выслушать без осуждения, поплакать вместе с ней. Символом восстановления отношений стал пуловер из черной шерсти, связанный ею собственноручно. И как раз тогда, когда дочь хотела попросить об этом. Восстановление состоялось. Затрудняюсь судить, с чем такой черный пуловер ручной вязки был связан в жизненных историях двух этих женщин, но он подействовал сильно.
Подарок вовсе не необходим. Он не заменяет эмпатии, а только выступает ее свидетельством. Он не само восстановление, а лишь символ восстановления. Эмпатия, соразмерная степени страдания, необходима и часто достаточна для исправления связи.
7. Как реагируют родители
Робер пишет мне:
«Следуя твоим советам, я написал матери письмо, объединив множество накопившихся к ней претензий. Я высказал ей их все, а потом символически сжег письмо. Но лучше бы мне вернуть покой раз и навсегда, обсудив с нею мои детские обиды. Она согласилась выслушать их: и была очень удивлена, поскольку в то время думала, что у меня все было прекрасно! Конечно, она пожалела о своем поведении и просила меня простить ее. Понятно, что наши отношения после этого изменились».
Реакция матери Робера – такое бывает чаще, чем принято думать. Чаще всего наши родители просто не осознавали!
Родитель, чувствующий ответственность за здоровье, защиту, воспитание, склонен ставить самого себя в центр всего, что происходит с его ребенком. Его способность терпеть чувство вины будет определять и его реакцию на ваше письмо. Если он осознает, что дурно обращался с вами – значит, будет счастлив поговорить об этом, исправить и избавиться от своего чувства вины. Или же, отказавшись признавать за собой вину, он попытается заставить вас замолчать. Самые упертые родители склонны путаться в лживых объяснениях, в нежелании понять, винят ребенка, принижают его. Как можно смотреться в зеркало после проявления такой жестокости? Нет, предпочитают убеждать себя в том, что такого и вовсе не было. И кончено. Сын, дочка все это выдумывают. Никогда ничего подобного и быть не могло – это все фантазерство.
Некоторых родителей приводит в настоящий ужас перспектива утратить власть над ребенком. Эта ставка для них важнее всего. Им необходимо подчинение ребенка, чтобы их не покидало ощущение собственной нужности. Они неспособны любить свое дитя и сосредотачиваться на его потребностях. На первом месте всегда – они. Сами они этого не сознают, ибо охотно проявляют беспокойство, даже жертвуют собой ради своего потомства. Это, конечно, привязанность. Но не обязательно речь о любви.
Когда Луиджи выразил отцу удивление – отчего тот никогда не задавал ему вопросов про его жизнь, отец возразил: «И спрашивать не стану, твоя жизнь меня не интересует». Вот ведь каков! Но в следующем письме отец отвечает Луиджи:
«Ты говоришь, что я тебя не люблю. Где ты это вычитал или кто тебе это наплел? Дурачина! У меня в спальне шесть твоих фотографий».
И вот немного дальше: «Могу сказать, что ежедневно думаю о тебе по три или четыре раза – и это что, не любовь?» Нет, это не любовь. Увы, такой отец, по-видимому, не имеет о ней никакого представления. У него предостаточно случаев показать окружающим, как он гордится сыном. Он показывает это на фотографиях. Но разговаривая с ним, он способен лишь на критику и оскорбления. Редко он называет его иначе, нежели «придурок». Луиджи это всегда так обидно… Мать Луиджи не отрицает плохого обращения своего мужа, но она защищает его, передергивая: «Он так себя держит, потому что в нем говорит чувство. Если и оскорбляет тебя, то потому, что не может иначе выразить, как тебя любит».
Чувство любви подпитывается эмоциями любви. Чтобы расцвести, эти чувства нуждаются в минутах задушевного общения. Выражением любви является нежность. Нежность физического контакта, нежность взгляда, нежные слова. Ни насилие, ни унижение не относятся к вокабулярию любви.
В жизни встречаются все реакции, от всеобъемлющего отказа от сочувствия, причем с проявлением агрессии: «Ты состоишь в какой-то секте, я на тебя донесу», «Ты обезумела», «С тобой всегда было нелегко», «Ты убьешь собственную мать», и вплоть до отторжения: «Чтобы ноги твоей больше не было в этом доме», «Я тебя наследства лишу, у тебя ничего не будет, ты мне больше не сын». Они противятся любой дестабилизации их власти. Реакция других родителей – дистанцирование: «Да делай ты со своей жизнью что хочешь. У нас жизнь своя, оставь нас в покое. «Они не отрицают, но не пытаются понять или защищаться, а просто избегают отношений. Такими словами они хотят сказать, что их слишком обидели, чтобы они еще и стали разговаривать.
Стоит ли настаивать? Мы противостоим свободе другого. Он имеет право закрыть от вас сердце, отказаться от отношений. И МЫ ТОЖЕ имеем право желать этих отношений и, стало быть, настаивать. Не опустошая самих себя и, главное, не надеясь на результат. Если такое примирение важно для вас, если вы хотите любить вашу маму или вашего папу, позволяйте себе настаивать. Уступить – означает принять закон другого. Послушаем, что об этом думает папа, бывший строптивым упрямцем: «Я был тронут твоей настойчивостью. В конце концов я понял, что ты не хочешь разрушить меня, а только стремишься возобновить нашу связь. Сказать по правде, я тебя боялся, не чувствуя, что сам я на высоте. Я опасался твоего презрения. Спасибо, что ты не пустил все это на самотек. Сейчас я действительно ценю наши отношения. Я такого и представить не мог».
Вот какие слова сказал отец Жюльену, после того как тот почтительно настаивал четыре года подряд.
Если ваши родители не осознают, что обидели вас; если они наносят вам раны при любом удобном случае, вашу правду они обнаруживают в вашем письме. Они могут отреагировать ошеломлением и немедленным порывом все исправить. А могут почувствовать себя до такой степени виноватыми, что это опасно – прочтут письмо и впадут в тоску. Если у них хватит внутреннего ощущения безопасности, они будут стараться выслушать вас, если же нет – начнут отрицать, отторгать или изображать жертв: «Я плохая мать, никогда ничего хорошего не сделала в жизни».
Есть и те, кто забывает. Другие не осознавали потому, что и вправду никогда не хотели бить собственного ребенка, разрушать его или причинять ему боль. Они поступали так потому, что их ярость была обращена не против их ребенка, а против их собственных родителей. Они по-прежнему осознают (иногда) собственные душевные детские раны, но так и не могут понять, какие способны причинить они сами. Другие же отказываются признавать правду о том, что заставили пережить своего ребенка, потому что отказываются видеть то, что самим пришлось пережить в детстве.
«Мать прочла мое письмо с обвинительным пылом: «Ты уже мне все это говорила!» Каждый раз, когда я ждала от нее понимания, я страдала в сто раз больше. Я писала не для того, чтобы убедить ее, а только чтобы ей сказать. Ждать, что она изменится, – да мне легче разбиться в лепешку».
Не ждите, что ваши родители изменятся. Сначала обдумайте вашу долю ответственности в отношениях. Вы, с вашей стороны, делаете лучшее, что можете сделать, высказывая свою потребность в выражении. Их реакция – на их совести. Важно говорить – дабы вы могли освободиться от зависимости. В дальнейшем примирение зависит уже не только от вас.
Пусть вас не беспокоят негативные ответы – позитивные реакции встречаются гораздо чаще, чем можно предположить. Моих клиентов часто повергает в ошеломление встречное желание выслушать. Вот фраза матери Лолы: «Теперь, когда я знаю, что ты перечувствовала, я выслушаю тебя. Я разрешаю тебе сделать эту работу. Я не знала, что причиняю тебе такую боль».
Тут интересно словцо «разрешаю» – ведь ее дочери уже тридцать четыре, она более чем взрослая! Но простим этот остаток власти над ближним своим, чтобы увидеть позитивную часть, реакцию более частую, чем полагают: «Я не знала, не осознавала твоего страдания, я совсем этого не хотела, я хочу с тобой поговорить об этом. Расскажи подробности, я не рассчитала, как тебе больно, если б я только знала…»
А вот другой ответ:
«Когда я вижу всю глубину страдания, о котором ты говоришь, и густоту бальзама, который необходимо пролить для облегчения твоих мук, я чувствую, что немножко с тобой не справилась».
Какое прекрасное начало со стороны этой мамы.
«Когда отец получил мое письмо, он заплакал и предложил мне помолиться. Немного погодя он перезвонил, полувежливо, полураздраженно сообщив, что попытался было написать мне, но у него ничего не вышло. В конце концов он закрыл дискуссию словами: „Не желаю ворошить прошлое, это мне не интересно“. Прежде чем положить трубку, он сказал „Поговорим об этом еще, если захочешь“».
Реакция трогательная. Этими словами отец показал, насколько проникся страданиями сына. Он не винит его. Он берет на себя трудности с признанием прошлого, но не захлопывает дверь окончательно.
«Дорогая Анетт,
прежде всего – бесконечное тебе спасибо за твое письмо, полное любви, и при этом отмеченное такой грустью. С тех пор как я его получил, я дважды пытался написать тебе ответ, оба раза у меня ничего не получалось: очень трудно описывать все в подробностях из-за того, что приходится возвращаться в далекое прошлое. Я был заторможен с самого детства очень жестким воспитанием, не допускалось никакого внешнего проявления чувств. Это не мешает мне любить тебя, но естественно, что обмены мнениями по линии „отец – дитя“ были весьма скудными. Как ни жаль, но это так. Признаю, что мог бы многое сделать лучше, чем делал.
Крепко целую тысячу раз. Люблю тебя всем сердцем».
Этот папа услышал, он признает факты. В этот раз он говорит только о себе («Я мог бы сделать лучше») и Анетт еще вправе ждать фразы типа: «Я оценил, как тебе не хватало контакта со мной, и как тебе из-за этого было трудно». Нужно время, чтобы дорасти до такой эмпатии. Этот папа демонстрирует свое желание исправить. Его сожаления можно пощупать. Он хочет справиться со сложностями вхождения в контакт со своими же эмоциями и оглядыванием на прошлое, но не осуждает Анетт.
Некоторые родители искажают факты по большей части в свою пользу. Они реконструируют историю так, чтобы приукрасить собственный образ. Вот свидетельство Пиа:
«Что касается обмена письмами с моей матерью, я была очень удивлена (и приятно, и неприятно) ее ответом и не смогла продолжить начатый диалог (может быть, пока?). Тот образ себя, который она мне нарисовала, никак не соотносился со всем, что я о ней знала, и некоторые факты подверглись искажению. Например, она сказала мне, что „хотела, чтобы я сходила к гинекологу“, тогда как в реальности все было совсем не так: я сама записалась на прием к врачу и, за неимением личного будильника, просто попросила ее накануне разбудить меня пораньше, чтобы я успела к нему до занятий в лицее. Она устроила мне такую сцену, со слезами, говорила, что она все испортила, что ее жизнь не удалась и она якобы хотела об этом со мной поговорить, и что она пойдет со мной, и в конце концов пошла со мной, мне было шестнадцать лет. Даже не знаю, что и думать о таком переиначивании прошлого».