Потерянный ребенок

По правде говоря, мне было стыдно, что я не посмела ослушаться сестер раньше и вызвать доктора. Все мои неустанные приготовления в конце концов никак не помогли облегчить ее страдания. Я прочитала каждую книгу и каждое пособие, какое только могла достать, и долгие недели отвлекала себя от страха за хозяйку шитьем распашонок, детских пеленок, одеяльцев, подгузников, а также прокладок и рубашек для рожениц. Я съездила в город и купила лизол, глицерин и вазелин. Я наполнила несколько бутылок из-под лимонада охлажденной кипяченой водой и нашла старую простыню для родов, которую обернула в газетную бумагу и прогрела в теплой духовке, чтобы убить всех паразитов. Вечера я проводила за вязанием одежды, о которой сама мечтала всю свою жизнь: маленькие пинетки, платьица и кардиганы – почему-то я была убеждена, что это будет девочка.

Но, несмотря на все мои усилия, когда дошло до дела, я позволила ей ужасно страдать. Только спустя двое суток, не в силах больше выносить страдания моей хозяйки, я попросила старшего дворецкого отвезти меня в больницу на «Даймлере» мистера Бартона. К тому моменту когда мы вернулись вместе с врачом, сестер нигде не было, а миссис Бартон умоляла акушерку принести ей один из пистолетов мужа, чтобы она могла застрелиться. Врач вскоре заключил, что у нее были обструктивные роды. Бедра у миссис Бартон слишком узкие, а таз – слишком маленький, и ребенок никак не выходил. Она была в бреду от боли и перенапряжения, тщетно пытаясь вытолкнуть малыша. За несколько минут врач усыпил мою хозяйку хлороформом, взял щипцы, зажал ими головку, и, поставив ногу на кровать для опоры, вырвал из нее ребенка. Боюсь, снова ходить миссис Бартон сможет только через месяц, и она вынуждена сидеть на резиновом круге, так как ей наложили очень много швов. А из-за того, что врач вытаскивал ее щипцами, у девочки довольно вытянутая головка. Сесилия проснулась лишь через несколько часов и, обнаружив, что у нее родилась девочка, больше ни на секунду не выпускала ее из виду. Мистера Бартона все еще нет.

Миссис Бартон также испытывала огромные трудности с кормлением. Медсестра, которая ухаживала за моей хозяйкой сразу после родов, была очень строга. «Ребенок, родившийся утром, – сказала она Сесилии, лежавшей на кровати едва в сознании, – имеет право на два кормления в первый день своего появления на свет». Однако ее прекрасная малышка появилась на свет днем, и поэтому до утра ее стоило кормить только один раз. Младенцы, как я понимаю, едят не более пяти раз в сутки с интервалом в четыре часа, и так до наступления ночи. Последнее кормление должно быть в девять часов вечера, чтобы мать могла лечь спать к десяти.

Но почти сразу меня начало беспокоить то, как плохо малышка питалась. Обычно она, мирная душенька, довольно много спит, но, когда ей предлагают грудь, она принимается безжалостно вопить. Если она и прикладывается к груди, то на очень короткое время, и тут же засыпает снова, когда ее желудок еще пуст.

Когда медсестра взвесила ее вчера, то сказала, что она не набирает вес. Тогда я спросила, можно ли ей дать смесь. Зная, что здоровье Сесилии сейчас находится в плачевном состоянии, я вот уже несколько месяцев покупала про запас молочную смесь. Конечно же, медсестра была этим не сильно довольна, однако Сесилия сейчас чрезвычайно слаба, и мы не можем позволить себе грудное кормление. Поэтому я стала давать малышке бутылочку утром и ночью, чтобы немного унять ее голод. Она с удовольствием ест. Я покачиваю ее на руках, сидя напротив окна, ее крохотная ручка лежит на моей, но она не любит, когда я принимаюсь говорить с ней. Ей нравится тишина, когда мы одни – только она да я.





Гарриет пришла в себя, когда в дверь снова настойчиво и громко постучали.

– Извините, что снова беспокою вас, миссис Уотерхаус. Я принесла молоко. Луиза только что заходила ко мне на кухню. Госпожа очень расстроена, а ее дочь безутешна. Она просит, чтобы вы поскорее пришли.

– Уже иду, Вайолет, – ответила Гарриет, захлопывая дневник и пряча его под матрас. Она взглянула в маленькое зеркальце на туалетном столике и, увидев свои заплаканные глаза, быстро смочила их холодной водой, а затем, повернув ключ в замке, открыла дверь и столкнулась с бледной, словно полотно, служанкой. – Спасибо, Вайолет. Я сейчас же пойду к ним.

В длинном коридоре стояла гнетущая атмосфера. Мимо нее проносились слуги, каждый из которых знал о сцене с Джейкобом и старался не смотреть в ее опухшие от слез глаза. По мере того как она приближалась к спальне Сесилии, плач малышки становился все сильнее и яростней. Гарриет глубоко вздохнула, постучала и открыла дверь.

Сесилия стояла у открытого окна, держа девочку на руках. В другом конце комнаты стояла одна из молодых служанок, напуганная почти до потери сознания. Сесилия была одета только в длинную ночную рубашку, ее несобранные волнистые волосы падали ей на глаза, а высокие скулы и выступающие ключицы казались только острее от того, насколько истощенным было ее тело.

– Гарриет! Где ты была?! Я так беспокоилась за тебя и Джейкоба. Что случилось? Почему они его увели? – Зеленые глаза Сесилии были опухшими от слез, и она смотрела на Гарриет так, как смотрит выбежавший на дорогу олень за миг до того, как несущаяся на него машина собьет его насмерть.

– Прошу прощения за задержку, Сесилия. Хотите, я возьму девочку и покормлю ее? – Гарриет подошла к Сесилии, которая крепко держала дочку на руках, но Сесилия только прижала ее еще сильнее к груди и попятилась назад, к открытой двери на балкон, из которой дул ледяной январский ветер.

– Но я видела скорую, Гарриет, что произошло? – не унималась она. – Что Джейкоб сказал тебе, когда проходил мимо? Я видела, он что-то тебе сказал. Что это было?

Гарриет взглянула на молодую служанку, забившуюся в угол.

– Ты можешь идти, Луиза. Но не говори об этом никому, иначе тебе придется отвечать передо мной, – тихо сказала она.

– Хорошо, миссис Уотерхаус, – кивнула девушка и метнулась из комнаты, словно загнанная лиса.

Гарриет повернулась к Сесилии, которая теперь стояла еще ближе к балкону.

– Сегодня утром Джейкоба увезли на скорой. Все это время, с тех самых пор как он вернулся домой из Нормандии, он ужасно страдал. Сейчас ему там будет намного лучше. Мне жаль, что мы причинили вам столько хлопот.

Но Сесилия по-прежнему стояла у открытого балкона, вцепившись в свою малютку, и недоверчиво качала головой:

– Он все тебе рассказал, да? Вот почему ты не можешь посмотреть мне в глаза, Гарриет?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – хотела ответить Гарриет, как вдруг все стало проясняться. Кожа на руках покрылась мурашками, хотя она стояла у камина, и внезапно ей стало невыносимо жарко, хотя балкон по-прежнему был открыт. Все догадки и подозрения, накопившиеся за последние несколько недель, выстроились в стройную цепочку, пока Гарриет молча смотрела на Сесилию, с трудом сохраняя самообладание. Все это время правда была на поверхности, прямо у нее на виду: близость Джейкоба и Сесилии, его злость, когда Гарриет навещала его, долгая череда неудач Сесилии в попытке завести ребенка и ее внезапная беременность, их с Джейкобом неожиданная размолвка. Спустя четыре дня после рождения малышки Джейкоб потерял над собой контроль. «Прости меня, Гарриет, за то, что я совершил…» Это были первые добрые слова, которые она услышала от него за весь год.

Гарриет постаралась забыть о Сесилии, которая уже стояла на балконе, и сосредоточилась на малышке, плачущей от голода.

– У меня в руках ее смесь, Сесилия. Я сейчас сяду в кресло, и вы сможете отдать мне ее в руки, как вы обычно и делаете.

Гарриет медленно отошла от окна и села в кресло-качалку у камина. Все ее тело била дрожь. «Прошу, лишь бы все это не было правдой. Господи, прошу тебя», – стучало у нее в голове.

– Я никому не могу доверять, кроме тебя, – продолжала Сесилия, словно не слыша ее слова. – Лишь ты помогала мне, когда она появилась на свет. Все они хотели, чтобы я умерла. Но ты спасла меня, и я знаю, почему.

– Пожалуйста, не говорите больше ни слова, Сесилия. Малышка ужасно проголодалась, давайте просто покормим ее. – Гарриет улыбнулась ей в тщетной попытке хоть как-то разрядить гнетущую атмосферу в комнате, но Сесилия только прижала дочь к груди так сильно, что та, казалось, едва могла дышать.

– Он не виноват, – произнесла Сесилия.

– Миссис Бартон, умоляю вас, дайте мне девочку, чтобы я могла ее покормить. Я боюсь, что вы делаете ей больно, сжимая так сильно ее ручку. – Голос Гарриет дрожал.

Но Сесилия стояла на балконе и смотрела Гарриет прямо в глаза. Она казалась ей недосягаемой, у нее был тот же затравленный взгляд, что и у Джейкоба, когда его забрали. Гарриет сдерживала слезы, пытаясь отогнать мысли о том, насколько сильно малышка была похожа на Джейкоба в тот день, когда она появилась на свет. Тогда она заметила в ней что-то знакомое, но после старалась не обращать на это внимания. «Прости меня, Гарриет, за то, что я совершил», – звучали раз за разом его слова у нее в голове.

Как бы Гарриет ни пыталась заставить ее замолчать, это было невозможно. На протяжении девяти месяцев Сесилия несла сама это невыносимое бремя и только теперь могла наконец разделить его с другой живой душой.

– Я не знала, что такое может произойти, что он мог так со мной поступить. – Сесилия на мгновение замолчала, собираясь с силами. Малышка уже не плакала так громко, а всего лишь тихонько хныкала у нее на руках. – Бывало ли у тебя такое, Гарриет, что кто-то схватит тебя за руку – вроде и несильно, но так, что уже становится больно? Знаешь ли ты то мгновение, когда ты понимаешь, что у тебя не хватит сил высвободиться? Представь, что это чувство обволокло все твое тело. Когда я поняла, что уже ничего не смогу сделать, я просто лежала и ждала. А когда все закончилось и он оставил меня, мое тело мне уже больше не принадлежало, оно было осквернено, уничтожено.

Гарриет посмотрела на бессильно свисавшую бледную ручку малышки, которая уже прекратила попытки высвободиться из крепких объятий Сесилии. Сама она сидела не шевелясь, боясь, как бы Сесилия не навредила своей дочери.

– Я просто хотела немного внимания, потому что Чарльз не замечал меня неделями. – Сесилия начала плакать. – Знаю, я не заслуживаю сочувствия, но те синяки и ссадины, которые он оставил на моем теле, и те угрозы, что мне пришлось выслушать, – они хуже самой невыносимой боли… Знаешь ли ты, как больно понимать, что я больше никому не смогу довериться? Я не могу верить собственному рассудку, я больше не понимаю, кто хороший, а кто плохой… За исключением тебя. Ты единственная, на кого я могу положиться, Гарриет.

Гарриет опустила голову, а Сесилия стала шаг за шагом приближаться к ней; она медленно протянула руки, и спустя несколько мгновений Сесилия наконец отдала ей ребенка.

Как только Гарриет дала малышке столь необходимую ей бутылочку с молоком, та тут же стала есть. В комнате раздавалось лишь умиротворенное и довольное причмокивание. Держа на руках эту кроху, смотря в ее полные благодарности глаза, касаясь ее нежной кожи, Гарриет ощутила спокойствие. Она откинулась на спинку кресла и осторожно провела кончиками пальцев по мягким ручкам малышки.


– Гарриет, как ты думаешь, Чарльз знает? – тихо спросила Сесилия.

Гарриет снова стало дурно, и она прижала девочку к себе, чтобы придать себе сил, и сосредоточилась на ее довольном посапывании. Вдох, выдох. Вдох, выдох.

– Джейкоб ведь всем рассказал о том, что он сделал, так ведь? Поэтому его забрали? – продолжала Сесилия.

– Нет, Сесилия, никто не знает, но нужно сохранить это в тайне. Ради вас и ради вашей крошки… пожалуйста.

– Нет, Гарриет. Уже слишком поздно. Чарльз знает, – возразила Сесилия, не сводя с нее глаз. – Все знают, что это Джейкоб отец Ребекки.





Глава девятнадцатая




Ребекка

Пятница, 14 ноября 2014 года

Ребекка украдкой взглянула на живот Джесси. Ей так хотелось дотянуться и положить на него свою ладонь, но вместо этого она только взяла дочь за руку.

– Я постараюсь все вспомнить и рассказать тебе о том, что произошло, когда ты родилась, дорогая, только прошу: ты можешь кое-что мне пообещать?

Джесси пожала плечами, но не отдернула руку.

– Пожалуйста, просто выслушай. Может, я и не права, но мне кажется, что всякий раз, когда отношения у нас не ладятся, ты закрываешься в себе. Ты можешь пообещать, что в этот раз не убежишь и не отвернешься от меня? Это будет нелегко, но ты попросила меня обо всем рассказать, и я хочу помочь… только взамен мне нужно, чтобы ты оставалась рядом.

Джесси промолчала, и Ребекка расценила это как согласие. Внезапно ее охватил сильный жар, и она встала и подошла к открытому окну. Сделав несколько глотков свежего воздуха, она вернулась к дочери, которая все это время не сводила с нее своих зеленых глаз.

– Мне нравился «Сивью» – до той ночи, пока не умерли мои родители, – но моя мать всегда настаивала на том, чтобы я стремилась добиться чего-то большего. Она не хотела, чтобы я оставалась в ловушке, как она, довольствуясь жизнью служанки, не имея права выбора и оставаясь замужем за ненавистным человеком. Я усердно училась в школе, сосредоточив все свои силы на том, чтобы поступить в университет. Едва ли это можно было назвать тяжелым испытанием: учеба давалась мне довольно легко, а школа служила моим убежищем. Я отчетливо помню свой первый день в школе… Я стояла напротив небольшого деревянного здания с ранцем за спиной и непреодолимым желанием поскорее попасть в класс, где меня ждали книги, и задачи по арифметике, и оранжевый стул, на который вот-вот должна была сесть наша учительница, чтобы начать читать нам сказки. На детской площадке был маленький рыжеволосый мальчик, который плакал, вцепившись в столб, а рядом с ним стояла его мать и пыталась оторвать его силой. Помню, как я спросила себя, почему кто-то вообще мог бояться школы? Разве могло что-то быть страшнее дома?

– А почему ты захотела пойти в медицину? Поэтому это было так для тебя важно?

– Ну, всем, кто задавал мне этот вопрос, будь то на собеседовании в университете или в любой из больниц, где мне приходилось работать, я отвечала, что так я смогу проявить все свои сильные качества – и, конечно же, добавляла, что хочу помогать людям.

– И это был честный ответ?

Ребекка закрыла глаза, прежде чем ответить.

– Нет. На самом деле я ушла в медицину, потому что по ночам я лежу в постели без сна и все еще слышу крики своей матери и вижу ее взгляд. Когда я спустилась, она все еще была жива, но быстро истекала кровью, и я никак не могла ей помочь. Он бил ее, пока не сломал ей челюсть, он бил ногами по ее прекрасному лицу, пока у нее не стали выпадать зубы. Когда я подошла к ней, она едва дышала. Я смотрела, как из ее ушей, из глаз, изо рта сочилась кровь, пачкая наш ковер. Кровь шла из ее ран, пульсируя, словно вместе с ней тело моей мамы покидало ее разбитое сердце. В ее взгляде читалось смирение умирающего зверя. Она не плакала от боли. Наверное, хотела быть храброй ради меня. И все же мы обе понимали, что ее несчастливая жизнь подходила к концу. Было уже слишком поздно, но именно тогда я решила, что могла бы спасти ее, если бы только знала, что делать.

– Почему он так с ней поступил? – наконец проговорила Джесси.

– Служба в армии во время Второй мировой войны глубоко травмировала его. И мне кажется, что он ревновал мою мать к Теду Робертсу, отцу Харви, потому что они сблизились за то время, которое он провел в психиатрической лечебнице. – Ребекка на секунду задумалась, прежде чем продолжить. – Я никогда об этом не говорила, но, когда моя мать умирала, в руках у нее кое-что было.

Ребекка внимательно посмотрела на Джесси, а затем встала и пошла в другой конец комнаты. Открыв один из ящиков шкафа, она достала маленькую шкатулку и вернулась к дочери с небольшим золотым медальоном.

Джесси взглянула на него.

– Красивый. Как ты думаешь, кто ей его подарил?

Ребекка положила ей его в ладонь.

– Думаю, ей его подарил Тед Робертс, а потом его нашел мой отец и впал в ярость. Надеюсь, он знал. Надеюсь, этот медальон мучил моего отца в последние его минуты. Порой я думаю о дневнике моей матери, – добавила она. – Все бы отдала, чтобы прочесть его.

– А почему ты так уверена, что это невозможно?

Ребекка нахмурилась.

– Понятия не имею, где он сейчас. Когда отец напивался, мать уходила в бомбоубежище, наверное, она хранила его там, но с той самой ночи я больше никогда не возвращалась в «Сивью». Вряд ли он до сих пор там.

– Ты не можешь знать наверняка, – подчеркнула Джесси. Ребекка в удивлении подняла на нее глаза. – Мы могли бы поехать туда и поискать, правда?

– Джесси, это ведь чужая собственность, да и столько лет прошло.

– И что? По-моему, Лиз однажды сказала, что туда все еще можно попасть.

Ребекка постаралась не клюнуть на приманку, на которую она так часто попадалась раньше. Лиз всегда говорила, что знала больше всех и о «Сивью», и о Джесси, и обо всем на свете… Но Лиз больше не было. Так почему же она по-прежнему так ревновала? Ей ведь повезло больше, Джесси теперь была рядом с ней, и у нее все еще было время все исправить.

– Почему твоя мама не ушла от него? – спросила Джесси.