Потерянный ребенок

Глава девятая




Я просыпаюсь в маленькой комнате с большим окном, выходящим на улицу Чичестера. Не знаю, сколько сейчас времени, кажется, уже вечер, где-то, гремя, проезжает тележка с едой. Я медленно поворачиваю голову и пытаюсь разглядеть кого-нибудь в окошко двери, но вздрагиваю от чересчур яркого света и тут же хочу снова закрыть глаза. Я начинаю кашлять, и что-то хрипит в груди. Я внимательно оглядываю комнату. В углу стул, на стене напротив – раковина, кувшин с водой на тумбочке у кровати, дверь в туалет.

Мне здесь не нравится. И все же ясно, что мне не хватит сил уйти.

Я перестала дрожать, но все тело разбито. Руки болят, голова раскалывается, спина ноет, и когда я опускаю взгляд, то замечаю на запястье катетер, который ведет к прозрачному мешочку с жидкостью, подвешенному к стойке рядом с кроватью.

Я пытаюсь сглотнуть, но во рту до ужаса сухо. С жаждой смотрю на стакан воды на тумбочке, но сил на то, чтобы хотя бы привстать с кровати, нет. Пока я лежу и слушаю болтовню медсестер в коридоре, я улавливаю едва различимый плач ребенка и пытаюсь понять, откуда он доносится.

Мне нужна вода. Я замечаю красную кнопку и пытаюсь дотянуться до нее, но руки совсем не слушаются. Усталость одолевает меня, и я закрываю глаза. В ушах шумит море, и от этого наконец становится спокойно.

– Как вы себя чувствуете?

Я открываю глаза и вижу рядом улыбающуюся девушку в халате медсестры.

На вид ей точно не больше двадцати. Длинные волны темных волос убраны в небрежный хвост. У нее глаза цвета моря, а на ее милом лице улыбка от уха до уха. Улыбка девушки, полной оптимизма.

– Где я?

У меня болит горло.

– Вы в отделении имени Черчилля. Я медсестра ночной смены. Вас перевели сюда пару часов назад из реанимации, как только вы немного согрелись. Вам что-нибудь принести?

– Воды.

– Хорошо, давайте поможем вам сесть поудобнее.

Протянув руку, она нажимает на кнопку, спинка кровати медленно поднимается, пока я не оказываюсь в сидячем положении. Медсестра протягивает мне стакан воды, и я с благодарностью принимаю его.

– Мне нужно измерить ваши показатели, вы не против?

Я отвечаю ей одним кивком, и она подходит к монитору, берет зажим и закрепляет его на моем пальце. Монитор громко пищит, и, пока мы ждем результатов, она снова улыбается мне. Я замечаю маленький алмаз на ее обручальном кольце.

– Уровень кислорода в норме, температура тела восстановилась, но нам еще нужно за вами приглядывать. Доктор считает, что у вас может быть грудная инфекция, поэтому мы ввели внутривенно антибиотики, а также физраствор, поскольку у вас было обезвоживание. Кажется, за вас очень беспокоились, когда вы поступили. – Она двигается осторожно; она уверена в себе и спокойна.

Я наблюдаю за тем, как она измеряет мне давление. Манжета больно сжимает мою руку, и, когда я вздрагиваю от боли, она извиняется, продолжая улыбаться.

– Мне сказали, что вы довольно долго пробыли в бухте Уиттеринг. В это время года погода там и правда не самая благоприятная – неудивительно, что вы так замерзли. Я люблю гулять там зимой, но после этого я гораздо больше времени провожу у камина в пабе «Голова короля».

Я ничего не говорю, просто смотрю, как она отодвигает монитор, садится на край моей кровати и прижимает два пальца к моему запястью. У нее длинные ресницы, изящные руки и грациозные движения, словно у газели.

– Я не хотела уходить из бухты. Я не хочу быть здесь.

– Понимаю, но вы еще не очень хорошо себя чувствуете, поэтому пока мы не можем вас выписать. Не могли бы вы дать мне контактные данные вашей семьи? Нам нужно, чтобы вы назвали свое имя и место жительства, чтобы мы могли сообщить всем, кто беспокоится о вас, что с вами все в порядке. Могу ли я связаться с кем-то из членов вашей семьи, чтобы они могли приехать вас навестить?

Я смотрю на дверь за ее спиной, представляю, как посетители вваливаются внутрь с цветами, вырезанными вручную открытками, слезами, объятиями. Любовью. Я не знаю, что ей ответить. Я начинаю кашлять и не могу остановиться. Когда приступ наконец стихает, она протягивает мне стакан воды и салфетку.

– Я уже очень долго пытаюсь отыскать свою дочь, – шепчу я. Я вот уже двадцать лет не произносила этих слов вслух, потому что никто никогда не верил, что она вообще жива.

– Пытаетесь отыскать? Вы потеряли друг друга, когда пошли к морю?

Я так хочу ответить ей, но я не знаю, как. Меня трясет от страха, поселившегося в сердце уже очень давно.

Качаю головой, но ничего не говорю. Она смотрит на меня, потом снова отводит взгляд, записывая мой пульс. Я тяжело кашляю и сглатываю, пытаясь собраться с мыслями.

– Вы знаете ее номер? Я могу сейчас ей позвонить. – Она щелкает ручкой и возвращает ее в верхний карман.

– Я не знаю, где она. Я не хочу сделать ей больно. Но очень хочу сказать, что мне жаль. Пока не стало слишком поздно.

Мой голос тих и слаб, и я умолкаю, но она ждет, что я продолжу. Я думаю о сегодняшнем утре, которое началось так же, как и любое другое – нечеловеческие усилия, чтобы проснуться, одеться, поесть и продержаться несколько часов, не думая при этом о ней и о том, что могло бы быть, сложись все иначе. Я уже давно сдалась, смирилась с тем, что больше никогда ее не встречу. Но затем я увидела его лицо. Лицо Харви Робертса.

– И когда вы видели ее в последний раз? Вашу дочь?

Я снова начинаю кашлять, но мне удается перевести дыхание. В груди горит.

– Когда ей было пять дней. Я вернулась сегодня туда, где я в последний раз держала ее на руках, я пыталась вспомнить.


Я знаю, что должна кому-то рассказать о том, что случилось со мной и моей малюткой. Я не могу больше держать все в себе, это гложет меня уже так долго, что во мне ничего не осталось, и все же я не знаю, с чего начать. Я не знаю, может, она тот ангел, о котором я молилась, а может, мне просто хочется в это верить, потому что она – моя последняя надежда, потому что я знаю, что мне уже никогда не выйти из этой комнаты.

В дверях появляется еще одна женщина и что-то спрашивает. Я боюсь, что моя медсестра уйдет и не вернется, что этого разговора, который едва начался, так и не случится. Я вздыхаю с облегчением, когда вторая женщина уходит, и сестра снова смотрит на меня.

– И вы оставались в бухте Уиттеринг до наступления темноты? Одна? – говорит она, нахмурившись.

– Я не могла уйти. Я поняла, что лучше умру, чем проживу еще один день без нее.

Я наблюдаю за ее реакцией, уже жалея про себя, что рассказала ей. Я боюсь, что она воспримет мои слова всерьез и что-то предпримет. В то же время боюсь, что она не сделает ничего.

Я вспоминаю сегодняшний день, как я вышла из такси в начале Сивью Лэйн и пошла в сторону набережной. Как у меня пробежали мурашки по коже, когда я подошла к ферме.

Я остановилась у ворот и взглянула на маленький фермерский домик в георгианском стиле с маленьким двориком напротив, и на меня нахлынули воспоминания.

Потом я спустилась к пещере, в которой я оставила ее, и пробыла там так долго, что кровь уже начала застывать в жилах от пронизывающего насквозь ветра.

Я закрываю глаза, и мне даже удается задремать, как вдруг меня будит снова раздавшийся плач ребенка, – но стоит мне открыть глаза, как он стихает. Уже наступил вечер, на комнату опустилась темнота. Боли в груди стали еще сильнее, чем раньше. Я снова начинаю кашлять, и в легких отдает колющая боль.

Я замечаю в окошке двери ту медсестру, которая мне понравилась. Она разговаривает с другой, и я с растущей тревогой вспоминаю, о чем я рассказала. Сама не знаю, зачем я это сделала. Наверное, все во мне уже смирилось с тем, что я больше ее не увижу, и все же я продолжаю надеяться на чудо.

Она замечает, что я проснулась, и заходит в мою палату.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает она, подойдя к моей кровати. Она выглядит немного уставшей, глаза ее уже не светятся так, как раньше, хвост растрепался, и пряди рассыпались по обе стороны от ее красивого овального лица.

– В груди болит, – отвечаю я.

– Старший врач подойдет к вам позже. Меня здесь не будет, потому что моя смена скоро закончится, но я прослежу, чтобы медсестры все знали. Врач может решить еще раз сделать вам рентген, чтобы проследить, как ваш организм реагирует на антибиотики.

Она измеряет у меня температуру и давление.

– К вам посетитель.

– Кто? – хмурюсь я.

– Ее зовут Рози, она работает сиделкой в Мэйкрофте. Нам звонили из полиции, все в вашем доме престарелых очень беспокоятся о вас.

– Разве у полиции нет дел поважнее? Я не хочу никому доставлять хлопот, – говорю я, пусть мое сердце и вздрагивает с надеждой. Рози. Мне нравится Рози. Она добра ко мне. Я всегда хотела поговорить с ней о моей малышке, но мне никогда не хватало смелости.

– Рози хотела бы зайти и поболтать с вами, если вы, конечно, согласны.

Я киваю. Она улыбается и записывает результаты измерений.

Я улыбаюсь ей, не зная, как выразить, насколько я благодарна ей, хотя совсем ее не знаю. Тут меня охватывает приступ кашля, и на этот раз боль еще сильнее. Медсестра помогает мне приподняться, и я с трудом пытаюсь перевести дыхание. Боль настолько острая, словно мои легкие пронзают крошечные ножи.

– Спасибо, – задыхаясь, произношу я наконец. Медсестра протягивает мне стакан воды.

– Пожалуйста. Думаю, нужно будет подключить вас к кислороду – его уровень в крови упал. Я передам это дневной смене.

Как только она уходит, я молюсь, чтобы Рози поскорее пришла ко мне. Мне жутко оставаться одной в этом месте, в этой палате. Плач и стоны пациентов, которые не могут отсюда выбраться, заставляют меня снова почувствовать себя беспомощной и одинокой.

Когда меня забрали с берега против моей воли, а затем вытащили из машины скорой помощи и поместили в больницу, я вдруг снова оказалась там, в прошлом: меня волокли в викторианское готическое здание, а я кричала снова и снова имя моей дочурки.

Вперед, по бесконечным коридорам из красного камня, пока я не оказалась в закрытой палате, где странные полунагие женщины гоготали и дергали меня за волосы и одежду своими тощими руками. Там, в комнате с зарешеченными окнами, я была оставлена на много недель – то в полусне, то в нескончаемой череде кошмаров, рожденных транквилизаторами, без всякой надежды узнать, как мне покинуть это место. «Попасть сюда довольно просто, – повторяла мне одна из тех женщин, расчесывая длинными грязными ногтями свои черные как смоль волосы, – а вот выбраться – практически невозможно».

– Здравствуйте. Я принесла вам чай, – говорит Рози. На ней пальто нежно-голубого цвета, в петличке – цветок. Она ставит две чашки чая на тумбочку у кровати.

– Спасибо, что пришла, – медленно произношу я. У нее длинные светлые волосы, которые вечно выбиваются из хвоста. Под пальто виднеется светло-розовый кардиган, который на вид такой мягкий, что мне очень хочется его потрогать.

– Мы все очень волновались за вас. Не знали, куда вы пропали. Как себя чувствуете? – Она садится на край кровати и берет меня за руку.

– Немного лучше, – лгу я.

– Почему вы вдруг решили вот так вот уйти? Подождали бы до конца моей смены, пошли бы вместе. – Рози подмигивает мне. Она всегда так делает, когда Барт на работе отпускает грубые шуточки.

– Я хотела побыть одна, – просто говорю я.

Она кивает и мило улыбается.

– Медсестра, которая ухаживала за вами, сказала, что вы говорили о своей дочери. Мне вы о ней никогда не рассказывали.

– Я хотела, но мне тяжело об этом говорить, – отвечаю я, и Рози наклоняется ко мне.

– Когда вы ее в последний раз видели? – спрашивает она.