Потерянные сердца
Часть 9 из 46 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Я хотела отдать этот рисунок маме Билли. Но подумала, что пока рано, это только причинит ей боль.
Я киваю и переворачиваю страницу. В блокноте много моих портретов. Левый профиль, правый профиль, анфас, со спины. Мне нравится мое лицо, как его видит она. Меня поражает, насколько хорошо ей удается сходство. Зеленоглазая женщина с розовыми губами и веснушчатым носом, которая слишком много болтает и не понимает слова «нет», просто не может так рисовать. Я не знаю никого другого, ни мужчин, ни женщин, кто бы рисовал так же хорошо.
– Когда я впервые вас увидела, мне сразу же захотелось нарисовать вас. Я глаз не могла отвести, – признается Наоми. – Знаю, вас это отпугнуло, но я ничего не могла с собой поделать. У вас очень… красивое… – Она останавливается и поправляется. – У вас незабываемое лицо.
Меня бросает одновременно в жар и в холод, я польщен, но в то же время сбит с толку. Я молчу, и Наоми продолжает, как будто ей отчаянно необходимо все объяснить.
– Мне больше всего нравится рисовать лица. Папа говорит, пейзажи проще продать в газеты или в качестве иллюстраций для книг, но чаще всего мир не идет ни в какое сравнение с людьми, которые его населяют.
Я не знаю, что ответить. Я смотрю на собственные глаза, губы и очертания подбородка. Я вижу отца. Мать. Даже Дженни, хотя и не понимаю, как это возможно.
– Наверное, дело в чувствах, – говорит Наоми, все еще пытаясь объяснить, пока я храню молчание. – В выражениях. Конечно, ветры и дожди тоже со временем меняют ландшафт, но лица людей постоянно меняются. Я не успеваю рисовать. И каждое лицо особенное. А ваше самое необычное.
Я протягиваю ей блокнот. Она забирает его, неуверенно глядя на меня.
– Джон…
– Вы очень хорошо рисуете, миссис Колдуэлл, – говорю я. Мой голос звучит так сухо и одеревенело, что я, пожалуй, мог бы броситься в Литтл-Блю и послужить кому-нибудь плотом для переправы. Я пришпориваю Даму, оставляя позади Наоми и ее лица.
* * *
Я провожу на часах гораздо больше времени, чем должен бы, учитывая, что в караване есть шестьдесят пять мужчин и двадцать пять подростков. Но я все равно не могу лечь спать, не убедившись, что мулы в безопасности. Я беспокоюсь о своем табуне. От усталости дозорные становятся небрежными, скота слишком много, за всеми не уследишь, а нужно еще и привязать лошадей. Я держу своих животных как можно ближе к себе, а чаще и вовсе ставлю палатку там, где они пасутся, и даже во сне держу ухо востро. Меня спасает только то, что после ужина мне обычно удается вздремнуть. Две ночи спустя после переправы через Биг-Блю, отстояв свою смену на часах, я прихожу в палатку и обнаруживаю, что Уэбб Мэй спит на моем месте, положив голову на седло и укрывшись одеялом. Мне приходится его растрясти.
– Уэбб! Ночь на дворе. Возвращайся в свою повозку. Твои родные будут волноваться.
Он встревоженно вскакивает, явно расстроенный тем, что заснул.
– Мама рожает. Она так плачет! Рожать ужасно больно, мистер Лоури. Я не хотел слушать, как она плачет, вот и пришел сюда.
– Пойдем. Ну же! – подгоняю его я.
У меня внутри все сжимается от тревоги. Мы уже приближаемся к повозкам, когда воздух рассекает вопль, похожий на волчий вой на ветру.
– Вы слышите, мистер Лоури? – хрипло спрашивает Уэбб, и его сонное лицо озаряет восторг.
Малыш набирает полные легкие воздуха и снова начинает выть, и, несмотря на то, что дело идет к двум часам ночи, весь лагерь оживает и вздыхает с облегчением. Я жду вместе с мальчишками, столпившимися вокруг костра. Уайатт все это время поддерживал огонь. Когда Уильям Мэй с мокрыми от слез щеками выбирается из повозки и объявляет, что все прошло хорошо и у него родился еще один сын, я желаю мальчишкам спокойной ночи. Обходя фургоны, я замечаю Наоми, которая моет руки в ведре с водой из ручья. Ее рукава закатаны, верхние пуговицы расстегнуты, обнажая бледную длинную шею. Платье запачкано темными пятнами, а волосы распущены. Длинные, ниже талии, они переливаются в лунном свете.
– Ребенок здоров? И ваша матушка? – спрашиваю я.
– Да. У них все хорошо.
Я поражен тем, как невыразительно и безжизненно звучит ее голос. Наоми стряхивает воду с рук, переворачивает ведро и садится на него, как на табуретку.
– Еще один мальчик. Красивый… маленький… мальчик.
– Вы хотели сестру?
– Да. Не ради себя… Ради мамы. Но он… Он… – Наоми не договаривает, как будто сама не знает, что чувствует по этому поводу. Она начинает заново. – Мама хочет, чтобы я дала ему имя. А я не могу придумать ни одного имени, которое начиналось бы на «У». Мы уже все использовали.
Наоми поднимает взгляд на меня. Ее глаза полны усталости, а уголки губ печально опущены, и я не знаю, что сказать.
– Но вас же зовут… Наоми. Значит… можно выбрать другую букву.
– Меня собирались назвать Уилма, но перед тем, как я родилась, маме приснилась библейская Ноеминь. Она решила, что это знак, вот так и вышло, что я единственная в семье, чье имя не начинается на «У».
– Наоми мне нравится намного больше, чем Уилма, – тихо признаюсь я.
– Вот и мне. Благодарю тебя, Господи, за то, что послал маме видение. Может, ты и мне дашь знак? Чтобы я поняла, как мне быть.
То, как Наоми произносит эти слова, совсем не похоже на молитву, хотя ее взгляд и обращен к небу. Она явно устала. Я пытаюсь подобрать слова утешения, но в голову ничего не приходит.
– Я обнаружил Уэбба спящим в моей палатке. Он не хотел слушать, как ваша мама плачет.
У Наоми начинают дрожать губы и подбородок, и я тут же проклинаю свою глупость. Она опускает взгляд на свое запятнанное платье и делает глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, прежде чем снова заговорить.
– Она и плакала-то всего минуту, когда уж очень больно стало. Совсем тихо плакала. Я не знаю человека сильнее нее. Ей даже моя помощь особенно не нужна была. Мама сама знала, что делать, от начала и до конца. Когда родился Уэбб, мне было слишком мало лет – двенадцать, но мама хотя бы рожала в своей постели в присутствии повитухи. Я надеялась, что миссис Колдуэлл придет помочь, но она слегла с хворью. Сейчас столько людей болеет.
– Джо Дугган, один из наемных работников мистера Гастингса, умер сегодня ночью. Вы слышали? – спрашиваю я, хотя мне и тяжело делиться такими новостями. Бедняги не стало почти мгновенно. Еще в полдень он был здоров.
– Это сколько у нас уже смертей?
– Пять.
– Господи!
– Эбботт говорит, завтра выдвигаемся, чтобы убраться подальше от холеры, если это она.
– О нет, – стонет Наоми. – Я так хотела, чтобы мама денек отлежалась.
– Сейчас главное – добраться до чистой воды. Все набирают ее в лужах и у самого берега.
– На ручей ходить тяжело. Грязь засасывает, как трясина. Сегодня вечером Уилл пошел наполнить ведра, а остался без ботинка.
– Знаю.
– Разве от болезни можно убежать? Если у нас уже есть заболевшие, есть ли смысл бежать?
– Больше ничего не остается, – отвечаю я.
Наоми кивает. Судя по ее виду, она сейчас не способна бежать быстрее черепахи. Слово «черепаха» невольно вызывает у меня улыбку.
– Кто-нибудь остался присмотреть за вашей мамой и малышом? – спрашиваю я, надеясь убедить ее пойти поспать. Скоро рассвет, а ей нужно отдохнуть.
– С ней Эбигейл. Малыш пососал молока, как и положено, и теперь они с мамой спят. Он такой милый, просто прелесть. Его будет легко полюбить. Мне кажется… я уже его люблю. – Наоми прижимает пальцы к губам, как будто пытается сдержать подступившие слезы. Справившись с собой, она выпрямляет спину.
– Вам бы тоже поспать. Вы слишком много на себя взвалили.
– Я не хочу спать. Еще рано. Сперва мне нужно придумать имя для брата. Ему нужно имя. Он этого заслуживает. Но я лучше соображаю в движении, так что мне нужно немного пройтись. Составите мне компанию?
Я издаю стон. Мы и так весь день идем, а ей все мало.
– Я не буду просить, чтобы вы снова меня поцеловали, – виновато добавляет она. – Обещаю.
Я протягиваю руку, чтобы помочь ей подняться.
– Пять минут. Мы походим пять минут. Вы устали. И я тоже.
Наоми вздыхает, но кивает, принимая мое условие.
– У вас есть еще какое-нибудь имя, Джон Лоури? – спрашивает она.
Я молчу в нерешительности. Она имеет в виду мое имя на языке пауни?
– Вы просто Джон Лоури? Среднего имени нет? – не сдается Наоми.
Может, виновата темнота и ее жалобный тон, но я вдруг рассказываю ей то, о чем никому и никогда не говорил:
– Мама звала меня Питку Асу.
– Скажите еще раз, – шепотом просит она, и я подчиняюсь. Она повторяет за мной незнакомые звуки, и у нее неплохо получается. – А что это значит?
– Две Ноги.
– А как будет «черепаха»? – поддразнивает меня Наоми.
– Ичас.
– Мне нравится. Но только это все равно не на «У», – вздыхает она.
Я улыбаюсь. Наоми устало сутулится, напоминая вянущий цветок.
– Его крик похож на вой волчонка. Это было первое, что пришло мне в голову, когда я его услышал, – замечаю я.
Она поднимает взгляд, всматриваясь в меня в темноте:
– Мою прабабушку звали Ульф[4]. Джейн Ульф.
– Ульф Мэй, – на пробу произношу я.
– Ульф Мэй, – бормочет Наоми, кивая. – Мне нравится. Видит Бог, ему нужно сильное имя.
– И начинается на «У», – подвожу итог я.