Потерянные сердца

Наоми бормочет что-то едва слышно. Мне приходится наклониться поближе.

– Что? – переспрашиваю я.

– Так будьте черепахой, – повторяет она, отчетливо произнося каждое слово.

А потом вдруг улыбается, сверкая зубами, и я не могу сдержать смеха. Я смеюсь, обезоруженный ее честностью. Мое смущение и желание оправдываться растворяются в лунном свете.

– Спокойной ночи, Джон, – говорит Наоми и отворачивается.

Она уходит, оставив меня на поляне возле тополей, и лишь моя лошадь становится свидетельницей моей глупой улыбки.

Все же Наоми не такая, как остальные.

Почти все, кого я знаю, живут в страхе. Даже я.

Но Наоми Мэй – Наоми Колдуэлл, поправляю себя я, – ничего не боится.





4. Холера




Наоми




– МАМ! – ЗОВУ Я, не уверенная, что она еще не заснула.

Мы с мамой ночуем в повозке. Лагерь притих уже полчаса назад, но мои мысли никак не успокоятся, а сердце быстро стучит с тех самых пор, как я заставила Джона поцеловать меня. Я прекрасно понимала, что делаю. Подозреваю, что он тоже это понимал.

– Ты что-то сказала, Наоми? – Мамин голос звучит устало, и я уже готова ответить, что ничего, но мне необходимо поговорить.

– С той самой секунды, как я увидела Джона Лоури на улице в Сент-Джозефе, я почувствовала, что он мне нужен, – признаюсь я торопливым шепотом. – Сама не понимаю почему.

– Я знаю, – бормочет мама, и мой пульс выравнивается. Она всегда умела меня успокоить.

– У вас с папой тоже так было? – спрашиваю я. – Ты просто почувствовала это в первое же мгновение?

– Нет. – Маме несвойственно приукрашивать и ходить вокруг да около. – Мы с ним были скорее как вы с Дэниэлом.

– Друзья?

– Да. Друзья. Но он мне нравился. А я ему. Это всегда приятно, когда ты кому-то очень нравишься. А твой папа дал мне понять, что я действительно ему нравлюсь.

– Я дала Джону понять, что он мне нравится.

– Я так и подумала.

Она поддразнивает меня, но я чувствую, как в груди поднимается стыд. Я не хочу бегать за Джоном Лоури. Мне не нравится, что он мне так нужен. Но я ничего не могу с собой поделать.

– Что, если он плохой человек… и решит поддаться мне? – беспокоюсь я.

– Мне снились сны о мистере Лоури. Он не плохой. Но так или иначе… Я не уверена, что он поддастся тебе. Он полон недоверия и отрицания. Тебе потребуется терпение, Наоми, терпение и понимание. И я не уверена, что ты успеешь их проявить до того, как он нас покинет.

Я не знаю, за что хвататься, за сны или за неприятную правду, что мое желание может никогда не осуществиться.

– Расскажи мне про сны.

Мама долго молчит, так что я приподнимаюсь, ссутулившись под округлой крышей фургона. В темноте я не могу рассмотреть выражение ее лица, но глаза поблескивают, а значит, она не уснула, а просто задумалась.

– Ты когда-нибудь видела, как птица взлетает с воды?

– Мам, – со стоном перебиваю я, думая, что она отвлеклась.

Но мама продолжает сонным голосом:

– В моих снах большая белая птица поднимается над водой, громко хлопая крыльями. Когда она взлетает, у нее появляется человеческое тело. Это мужчина, а птичьи крылья – это его головной убор из перьев. Как у вождя потаватоми, которого мы видели тогда в Сент-Джо. В моем сне человек-птица идет по воде, как Иисус в Библии… И доходит до берега. У него лицо Джона Лоури. Я не знаю точно, что это значит, Наоми, но этот сон начал сниться мне еще до того, как мы познакомились с Джоном Лоури.

– И что ты чувствуешь… во сне? – Я знаю, что для мамы важнее всего именно то, как ощущается видение.


– Мне грустно. Мне очень грустно, Наоми, но в то же время я испытываю благодарность, – шепотом говорит она. – Как будто он пришел к нам на помощь. Я начинаю тонуть, как Петр, а он протягивает руку и поднимает меня.

Когда мама упоминает Писание, с ней никто не спорит.

– Как Иисус, что ходил по воде? – Я говорю так тихо, что сама едва слышу собственный голос, но она повторяет мои слова.

– Как Иисус, сын Марии, что ходил по воде.





Джон




Переправившись через Биг-Блю, мы можем продолжать путь вдоль реки Литтл-Блю, направляясь на север, к Платту и Форт-Кирни, где мы с караваном расстанемся. Ландшафт мне знаком. Я уже путешествовал по этой дороге, а вот Наоми нет. После обеда ее мать соглашается ехать в повозке рядом с мужем, а Наоми садится верхом на Плута, который оказался весьма толковым мулом, как и обещал мой отец. Наоми опять что-то пишет в своем блокноте, который она пристроила на луку седла, подперев сумочкой. Вся ее фигура покачивается с каждым шагом животного, а рука тем временем порхает по странице. Я поцеловал ее, желая отпугнуть, но теперь сам ищу ее общества, приближаясь к ней верхом на Даме, чтобы наконец выяснить, чем таким она занята.

– Вы все время что-то пишете в этом блокноте, – с укором начинаю я. – Рано или поздно вы точно свалитесь.

Я стараюсь смотреть вперед, как будто оказался рядом совершенно случайно.

– Я не пишу.

Наоми больше ничего не добавляет, и в конце концов я вынужден посмотреть на нее. Она качает головой и морщит нос, широко улыбаясь. Ее шляпка сползла на затылок, и послеобеденное солнце придает ее каштановым волосам рыжеватый оттенок. Если не поправить шляпку, в скором времени на ее щеках добавится веснушек, но я молчу.

– Слова меня не интересуют, – говорит она.

– Правда?

– По крайней мере, не те, которые пишут на бумаге.

– А какие еще есть слова?

– Те, которые говорят вслух. Такие слова мне интересны.

Я хмыкаю, не до конца понимая, к чему она ведет.

– Я люблю разговаривать. Особенно с интересным собеседником. Вы интересный, так что я хотела бы почаще с вами говорить. – Она хмурится, наморщив лоб. – Папа говорит, если я не научусь держать язык за зубами, навлеку на себя лишние неприятности. По-вашему, от меня одни неприятности, Джон Лоури?

– Вы и так знаете ответ.

Она смеется.

– И не называйте меня Джоном Лоури, – ворчу я.

Когда она так произносит мое имя, я невольно думаю о Дженни. А я не хочу, чтобы Наоми напоминала мне ее.

– Давайте я буду звать вас Джон, а вы меня – Наоми?

Я коротко киваю, хотя, боюсь, продолжу называть ее миссис Колдуэлл. По крайней мере вслух.

– Раз вы не пишете, то чем тогда заняты? – не сдаюсь я.

– Рисую. Если хорошо нарисовать, то слова не нужны.

– Можно посмотреть? – спрашиваю я.

Она ненадолго задумывается, всматриваясь в мои глаза, как будто пытается заглянуть в душу. Я отвожу взгляд, чувствуя, что не могу долго на нее смотреть. Я забываюсь, а мои мулы всегда замечают, если я становлюсь невнимательным.

– Ладно. Но прежде пообещайте мне кое-что, – говорит Наоми.

– Что?

– Что вы больше не будете меня бояться.

Я вздрагиваю от неожиданности, но, по-моему, она не шутит. Наоми протягивает мне блокнот в кожаном переплете и тут же отворачивается, глядя вперед. Наверное, ей не хочется видеть, как я буду листать страницы. Ее смущение, которое, как мне казалось, ей несвойственно, делает этот момент еще более интимным, и я медлю, не решаясь открыть застежку, которая скрепляет страницы.

– Вы обещали, что не будете меня бояться, – упрекает меня Наоми.

Вообще-то я ничего не обещал, но, пожалуй, уже то, что я смотрю, означает, что я принял ее условия. Я оборачиваю повод Дамы и чумбуры[3] мулов вокруг седельного рога, чтобы освободить обе руки. Затем я открываю блокнот Наоми. Мне, как никогда в жизни, хочется увидеть, что внутри, но в то же время я чувствую себя так, будто ложусь с ней в постель и, несмотря на все свое нетерпение, боюсь причинить боль. Я ожидаю увидеть пейзажи – реку, холмы, небо, бескрайние равнины – и действительно обнаруживаю несколько таких видов, которые мгновенно узнаю. Ручьи Канзаса, небеса, рассеченные молнией, затопленные дождем ложбинки, мертвые животные, дорога и чьи-то пожитки, брошенные прямо на колее. Маленькая могила, потом еще одна, рядом с которой стоит брошенный ящик с хрупким костяным фарфором. Она подписала рисунок: «Ящики с костями».

Но больше всего меня впечатляют лица. Почти все страницы заполнены лицами. Я узнаю мать Наоми – усталая улыбка и мудрый взгляд, – и отца, утомленного, но полного надежды. Мальчишки явно пошли в него. Их я тоже вижу на страницах блокнота, как и Эбботта, и женщин, идущих рядом с повозками, и детей, никогда, кажется, не устающих. Она нарисовала даже того мальчика, Билли Дженсена, который упал с дышла отцовской повозки на третий день пути. Колеса раздавили его раньше, чем волов успели задержать. Наоми замечает, что я остановился, и поворачивает голову, чтобы посмотреть, что меня так заинтересовало.