Потерянные сердца

– Ты уже купил мне платье.

– В нем вышла замуж Лидия Кларк, а я хочу, чтобы у тебя было свое собственное свадебное платье.

Она закусывает губу, сдерживая улыбку.

– Мне надоело гадать. Если ты намекаешь на то, о чем я думаю, тебе придется спросить меня, Джон. И сделать это предельно ясно. Иначе я еще долго не смогу на тебя смотреть. Мое сердце этого не вынесет.

– Ты согласна стать моей женой, Наоми? – Я произношу эти слова медленно, глядя ей в глаза.

– Когда доберемся до Форт-Бриджера? – уточняет она. Ее глаза блестят.

– Когда доберемся до Форт-Бриджера, – повторяю я. – Я не желаю, чтобы во время нашей первой ночи нас слушал весь караван. К тому же так мы сможем проделать остаток пути со своей повозкой и собственными припасами. У меня есть кое-какие деньги, и я готов продать хоть всех своих мулов, если потребуется. Но у нас непременно будет свой дом, пусть на колесах.

– И все это можно достать в Форт-Бриджере?

– Да… И может, найдется даже комната, чтобы провести ночь подальше от каравана.

Она сглатывает, широко раскрыв глаза и не улыбаясь, и принимается расправлять юбки, как будто старается себя успокоить. Не знаю, чего я ожидал, но точно не этой неуверенности.

– Я не уверена, что смогу так долго ждать, – едва слышно произносит Наоми.

– Аака'а, – со стоном выдыхаю ее.

А потом она бросается на меня, обвивая руками шею и смеясь. Я делаю вид, что оступаюсь под ее весом, и падаю в колючую траву, увлекая Наоми за собой. Мне в спину впивается камень, мы стукаемся лбами, но ее губы осыпают мое лицо поцелуями, мои руки ложатся ей на бедра, а ее радость отзывается у меня в груди.

– Я люблю тебя, Джон Лоури, Две Ноги.

– И я тебя люблю, Наоми Мэй, Много Лиц, – отвечаю я, и мое горло вдруг сжимается от избытка чувств, нарастающих в ответ на ее счастье.

Я не плакал с тех пор, как меня покинула мать. Я думал, что давно разучился. И я никогда никому не говорил, что люблю.

– Ты мне веришь? – произносит Наоми мне на ухо, устроившись поверх меня.

– Верю, – шепчу я и закрываю глаза, чтобы взять себя в руки.

Она нежно целует меня – верхнюю губу, нижнюю, с сомкнутыми губами и с приоткрытыми, и я открываю глаза, чтобы не пропустить ни одного выражения ее любви. И она не разочаровывает.

Мы еще долго не встаем с травы. Наши губы зацелованы, а тела требуют большего. Но прежде чем мы зайдем дальше, она должна стать моей женой.





Наоми




Джон настаивает на том, чтобы поговорить с папой. Я возражаю, что самостоятельно принимаю решения и отцу тоже скажу сама, но Джон качает головой.

– Я тоже сам принимаю решения, Наоми. И я решил поговорить с твоим отцом.

Разговор получается недолгим и, зная папу, не самым приятным, но, когда он заканчивается, ко мне приходит не Джон.

– Они не будут на тебя похожи, – с ходу предупреждает отец. – Твои дети. Так всегда бывает, когда темнокожие мешаются со светлокожими. У них не будет твоих зеленых глаз, и волосы тоже будут темнее. Тебе стоит задуматься о том, какая у них будет жизнь. Они родятся похожими на него.

– Что ж, и славно, а то в моем роду все выглядят простовато.

Папа фыркает, потирая морщинку на переносице, и издает короткий смешок.

– Уверена? – качает головой он.

– Уверена. – Что хорошего видеть в детях собственное отражение, когда я могу смотреть на отражение Джона?

– Я не говорю, что это плохой выбор. Он ничего. Сильный. Умелый. И похоже, ты и впрямь ему нужна, – нехотя соглашается папа.

– Ну и на том спасибо, – с неприкрытым сарказмом отвечаю я.

Мой бедный отец никогда не умел красиво говорить. Для этого есть мама.

– Только не говори, что я тебя не предупреждал, когда столкнешься с трудностями.

– Не буду, пап.


Отец шумно вздыхает:

– Он сам-то хоть знает, во что ввязывается?

– Нет. И я буду тебе очень благодарна, если это останется между нами.

Папа принимается хохотать, сотрясаясь всем телом и качая головой.

– Думаю, он сам все понял, деточка. Тебя уже весь караван раскусил. И если этот парень не дурак, он тебя не отпустит. Недаром он погонщик мулов. Сумел обуздать мою упрямицу.

Он удаляется, продолжая смеяться, и я понимаю, что это он любя, и не обижаюсь.





* * *


Мы добрались до развилки. Одна дорога сворачивает направо, в Орегон, вторая налево, в Калифорнию. Насколько способен охватить взгляд, два пути тянутся к горизонту, а расстояние между ними постепенно увеличивается. За красотой кроется момент прощания и разлуки.

– Десять дней до Форт-Бриджера, – объявляет Эбботт. – И нам еще повезло. Тех, кто направляется в ту сторону, ждет пустыня. – Он показывает на колею, по которой мы не пойдем. – Этот путь называют короткой дорогой Саблетта. Я слышал, что она просто ужасна. Раньше все шли через Форт-Бриджер. Но люди вечно стремятся сэкономить время. Даже забавно. Вот решаешь ты срезать путь, чтобы не терять времени, а вместо этого теряешь жизнь. Это называется ирония, Джон-младший. Ирония, – говорит он, поучительно наставив палец на Джона, будто древний мудрец.

Эбботт всегда проявляет осторожность. Хоть я и злилась на него за то, что он не стал дожидаться Джона, когда его мулы разбежались, нельзя не признать, что на каждом шагу он предпочитал перестраховаться. Иногда даже слишком. Мы сделаем крюк через Форт-Бриджер, чтобы обойти пустыню под названием Литл-Колорадо и самый высокий гребень на Почтовом тракте, потому что так будет легче для путешественников и животных, но к нашему пути добавится семьдесят, а то и восемьдесят лишних миль, и среди нас находятся те, кто готов рискнуть, чтобы срезать путь.

Две дороги еще воссоединятся, прежде чем окончательно разойтись, но те, кто свернут на север, будут опережать нас на несколько дней, если, конечно, сумеют преодолеть пустыню и крутые склоны. Было решено, что половина каравана пойдет к форту, а другая отправится короткой дорогой.

Восемнадцать повозок отделяются от каравана и продолжают путь под предводительством человека по имени Клэр Маккрей, которого выбрали главным. Многие плачут, понимая, что мы вряд ли увидимся снова. Мы все знали, что рано или поздно наши пути разойдутся, но тем, кто сблизился за эти тяжелые месяцы, все равно непросто расстаться.

После прощания мы продолжаем путь. Осталось двадцать две повозки и половина животных. Наши взгляды устремлены на юг, куда свернула дорога. Но я не думаю ни о Калифорнии, ни о милях, которые еще предстоит преодолеть. Не думаю о землях и зеленых долинах, не думаю даже о дне, когда это все закончится. Мои мысли сосредоточены на Форт-Бриджере.





12. Грин-Ривер




Наоми




МЫ ПРОХОДИМ ЕЩЕ семь миль до конца дня и встаем на ночевку возле реки Биг-Сэнди. Наш круг стал маленьким и непривычно тихим. Вода грязноватая, но течение быстрое, и Эбботт говорит, что из реки можно пить, хотя вкус кажется неприятным после прохладных сладких родников, которые остались позади. Мы переливаем во фляги оставшуюся у нас воду, прежде чем доверху наполнить бочки из Биг-Сэнди. Тридцать миль нам придется пройти по краю пустыни, где найти влагу будет непросто, особенно в конце июля.

Нам на пятки никто не наступает. Если за нами и есть еще караваны, то только мормоны, чей путь заканчивается в долине Соленого озера, всего в сотне миль к западу от Форт-Бриджера. Оставшееся расстояние тревожит всех. Мистер Колдуэлл и другие почти каждый день донимают Эбботта своим ворчанием. По вечерам мужчины собираются на совет без женщин лишь затем, чтобы потом разойтись каждый к своему костру и спросить мнения жены. Хотя, может, так делает только наш папа.

У мамы начался сильный кашель. Она старается его сдерживать, но время от времени он все равно вырывается, сотрясая ее исхудавшую грудь. Мама уверяет всех, что кашель только звучит страшно, но на самом деле не причиняет боли. Сухой пустынный воздух только ухудшает ее состояние, как и пыль, и она весь день сидит в фургоне с Ульфом, плотно задернув холщовый полог, но до нас все равно доносится ее кашель. Мама пытается убедить меня, что ей нужно ушить мое зеленое платье.

– Как же ты его наденешь, если оно не по размеру, – говорит она, но все это просто отговорка, чтобы мы не расстраивались, что мама вынуждена все время прятаться.

Мы кормим Ульфа из ложечки, окуная ее в чашку с козьим молоком и капая ему в рот понемногу. Это утомительное и долгое занятие, но с каждым днем маминого молока все меньше, и малышу его не хватает.

Я не стала говорить ей, что Джон хочет купить мне новое платье. Это не важно. Она рада за меня и за него и довольна тем, что мы решили не ждать до конца пути. Джон теперь ест с нами, сидя на земле рядом со мной и облокотившись на седло, с которым он каждый вечер приходит к нашему костру. Как и прежде, мы не касаемся друг друга в присутствии других, но по каравану уже разлетелась новость о том, что в Форт-Бриджере состоится свадьба. Скорее всего, это Уэбб всем раструбил. Он не умолкая рассказывает каждому, кто готов слушать, что Джон будет его новым братом и они вместе откроют свое дело, когда мы доберемся до Калифорнии.

– Я тут думал, какое бы нам выбрать название, Джон, – объявляет он. – «Мулы Лоури – Мэй». А вот такое будет клеймо. – Он берет палочку и рисует на земле объединенные в одну эмблему буквы «Л» и «М».

– Хорошая идея, – кивает Джон. – Мне нравится.

– Ты тоже можешь вступить в долю, Уилл, – добавляет Уэбб, чтобы тот не чувствовал себя лишним.

– Я не хочу разводить мулов, – отвечает Уилл. – Я хочу охотиться целыми днями. Стану траппером, как Дэниэл Бун.

Уилл не выпускает из рук лук и стрелы и постоянно во что-то стреляет. Уэбб таскается за ним, повторяя, что теперь его очередь, но на самом деле ему приятнее возиться с мулами, чем упражняться в стрельбе. У него даже есть лассо, которое он то и дело раскручивает над головой, когда едет верхом. Плут и Тюфяк давно привыкли к тому, что он постоянно вертится в седле, а бедняжка Герта попадает в аркан по несколько раз на дню.

– На свете нет ничего лучше мулов, правда, Джон? – спрашивает Уэбб.

Мечты Уилла его мало занимают.

– Ох, не знаю, Уэбб. Может, кое-что и найдется, – отзывается Джон.

Он бросает взгляд на меня, а Уэбб морщит нос.