Последняя история Мины Ли
Часть 31 из 45 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Извините, что разбудила. Каша готова.
— О, хорошо.
Мина попыталась приподняться на локтях, руки подкосились.
— О! — Миссис Бэк подошла, чтобы помочь. — Когда вы ели в последний раз?
— Не помню. Кажется, вчера я тоже ничего не ела.
— Тогда обязательно надо перекусить перед сном.
Мина приподнялась, прислонившись к стене. Миссис Бэк держала в руках тарелку с кашей и стальной ложкой, рассматривая лицо Мины.
— Вот, съешьте, — сказала она, поднося ложку ко рту Мины.
От нежности этого жеста на глаза навернулись слезы и покатились по щекам, Мина машинально прикрыла лицо, словно защищаясь от доброты другого человека.
Зазвонил телефон, пробудив Мину от глубокого сна, в который она провалилась, полночи проворочавшись и колотя кулаками по матрасу от боли и ярости. Она схватила трубку, моментально проснувшись.
— Мистер Ким?
— Да. — Его голос звучал утомленно.
— Ты в порядке? Где ты? — закричала она. — Где ты? Ты бросаешь меня?
Он глубоко вздохнул:
— Я… Я в аэропорту.
— Как? Что ты там делаешь?
Мина уже не контролировала себя. Она знала, что он скажет. Знала, чем это все закончится. Она повторяла это себе вновь и вновь, чтобы наказать себя, преподать урок. Точно так же, как женщины в приюте, которые наказывали ее за плохое поведение, — когда ловили ее на воровстве или когда она им дерзила. Мина знала, чем это закончится. «Вот почему ты никому не нужна», — говорили они.
— Я не могу долго разговаривать. Вчера я ходил к Лупе. С ней все будет в порядке. У нее есть церковь и семья, которые помогут, так что не беспокойся о ней, хорошо? Она справится. Подумай о себе, ладно?
— А ты? Куда ты улетаешь?
— У меня двоюродный брат в Чикаго. Я собираюсь… уехать ненадолго.
— Как долго тебя не будет?
— Пока не знаю.
— Долго?
— Наверное.
— Можно мне поехать с тобой?
— Лучше не стоит.
— Почему ты не можешь взять меня с собой? Почему? — Мина уже кричала, ее голос эхом разносился по всему дому. Ей было плевать, что ее услышат. — Почему ты не берешь меня с собой?
— Все не так просто. Я бы взял. Только… Сейчас это слишком опасно. Извини. — Она слышала слезы в его голосе. — Я не хотел причинять тебе боль. Я никогда не хотел никому навредить. Я не думал…
— Тогда возьми меня с собой. У меня здесь ничего нет. Возьми меня с собой!
— Не могу. Одному легче спрятаться. Со мной ты будешь в опасности. — Он замолчал, тяжело дыша. — Ты взяла пистолет?
Мина не ответила, сердце бешено колотилось.
— Будь осторожна. Он заряжен, ясно? Не вынимай его из кобуры просто так. Береги себя, ладно? Будь осторожна.
— Я могу с ним справиться. — Ее голос дрожал, сотрясая каждую косточку в теле, как землетрясение.
— Просто будь осторожна. Я… Прости. Я люблю тебя. — И он повесил трубку.
Мина швырнула трубку через комнату, и та с громким треском ударилась о стену. Короткие гудки вынудили Мину поднять трубку и с силой бросить на телефон — пустой пластик затрещал. Ей уже все равно, сломает она его или нет. Сейчас было самое время. Пора покончить со всем этим. Она могла повеситься у себя в комнате. У нее есть простыни. Она могла привязать их к двери, надеть на шею и покончить со всем, как должна была сделать до приезда в эту ненормальную страну, до того, как мистер Пак все испортил, до…
До колеса обозрения, до соленого воздуха, вкуса горячего шоколада, до того, как она снова купилась на ослепительный обман мира, до румянца на щеках и весны в груди.
Однако, прежде чем покончить с собой, она могла убить мистера Пака. Она найдет его в кабинете. У нее был пистолет. Она могла прикончить его. Прикончить его у всех на глазах. Кто знает, скольких он терроризировал? Скольких погубил ради собственной выгоды? Скольким из них он причинил боль? Сколько еще жизней он может погубить? Ей больше нечего терять.
Кто-то постучал в дверь.
— Не сейчас! — бросила Мина.
— Что-то случилось? — обеспокоенно спросила миссис Бэк.
— Уйдите!
Она знала, что миссис Бэк не ушла, а осталась стоять по другую сторону, ожидая ее ответа или чего угодно.
— Уходите! — повторила Мина и, схватив подушку, зашвырнула в дверь.
Миссис Бэк подергала ручку — дверь была заперта, и она принялась колотить по ней, пока хлипкий замок не поддался.
Шок и ужас исказили лицо миссис Бэк при виде лежащей на полу Мины. Та представила себя со стороны, и ей еще больше захотелось покончить с собой.
Миссис Бэк опустилась на колени рядом с ней, пытаясь помочь ей встать.
— Уберите от меня руки! — Мину вырвало желтоватой жидкостью прямо на грудь.
Миссис Бэк схватила ее за плечи и потащила в туалет, где усадила на пол рядом с унитазом. Мину вырвало остатками вчерашнего скудного ужина из рисовой каши. Миссис Бэк взяла полотенце и вытерла ее лицо, покрытое слезами и соплями, как у ребенка, затем протянула полотенце Мине, чтобы та высморкалась.
Слезы текли без остановки, она задыхалась.
Сидя на полу возле унитаза, обе понимали — Мина беременна.
Марго
Зима 2014 г.
Марго пролежала в постели несколько дней, изнемогая от слабости и тошноты. Неясно, было ли ее состояние вызвано скорбью и усталостью, гриппом или отравлением. Мигель предложил отвезти ее в клинику или больницу, но ей не хотелось разбираться в тонкостях медицинской страховки — что она покрывает, а что нет.
В понедельник перед Рождеством Марго наконец почувствовала себя лучше. Впервые за долгое время она проснулась рано утром с желанием приготовить завтрак — яичницу с рисом. После еды она вычистила кухню и опустошила шкафы, все еще липкие от жизни, в которой едва хватало времени на дом. В бутылке кунжутного масла осталась половина плотной и липкой жидкости каштанового цвета. Баночка меда — кристаллизовавшегося, шершавого на языке — приклеилась к полке, оставив сладкий след в виде темного овала.
Почти со всеми предметами на кухне у Марго установилась своеобразная близость — на протяжении всей ее жизни они помогали ей и радовали день ото дня, при этом между ними не было никаких секретов, никаких двойных жизней. Однако даже столовые приборы — этот коктейль из нержавеющей стали — превратились в крошечные памятники их жизни, острые, блестящие, зазубренные и изогнутые, наполненные невысказанными эмоциями.
Раньше Марго терпеть не могла палочки для еды и отказывалась ими пользоваться. Они с мамой сидели за столом с разными приборами в руках, и их словно бы разделял не узкий стол, а целая континентальная пропасть, темная впадина океана. И все же, несмотря на эту каждодневную брешь, это различие дочери и матери, держащих в руках родные для себя, но чужие друг для друга приборы, между ними также стояли тарелки с заботливо приготовленной мамой едой — рисом, панчаном, рагу — и фрукты, тщательно очищенные и нарезанные на кусочки для удобства. Пища, возможно, представляла собой самый практичный и незаменимый путь, с помощью которого Марго могла добраться до истории и воспоминаний мамы, к живительному соку, бегущему внутри ее.
Они говорили на разных языках, с годами все больше отдаляясь друг от друга: мама так и не выучила английский, поскольку в Корейском квартале в нем не было особой необходимости, а Марго, проводившая с мамой мало времени, если не считать работы на рынке, отстранилась от корейской культуры, которая ассоциировалась у нее с чужеродностью, бедностью и войной. Она хотела жить как «настоящие американцы» по телевизору, с их чистыми, просторными домами, стенами без трещин и сколов краски, с посудомоечными машинами и блестящими приборами. Ей хотелось жить, как персонажи книг — в этих ненадежных и шатких небоскребах в квартире миссис Бэк, с бумагой, подобной пожелтевшим зубам, — с красотой и сложными чувствами, порывистостью, свободой выбора и перипетиями судьбы.
В маминой жизни, казалось, не было никакой свободы выбора, только бремя выживания и осознания того факта, что, как ни трудись, ей никогда не избежать этой убогой квартиры, этой убогой жизни. И разве не этим все и закончилось? Мама так и не переехала в район получше. Она так и осталась одинокой женщиной, обреченной на страдания, и горькую судьбу, и мужчин, которые бросают ее и разбивают ей сердце.
«Она была одинока, как многие из нас. Такие женщины, как мы… с нами постоянно такое происходит».
Вновь всплыл в памяти отвратительный смрад мертвого тела — запах желчи и гнилых фруктов.
И все же была ли ее смерть на самом деле несчастным случаем? Причастны ли к ней миссис Ким и ее водитель, Сонмин, который внезапно толкнул Марго, словно та была животным, забредшим с улицы? И куда подевался хозяин дома? Ему тоже нельзя доверять.
Вернувшись на диван с альбомом в руках, Марго набросала на одной из страниц вилку, а на другой — пару палочек для еды, чтобы можно было перелистывать страницы, мгновенно меняя формы. Хотелось жить где-то в этом движении, похожем на взмах крыла голубя.
Даже если бы они с мамой говорили на одном языке, Марго все равно слишком многого не могла ей объяснить — пропасть, разделявшая их, по-прежнему была бы чересчур велика. В каком-то смысле успех Марго в этой стране, ее самодостаточность были результатом отчуждения от мамы — от ее бедности, ее чужеродности, от обособленности ее жизни, от тяжести неблагодарного труда, от игнорирования и даже порицания миром. И в попытке найти путь в этом каньоне между ними, состоящим из невысказанного или сказанного лишь бы задеть друг друга, было так много ловушек, которые могли их ранить, разбить сердце и даже убить, уничтожив на части.
Однако, быть может, если бы Марго приложила к их отношениям больше усилий, если бы не боялась обязательств, именно здесь, по этим страницам, этим рисункам мама бы поняла, что Марго никогда ее не оставит, что, несмотря на разделяющее их расстояние, она всегда будет держать ее за руку и никогда не отпустит.
Покончив с кухней, Марго убралась в комнате мамы, где снова наткнулась на кроссовки, покрытые мелкой пылью, и обертку от презерватива под кроватью. Она выбросила ненужные вещи и положила кроссовки в мусорный мешок, зная теперь, что те были следами воссоединения матери с отцом, мистером Кимом.
Потускневший от времени грустный плюшевый мишка на маминой кровати цеплялся за атласное красное сердечко, прикрепленное к его круглым мультяшным лапкам. Сжав это сердечко, Марго вдруг почувствовала внутри нечто твердое. Пульс участился. Она тут же разорвала небрежно и вручную зашитый шов, из которого выпал листок бумаги с номером, названием банка и маленьким ключом.
Марго тут же выпотрошила игрушку — больше ничего. Тогда она принялась рыться в маминых вещах, тщательнее проверяя карманы и подкладки, ища любую зацепку, которая могла бы если не устранить, то хоть немного облегчить боль, ослабить шквал вопросов, вцепившихся в голову острыми когтями.
Она отчаянно нуждалась в ответах. Если бы только мама была жива, Марго могла бы наконец спросить ее обо всем, что так давно хотела знать; обо всем, о чем слишком боялась спросить прежде. Жизнь мамы и ее прошлое всегда так тщательно охранялись. Ей казалось, что неверное движение, взгляд, прикосновение или слово могли навсегда сломать маму.
— О, хорошо.
Мина попыталась приподняться на локтях, руки подкосились.
— О! — Миссис Бэк подошла, чтобы помочь. — Когда вы ели в последний раз?
— Не помню. Кажется, вчера я тоже ничего не ела.
— Тогда обязательно надо перекусить перед сном.
Мина приподнялась, прислонившись к стене. Миссис Бэк держала в руках тарелку с кашей и стальной ложкой, рассматривая лицо Мины.
— Вот, съешьте, — сказала она, поднося ложку ко рту Мины.
От нежности этого жеста на глаза навернулись слезы и покатились по щекам, Мина машинально прикрыла лицо, словно защищаясь от доброты другого человека.
Зазвонил телефон, пробудив Мину от глубокого сна, в который она провалилась, полночи проворочавшись и колотя кулаками по матрасу от боли и ярости. Она схватила трубку, моментально проснувшись.
— Мистер Ким?
— Да. — Его голос звучал утомленно.
— Ты в порядке? Где ты? — закричала она. — Где ты? Ты бросаешь меня?
Он глубоко вздохнул:
— Я… Я в аэропорту.
— Как? Что ты там делаешь?
Мина уже не контролировала себя. Она знала, что он скажет. Знала, чем это все закончится. Она повторяла это себе вновь и вновь, чтобы наказать себя, преподать урок. Точно так же, как женщины в приюте, которые наказывали ее за плохое поведение, — когда ловили ее на воровстве или когда она им дерзила. Мина знала, чем это закончится. «Вот почему ты никому не нужна», — говорили они.
— Я не могу долго разговаривать. Вчера я ходил к Лупе. С ней все будет в порядке. У нее есть церковь и семья, которые помогут, так что не беспокойся о ней, хорошо? Она справится. Подумай о себе, ладно?
— А ты? Куда ты улетаешь?
— У меня двоюродный брат в Чикаго. Я собираюсь… уехать ненадолго.
— Как долго тебя не будет?
— Пока не знаю.
— Долго?
— Наверное.
— Можно мне поехать с тобой?
— Лучше не стоит.
— Почему ты не можешь взять меня с собой? Почему? — Мина уже кричала, ее голос эхом разносился по всему дому. Ей было плевать, что ее услышат. — Почему ты не берешь меня с собой?
— Все не так просто. Я бы взял. Только… Сейчас это слишком опасно. Извини. — Она слышала слезы в его голосе. — Я не хотел причинять тебе боль. Я никогда не хотел никому навредить. Я не думал…
— Тогда возьми меня с собой. У меня здесь ничего нет. Возьми меня с собой!
— Не могу. Одному легче спрятаться. Со мной ты будешь в опасности. — Он замолчал, тяжело дыша. — Ты взяла пистолет?
Мина не ответила, сердце бешено колотилось.
— Будь осторожна. Он заряжен, ясно? Не вынимай его из кобуры просто так. Береги себя, ладно? Будь осторожна.
— Я могу с ним справиться. — Ее голос дрожал, сотрясая каждую косточку в теле, как землетрясение.
— Просто будь осторожна. Я… Прости. Я люблю тебя. — И он повесил трубку.
Мина швырнула трубку через комнату, и та с громким треском ударилась о стену. Короткие гудки вынудили Мину поднять трубку и с силой бросить на телефон — пустой пластик затрещал. Ей уже все равно, сломает она его или нет. Сейчас было самое время. Пора покончить со всем этим. Она могла повеситься у себя в комнате. У нее есть простыни. Она могла привязать их к двери, надеть на шею и покончить со всем, как должна была сделать до приезда в эту ненормальную страну, до того, как мистер Пак все испортил, до…
До колеса обозрения, до соленого воздуха, вкуса горячего шоколада, до того, как она снова купилась на ослепительный обман мира, до румянца на щеках и весны в груди.
Однако, прежде чем покончить с собой, она могла убить мистера Пака. Она найдет его в кабинете. У нее был пистолет. Она могла прикончить его. Прикончить его у всех на глазах. Кто знает, скольких он терроризировал? Скольких погубил ради собственной выгоды? Скольким из них он причинил боль? Сколько еще жизней он может погубить? Ей больше нечего терять.
Кто-то постучал в дверь.
— Не сейчас! — бросила Мина.
— Что-то случилось? — обеспокоенно спросила миссис Бэк.
— Уйдите!
Она знала, что миссис Бэк не ушла, а осталась стоять по другую сторону, ожидая ее ответа или чего угодно.
— Уходите! — повторила Мина и, схватив подушку, зашвырнула в дверь.
Миссис Бэк подергала ручку — дверь была заперта, и она принялась колотить по ней, пока хлипкий замок не поддался.
Шок и ужас исказили лицо миссис Бэк при виде лежащей на полу Мины. Та представила себя со стороны, и ей еще больше захотелось покончить с собой.
Миссис Бэк опустилась на колени рядом с ней, пытаясь помочь ей встать.
— Уберите от меня руки! — Мину вырвало желтоватой жидкостью прямо на грудь.
Миссис Бэк схватила ее за плечи и потащила в туалет, где усадила на пол рядом с унитазом. Мину вырвало остатками вчерашнего скудного ужина из рисовой каши. Миссис Бэк взяла полотенце и вытерла ее лицо, покрытое слезами и соплями, как у ребенка, затем протянула полотенце Мине, чтобы та высморкалась.
Слезы текли без остановки, она задыхалась.
Сидя на полу возле унитаза, обе понимали — Мина беременна.
Марго
Зима 2014 г.
Марго пролежала в постели несколько дней, изнемогая от слабости и тошноты. Неясно, было ли ее состояние вызвано скорбью и усталостью, гриппом или отравлением. Мигель предложил отвезти ее в клинику или больницу, но ей не хотелось разбираться в тонкостях медицинской страховки — что она покрывает, а что нет.
В понедельник перед Рождеством Марго наконец почувствовала себя лучше. Впервые за долгое время она проснулась рано утром с желанием приготовить завтрак — яичницу с рисом. После еды она вычистила кухню и опустошила шкафы, все еще липкие от жизни, в которой едва хватало времени на дом. В бутылке кунжутного масла осталась половина плотной и липкой жидкости каштанового цвета. Баночка меда — кристаллизовавшегося, шершавого на языке — приклеилась к полке, оставив сладкий след в виде темного овала.
Почти со всеми предметами на кухне у Марго установилась своеобразная близость — на протяжении всей ее жизни они помогали ей и радовали день ото дня, при этом между ними не было никаких секретов, никаких двойных жизней. Однако даже столовые приборы — этот коктейль из нержавеющей стали — превратились в крошечные памятники их жизни, острые, блестящие, зазубренные и изогнутые, наполненные невысказанными эмоциями.
Раньше Марго терпеть не могла палочки для еды и отказывалась ими пользоваться. Они с мамой сидели за столом с разными приборами в руках, и их словно бы разделял не узкий стол, а целая континентальная пропасть, темная впадина океана. И все же, несмотря на эту каждодневную брешь, это различие дочери и матери, держащих в руках родные для себя, но чужие друг для друга приборы, между ними также стояли тарелки с заботливо приготовленной мамой едой — рисом, панчаном, рагу — и фрукты, тщательно очищенные и нарезанные на кусочки для удобства. Пища, возможно, представляла собой самый практичный и незаменимый путь, с помощью которого Марго могла добраться до истории и воспоминаний мамы, к живительному соку, бегущему внутри ее.
Они говорили на разных языках, с годами все больше отдаляясь друг от друга: мама так и не выучила английский, поскольку в Корейском квартале в нем не было особой необходимости, а Марго, проводившая с мамой мало времени, если не считать работы на рынке, отстранилась от корейской культуры, которая ассоциировалась у нее с чужеродностью, бедностью и войной. Она хотела жить как «настоящие американцы» по телевизору, с их чистыми, просторными домами, стенами без трещин и сколов краски, с посудомоечными машинами и блестящими приборами. Ей хотелось жить, как персонажи книг — в этих ненадежных и шатких небоскребах в квартире миссис Бэк, с бумагой, подобной пожелтевшим зубам, — с красотой и сложными чувствами, порывистостью, свободой выбора и перипетиями судьбы.
В маминой жизни, казалось, не было никакой свободы выбора, только бремя выживания и осознания того факта, что, как ни трудись, ей никогда не избежать этой убогой квартиры, этой убогой жизни. И разве не этим все и закончилось? Мама так и не переехала в район получше. Она так и осталась одинокой женщиной, обреченной на страдания, и горькую судьбу, и мужчин, которые бросают ее и разбивают ей сердце.
«Она была одинока, как многие из нас. Такие женщины, как мы… с нами постоянно такое происходит».
Вновь всплыл в памяти отвратительный смрад мертвого тела — запах желчи и гнилых фруктов.
И все же была ли ее смерть на самом деле несчастным случаем? Причастны ли к ней миссис Ким и ее водитель, Сонмин, который внезапно толкнул Марго, словно та была животным, забредшим с улицы? И куда подевался хозяин дома? Ему тоже нельзя доверять.
Вернувшись на диван с альбомом в руках, Марго набросала на одной из страниц вилку, а на другой — пару палочек для еды, чтобы можно было перелистывать страницы, мгновенно меняя формы. Хотелось жить где-то в этом движении, похожем на взмах крыла голубя.
Даже если бы они с мамой говорили на одном языке, Марго все равно слишком многого не могла ей объяснить — пропасть, разделявшая их, по-прежнему была бы чересчур велика. В каком-то смысле успех Марго в этой стране, ее самодостаточность были результатом отчуждения от мамы — от ее бедности, ее чужеродности, от обособленности ее жизни, от тяжести неблагодарного труда, от игнорирования и даже порицания миром. И в попытке найти путь в этом каньоне между ними, состоящим из невысказанного или сказанного лишь бы задеть друг друга, было так много ловушек, которые могли их ранить, разбить сердце и даже убить, уничтожив на части.
Однако, быть может, если бы Марго приложила к их отношениям больше усилий, если бы не боялась обязательств, именно здесь, по этим страницам, этим рисункам мама бы поняла, что Марго никогда ее не оставит, что, несмотря на разделяющее их расстояние, она всегда будет держать ее за руку и никогда не отпустит.
Покончив с кухней, Марго убралась в комнате мамы, где снова наткнулась на кроссовки, покрытые мелкой пылью, и обертку от презерватива под кроватью. Она выбросила ненужные вещи и положила кроссовки в мусорный мешок, зная теперь, что те были следами воссоединения матери с отцом, мистером Кимом.
Потускневший от времени грустный плюшевый мишка на маминой кровати цеплялся за атласное красное сердечко, прикрепленное к его круглым мультяшным лапкам. Сжав это сердечко, Марго вдруг почувствовала внутри нечто твердое. Пульс участился. Она тут же разорвала небрежно и вручную зашитый шов, из которого выпал листок бумаги с номером, названием банка и маленьким ключом.
Марго тут же выпотрошила игрушку — больше ничего. Тогда она принялась рыться в маминых вещах, тщательнее проверяя карманы и подкладки, ища любую зацепку, которая могла бы если не устранить, то хоть немного облегчить боль, ослабить шквал вопросов, вцепившихся в голову острыми когтями.
Она отчаянно нуждалась в ответах. Если бы только мама была жива, Марго могла бы наконец спросить ее обо всем, что так давно хотела знать; обо всем, о чем слишком боялась спросить прежде. Жизнь мамы и ее прошлое всегда так тщательно охранялись. Ей казалось, что неверное движение, взгляд, прикосновение или слово могли навсегда сломать маму.