Последняя история Мины Ли
Часть 19 из 45 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Я видела вас на днях, — улыбнувшись, тихо сказала та и наклонила сковороду, чтобы равномерно распределить масло.
— Где?
— В «Ханок-Хаусе».
— Вы там работаете? — Мина вспомнила, каким знакомым ей показался панчан — ростки сои, шпинат, хрустящий корень лотоса.
— Да, я работала на кухне и заметила вас с мужчиной. Мне не хотелось вам мешать.
— Ясно. — Мина оперлась бедром о столешницу. — А я все не могла понять, почему панчан кажется таким знакомым.
— Кто он? — полюбопытствовала миссис Бэк, выливая на горячую сковороду тесто, чьи края почти сразу затвердели.
— Мой коллега. Точнее, начальник. — В животе заурчало.
— Ах, вот как, — сказала миссис Бэк, все еще сосредоточенная на сковороде.
Раздался сигнал микроволновки. Мина взяла с сушилки две тарелки и разложила по ним горячий рис.
— Он вам нравится? — Миссис Бэк поддела паджон лопаточкой, чтобы он не прилип.
— Не знаю, возможно. — Мина устроилась за кухонным уголком — деревянные скамьи были холодными, несмотря на подушки. Кухня наполнилась запахами кальмара и паджона из зеленого лука, горячего и хрустящего. Миссис Бэк в красных тапочках на бледных птичьих ножках прошаркала к Мине и поставила на стол тяжелую тарелку и пиалки для соуса, после чего разрезала идеально золотисто-коричневый паджон на четвертинки.
— Приступайте, я пока приберусь.
Однако Мина дождалась, когда миссис Бэк опустится на скамью перед ней.
— Приступайте, — повторила та.
— Нет, сначала вы, пожалуйста. Спасибо за угощение.
Миссис Бэк взяла металлические палочки для еды и положила кусочек паджона на тарелку с рисом.
— Он красивый. — Она приподняла брови, глаза лукаво заблестели.
Мина улыбнулась, макая кусочек паджона в блюдце с соевым соусом и уксусом.
— Очень.
— Он хороший человек?
— Вроде бы, но все же мне пока трудно кому-то доверять. — Мина вздохнула.
— Я такая же. — Миссис Бэк подтолкнула к ней мак-кимчи, ее любимый. — С мужчинами никогда не угадаешь, правда?
Мина кивнула, пробуя мак-кимчи — идеально острый и терпкий.
— Не думаю, что когда-нибудь смогу снова доверять мужчинам, — призналась миссис Бэк.
Мине любопытно было услышать ее историю, но, судя по презрению, прозвучавшему в голосе при этих словах, воспоминания подобного рода могут разрушить шаткую гармонию, отсутствие осуждения между ними — двумя женщинами, плывущими по течению в чужой стране, без семьи.
Некоторое время они ели в тишине, затем Мина сказала:
— Вы очень вкусно готовите.
— Трудно готовить для одного, верно?
— Верно. Я теперь ем только рамен или одно и то же рагу. — Мина вспомнила любимые блюда дочери: калькуксу — соус из домашней лапши, суджеби — суп с клецками, тушеная скумбрия осенью и зимой, а летом — нэнмён — суп с лапшой. Сколько же времени и заботы Мина вкладывала в то, чтобы накормить всю семью. Она хотела, чтобы дочь ни в чем не нуждалась, чтобы она никогда не страдала; Мина хотела стереть воспоминания обо всех трудностях и лишениях, которые перенесла сама.
Однако прошлое неизменно настигало ее. Разве могло быть иначе, когда так много вопросов оставалось без ответа, столько вреда — непризнанным, столько преступников — ненаказанными, когда страна, раздираемая границей, продолжала воевать сама с собой на протяжении десятилетий. Живые и мертвые были разлучены и обречены на вечное беспокойство.
— Вы когда-нибудь были замужем? — спросила миссис Бэк.
Деревья в Сеуле сейчас, должно быть, сияют яркими цветами на фоне серого неба. На холмах вдали виднеются желтые и красные пятна деревьев гинкго и кленов. Свежий осенний воздух пронзает рот, горло и легкие. Они с дочерью обычно бегали по тротуарам, пинали опавшие листья и смеялись.
Однако теперь Мина ненавидела эти красно-желтые кроны — ненавидела этот сезон, который отнял у нее мужа и дочь.
— Он умер, — проговорила Мина.
— О, простите. — Миссис Бэк положила палочки на стол. — Он был болен?
— Нет. Несчастный случай.
Миссис Бэк протянула руку и сжала ее ладонь — впервые за долгое время к Мине прикоснулись умышленно. Она почувствовала, как что-то дрогнуло в груди, словно доброта миссис Бэк была янтарным светом, который с каждым весенним днем становится все длиннее и длиннее.
Однако за окном по-прежнему царила осень — сезон смерти. И когда Мина думала о кленах и гинкго, о том, как они должны выглядеть в этот момент — яркие, пылающие, — все, что она могла представить, это кровь, оставшаяся на дороге, после того как безрассудный водитель, спеша на работу, стер всю ее семью с лица земли.
Марго
Осень 2014 г.
Глядя на сводчатый потолок и витражные окна, пропускающие слабый утренний свет восхитительных золотых тонов, Марго думала о том, какой красивой и успокаивающей может быть церковь — своей атмосферой, извилистыми белесыми лентами тлеющего ладана, отполированными деревянными поверхностями, ритуалами, молебнами и песнопениями.
Марго перестала ходить в церковь много лет назад. В подростковом возрасте она взбунтовалась против матери и религии, которую считала средством угнетения, унылым поклонением. А теперь при виде витражей она вспомнила, как в детстве они напоминали ей цветные леденцы. Хотелось забраться наверх и попробовать их на вкус.
Ирландский священник поприветствовал собравшихся по-корейски с легким акцентом. Под сводчатым потолком раздавалась мелодия органа и отчетливое пение хора, заставляя каждую клеточку тела вибрировать. Марго не понимала слов, зато чувствовала их смысл — соблазнительную мягкость и кротость перед Богом, который вознаградит всех страждущих, — Богом, который всегда восстановит порядок и мир в любом уголке планеты.
Марго закрыла глаза. Верила ли во все это мама? Или просто хотела быть частью какого-нибудь сообщества? Возвращалась ли она сюда каждое воскресенье, чтобы восстановить порядок в душе и мыслях? Марго понимала, почему маме нужно было верить в рай — после всех ее бед, одиночества, страха за тленную оболочку, которую у нее могли отнять, как теперь совершенно очевидно, в любой момент. Эта оболочка, много выстрадавшая на своем веку, принадлежала земле, и теперь ей предстояло раствориться в ней, как всякому живому существу.
И как поступить с прахом мамы? Чего бы она хотела?
Как бы то ни было, отправилась ли мама на небеса или просто перестала существовать, Марго тосковала по ней — по своей омме. Слезы потекли по лицу и закапали на грудь. Она слизнула соль с губ. «Аминь», — гудели вокруг. Священник читал Библию своим спокойным, тягучим, как ручей, напевом на корейском. Марго стояла, опустив голову и стараясь взять себя в руки. Хотелось бы ей понимать корейскую речь, окунуться в нее полностью, а получалось лишь замочить ноги, как недавно в океане. От ладана кружилась голова. Невозможно усидеть спокойно.
После проповеди и еще одной молитвы Марго встала для причастия, но, вместо того чтобы подойти к священнику, выскочила через парадную дверь на утренний свет, где смогла наконец отдышаться. Солнце светило сквозь дымку, как угасающий уголек. Марго опустилась на холодные бетонные ступени. На деревьях вокруг щебетали птички, перепрыгивая с ветки на ветку. Под карнизом крыши ворковали голуби.
После всех этих лет борьбы с верой матери, которая боялась, что дочь однажды попадет в ад, Марго опять пришла в церковь, ища то же, что и все остальные, — ответов, чувства защищенности, покоя.
Марго рассчитывала после службы поговорить со священником, поинтересоваться насчет праха матери. В то же время она стыдилась того, что не могла позволить себе попрощаться с матерью должным образом. Сначала нужно продать мамину лавку и машину.
К тому же Марго вновь почувствовала глубокий стыд за бедность и отсутствие отца, как обычно бывало в кругу корейских американцев. Многие из них были христианами и благодаря новой иммиграционной политике принадлежали к среднему и высшему классам, поэтому внебрачный ребенок и пропавший отец в их среде считались чем-то особенно постыдным. Для корейских иммигрантов успех на семейном поприще — все, что у них есть в этой стране вдали от дома. Любой, кто потерпел неудачу в этой сфере, считался неполноценным. Они с мамой считались неполноценными — далекими от мечты, от общепринятого понятия семьи и успеха.
Их существование было незаконным. У матери-одиночки не было документов. У Марго не было отца. Позор, бесстыдство!
С грохотом распахнулись тяжелые деревянные двери церкви, выпуская волну прихожан. Марго вытянулась, вглядываясь в толпу вокруг, и вздрогнула, узнав миссис Бэк, в суматохе проскользнувшую мимо. Марго решила последовать за ней на переполненную парковку с односторонним движением, откуда осторожно выезжали машины.
Миссис Бэк уже подошла к своей машине и открыла дверцу, когда Марго ее догнала:
— Миссис Бэк!
Та подпрыгнула от испуга и резко обернулась, между красными губами сверкнули зубы, похожие на оскал, в кулаке зажат ключ. Вздрогнув, Марго выставила перед собой руки, словно защищаясь. Почему миссис Бэк так испугалась?
— О боже, — выдохнула та с облегчением. — Ты меня напугала.
— Простите, я так обрадовалась, увидев вас. Я никого здесь не знаю. Вы ходите в эту церковь?
— Только начала, — ответила миссис Бэк, пригладив пучок на макушке и ослабив хватку на ключах. — Я никогда не ходила в церковь, а на прошлой неделе решила начать.
— Понятно, — кивнула Марго, задаваясь вопросом, что могло послужить причиной такого решения.
— Ты ходила в церковь с мамой?
— В детстве, потом перестала.
Миссис Бэк кивнула:
— Собираешься организовать прощальную службу?
— Возможно, я все еще не решила, что делать. Ее прах сейчас в морге. Вряд ли удастся организовать службу, пока не продам лавку и машину. Может, только к концу этого месяца или в начале следующего.
Миссис Бэк уставилась на асфальт в трещинах и сказала:
— Она ведь ничего тебе не говорила и ни о чем не просила, верно? У нее не было никаких просьб?
— Нет, не припоминаю ничего такого.
— Она бы не хотела, чтобы ты слишком тратилась. — Миссис Бэк сжала руку Марго. — Ты теперь осталась одна и должна позаботиться о себе, хорошо?
Кивнув, Марго задрала голову, чтобы сморгнуть внезапные слезы, и заметила белый след в небе, похожий на шрам. Затем вновь посмотрела на миссис Бэк, чьи глаза смягчились, превратившись в темно-карие озера, мерцающие в утреннем свете. Вопреки отвлекающим алым губам ее лицо казалось одухотворенным, как у человека, глубоко чувствительного. Именно такой женщиной Марго хотела бы когда-нибудь стать — стильной, искренней, сдержанной и уверенной в себе.
— Где?
— В «Ханок-Хаусе».
— Вы там работаете? — Мина вспомнила, каким знакомым ей показался панчан — ростки сои, шпинат, хрустящий корень лотоса.
— Да, я работала на кухне и заметила вас с мужчиной. Мне не хотелось вам мешать.
— Ясно. — Мина оперлась бедром о столешницу. — А я все не могла понять, почему панчан кажется таким знакомым.
— Кто он? — полюбопытствовала миссис Бэк, выливая на горячую сковороду тесто, чьи края почти сразу затвердели.
— Мой коллега. Точнее, начальник. — В животе заурчало.
— Ах, вот как, — сказала миссис Бэк, все еще сосредоточенная на сковороде.
Раздался сигнал микроволновки. Мина взяла с сушилки две тарелки и разложила по ним горячий рис.
— Он вам нравится? — Миссис Бэк поддела паджон лопаточкой, чтобы он не прилип.
— Не знаю, возможно. — Мина устроилась за кухонным уголком — деревянные скамьи были холодными, несмотря на подушки. Кухня наполнилась запахами кальмара и паджона из зеленого лука, горячего и хрустящего. Миссис Бэк в красных тапочках на бледных птичьих ножках прошаркала к Мине и поставила на стол тяжелую тарелку и пиалки для соуса, после чего разрезала идеально золотисто-коричневый паджон на четвертинки.
— Приступайте, я пока приберусь.
Однако Мина дождалась, когда миссис Бэк опустится на скамью перед ней.
— Приступайте, — повторила та.
— Нет, сначала вы, пожалуйста. Спасибо за угощение.
Миссис Бэк взяла металлические палочки для еды и положила кусочек паджона на тарелку с рисом.
— Он красивый. — Она приподняла брови, глаза лукаво заблестели.
Мина улыбнулась, макая кусочек паджона в блюдце с соевым соусом и уксусом.
— Очень.
— Он хороший человек?
— Вроде бы, но все же мне пока трудно кому-то доверять. — Мина вздохнула.
— Я такая же. — Миссис Бэк подтолкнула к ней мак-кимчи, ее любимый. — С мужчинами никогда не угадаешь, правда?
Мина кивнула, пробуя мак-кимчи — идеально острый и терпкий.
— Не думаю, что когда-нибудь смогу снова доверять мужчинам, — призналась миссис Бэк.
Мине любопытно было услышать ее историю, но, судя по презрению, прозвучавшему в голосе при этих словах, воспоминания подобного рода могут разрушить шаткую гармонию, отсутствие осуждения между ними — двумя женщинами, плывущими по течению в чужой стране, без семьи.
Некоторое время они ели в тишине, затем Мина сказала:
— Вы очень вкусно готовите.
— Трудно готовить для одного, верно?
— Верно. Я теперь ем только рамен или одно и то же рагу. — Мина вспомнила любимые блюда дочери: калькуксу — соус из домашней лапши, суджеби — суп с клецками, тушеная скумбрия осенью и зимой, а летом — нэнмён — суп с лапшой. Сколько же времени и заботы Мина вкладывала в то, чтобы накормить всю семью. Она хотела, чтобы дочь ни в чем не нуждалась, чтобы она никогда не страдала; Мина хотела стереть воспоминания обо всех трудностях и лишениях, которые перенесла сама.
Однако прошлое неизменно настигало ее. Разве могло быть иначе, когда так много вопросов оставалось без ответа, столько вреда — непризнанным, столько преступников — ненаказанными, когда страна, раздираемая границей, продолжала воевать сама с собой на протяжении десятилетий. Живые и мертвые были разлучены и обречены на вечное беспокойство.
— Вы когда-нибудь были замужем? — спросила миссис Бэк.
Деревья в Сеуле сейчас, должно быть, сияют яркими цветами на фоне серого неба. На холмах вдали виднеются желтые и красные пятна деревьев гинкго и кленов. Свежий осенний воздух пронзает рот, горло и легкие. Они с дочерью обычно бегали по тротуарам, пинали опавшие листья и смеялись.
Однако теперь Мина ненавидела эти красно-желтые кроны — ненавидела этот сезон, который отнял у нее мужа и дочь.
— Он умер, — проговорила Мина.
— О, простите. — Миссис Бэк положила палочки на стол. — Он был болен?
— Нет. Несчастный случай.
Миссис Бэк протянула руку и сжала ее ладонь — впервые за долгое время к Мине прикоснулись умышленно. Она почувствовала, как что-то дрогнуло в груди, словно доброта миссис Бэк была янтарным светом, который с каждым весенним днем становится все длиннее и длиннее.
Однако за окном по-прежнему царила осень — сезон смерти. И когда Мина думала о кленах и гинкго, о том, как они должны выглядеть в этот момент — яркие, пылающие, — все, что она могла представить, это кровь, оставшаяся на дороге, после того как безрассудный водитель, спеша на работу, стер всю ее семью с лица земли.
Марго
Осень 2014 г.
Глядя на сводчатый потолок и витражные окна, пропускающие слабый утренний свет восхитительных золотых тонов, Марго думала о том, какой красивой и успокаивающей может быть церковь — своей атмосферой, извилистыми белесыми лентами тлеющего ладана, отполированными деревянными поверхностями, ритуалами, молебнами и песнопениями.
Марго перестала ходить в церковь много лет назад. В подростковом возрасте она взбунтовалась против матери и религии, которую считала средством угнетения, унылым поклонением. А теперь при виде витражей она вспомнила, как в детстве они напоминали ей цветные леденцы. Хотелось забраться наверх и попробовать их на вкус.
Ирландский священник поприветствовал собравшихся по-корейски с легким акцентом. Под сводчатым потолком раздавалась мелодия органа и отчетливое пение хора, заставляя каждую клеточку тела вибрировать. Марго не понимала слов, зато чувствовала их смысл — соблазнительную мягкость и кротость перед Богом, который вознаградит всех страждущих, — Богом, который всегда восстановит порядок и мир в любом уголке планеты.
Марго закрыла глаза. Верила ли во все это мама? Или просто хотела быть частью какого-нибудь сообщества? Возвращалась ли она сюда каждое воскресенье, чтобы восстановить порядок в душе и мыслях? Марго понимала, почему маме нужно было верить в рай — после всех ее бед, одиночества, страха за тленную оболочку, которую у нее могли отнять, как теперь совершенно очевидно, в любой момент. Эта оболочка, много выстрадавшая на своем веку, принадлежала земле, и теперь ей предстояло раствориться в ней, как всякому живому существу.
И как поступить с прахом мамы? Чего бы она хотела?
Как бы то ни было, отправилась ли мама на небеса или просто перестала существовать, Марго тосковала по ней — по своей омме. Слезы потекли по лицу и закапали на грудь. Она слизнула соль с губ. «Аминь», — гудели вокруг. Священник читал Библию своим спокойным, тягучим, как ручей, напевом на корейском. Марго стояла, опустив голову и стараясь взять себя в руки. Хотелось бы ей понимать корейскую речь, окунуться в нее полностью, а получалось лишь замочить ноги, как недавно в океане. От ладана кружилась голова. Невозможно усидеть спокойно.
После проповеди и еще одной молитвы Марго встала для причастия, но, вместо того чтобы подойти к священнику, выскочила через парадную дверь на утренний свет, где смогла наконец отдышаться. Солнце светило сквозь дымку, как угасающий уголек. Марго опустилась на холодные бетонные ступени. На деревьях вокруг щебетали птички, перепрыгивая с ветки на ветку. Под карнизом крыши ворковали голуби.
После всех этих лет борьбы с верой матери, которая боялась, что дочь однажды попадет в ад, Марго опять пришла в церковь, ища то же, что и все остальные, — ответов, чувства защищенности, покоя.
Марго рассчитывала после службы поговорить со священником, поинтересоваться насчет праха матери. В то же время она стыдилась того, что не могла позволить себе попрощаться с матерью должным образом. Сначала нужно продать мамину лавку и машину.
К тому же Марго вновь почувствовала глубокий стыд за бедность и отсутствие отца, как обычно бывало в кругу корейских американцев. Многие из них были христианами и благодаря новой иммиграционной политике принадлежали к среднему и высшему классам, поэтому внебрачный ребенок и пропавший отец в их среде считались чем-то особенно постыдным. Для корейских иммигрантов успех на семейном поприще — все, что у них есть в этой стране вдали от дома. Любой, кто потерпел неудачу в этой сфере, считался неполноценным. Они с мамой считались неполноценными — далекими от мечты, от общепринятого понятия семьи и успеха.
Их существование было незаконным. У матери-одиночки не было документов. У Марго не было отца. Позор, бесстыдство!
С грохотом распахнулись тяжелые деревянные двери церкви, выпуская волну прихожан. Марго вытянулась, вглядываясь в толпу вокруг, и вздрогнула, узнав миссис Бэк, в суматохе проскользнувшую мимо. Марго решила последовать за ней на переполненную парковку с односторонним движением, откуда осторожно выезжали машины.
Миссис Бэк уже подошла к своей машине и открыла дверцу, когда Марго ее догнала:
— Миссис Бэк!
Та подпрыгнула от испуга и резко обернулась, между красными губами сверкнули зубы, похожие на оскал, в кулаке зажат ключ. Вздрогнув, Марго выставила перед собой руки, словно защищаясь. Почему миссис Бэк так испугалась?
— О боже, — выдохнула та с облегчением. — Ты меня напугала.
— Простите, я так обрадовалась, увидев вас. Я никого здесь не знаю. Вы ходите в эту церковь?
— Только начала, — ответила миссис Бэк, пригладив пучок на макушке и ослабив хватку на ключах. — Я никогда не ходила в церковь, а на прошлой неделе решила начать.
— Понятно, — кивнула Марго, задаваясь вопросом, что могло послужить причиной такого решения.
— Ты ходила в церковь с мамой?
— В детстве, потом перестала.
Миссис Бэк кивнула:
— Собираешься организовать прощальную службу?
— Возможно, я все еще не решила, что делать. Ее прах сейчас в морге. Вряд ли удастся организовать службу, пока не продам лавку и машину. Может, только к концу этого месяца или в начале следующего.
Миссис Бэк уставилась на асфальт в трещинах и сказала:
— Она ведь ничего тебе не говорила и ни о чем не просила, верно? У нее не было никаких просьб?
— Нет, не припоминаю ничего такого.
— Она бы не хотела, чтобы ты слишком тратилась. — Миссис Бэк сжала руку Марго. — Ты теперь осталась одна и должна позаботиться о себе, хорошо?
Кивнув, Марго задрала голову, чтобы сморгнуть внезапные слезы, и заметила белый след в небе, похожий на шрам. Затем вновь посмотрела на миссис Бэк, чьи глаза смягчились, превратившись в темно-карие озера, мерцающие в утреннем свете. Вопреки отвлекающим алым губам ее лицо казалось одухотворенным, как у человека, глубоко чувствительного. Именно такой женщиной Марго хотела бы когда-нибудь стать — стильной, искренней, сдержанной и уверенной в себе.