Последний вечер в Лондоне

Это Джордж, пес Колина. Я ему нравлюсь.



Приятно слышать. Все серьезно?



Я ответила эмодзи с поднятыми кверху глазами.



Я говорила про пса.

И все же то, что ты нравишься псу Колина, – хороший знак.



Оскар, который принадлежит сиделке Прешес, ненавидит меня.



Мгновенного ответа не последовало, поэтому я попыталась положить свой телефон в задний карман штанов – прежде чем поняла, что у них нет карманов.

– Тьфу ты, – проговорила я. – Вот поэтому я и ношу джинсы. Я же объясняла Арабелле перед тем, как она заставила меня купить это.

Колин закрыл дверь и бросил суровый взгляд на Джорджа; пес тут же перестал лаять и сел смирно.

– Мне казалось, ты уже поняла, что моя двоюродная сестра не знает слова «нет». Ведь как-то получается, что мы оба помогаем ей с ее проектом, так ведь?

– Довод железный. – Я перестала искать карман, смирившись, что телефон придется держать в руке. – Куда: в столовую или в библиотеку?

– Наверх. У меня там рабочее пространство перед большим панорамным окном, выходящим в сад. Там гораздо больше света.

– Не сомневаюсь.

Я нахмурилась, заметив, что телефон вновь завибрировал.



Странно, что Оскар себя так ведет. Обычно собаки тебя любят. Может быть, он ревнует Колина к тебе.



Что за глупость. Мы просто пытаемся делать свою работу. Кстати, о работе…



Я не успела дописать – тетя Кэсси прислала мне еще одно сообщение.



Поверь мне. Собаки хорошо чувствуют скрытое напряжение или эмоции.



Я отослала ей эмодзи с поднятыми кверху глазами, а затем:



Мне нужно работать. Ты что-то хотела спросить?



Говядина или курица?



Я нахмурилась.




???



На свадебное торжество. У нас будет торжественный ужин в старом боулинг-клубе – там теперь место для проведения праздников. А обслуживает «Дикси Дайнер».



Видимо, это объясняет отсутствие вегетарианских или рыбных блюд. И то и другое устраивает.



А Колина?



– Скажи, что меня тоже устраивает. А что такое «Дикси Дайнер»?

Я обернулась. Колин стоял сзади, заглядывая мне через плечо.

– Серьезно? Как же вы с Арабеллой любите совать нос в чужие дела! Как-то это не по-британски.

Поднимаясь по лестнице, я написала:



Он не приедет, так что это не имеет значения.



Прежде чем я успела погасить экран телефона, выскочил ее мгновенный ответ.



Хорошо. Запишу ему говядину.



Колин крикнул снизу:

– Когда поднимешься, первая комната направо. Там будет большой стол перед окном. А я пока сделаю кофе.

– Принеси кофейник наверх, если нетрудно, – сказала я, вернувшись, чтобы забрать у него рюкзак и положить телефон в один из наружных карманов. – Первая комната направо. Встречаемся там.

И снова двинулась наверх.

– Отлично смотрятся, кстати.

Я остановилась, повернулась.

– Прости?

– Твои новые штаны. Они тебе отлично подходят, хоть и без карманов.

– Спасибо, – пробормотала я, чувствуя, что краснею, и радуясь, что он уже направился в сторону кухни и не видел меня.

Я никогда не бывала наверху в доме Колина, хотя мне всегда было интересно, что же там – над изогнутой лестницей. Я поднималась медленно, стараясь не пялиться с открытым ртом на двенадцатидюймовые потолочные карнизы с ионическим орнаментом или на прекрасные резные фронтоны над дверями. Мне хотелось изучить все поподробнее, но вместо этого я покорно завернула в первую дверь справа. По привычке я коротко постучала, прежде чем войти. В большой семье, где одна ванная на всех, невозможно жить без такого простого правила.

Несмотря на моросящий за окном дождь, комнату с высокими потолками заливал свет из большого окна напротив двери. Паркетный пол, покрытый персидскими коврами, придавал роскоши кремовым стенам и блестящей белой отделке.

Я прошла через всю комнату к окну, аккуратно выложила из шляпной коробки на стол обрезанные фотографии, а затем поставила рюкзак на пол. За окном, в огороженном садике с другой стороны улицы, пожилая женщина выгуливала двух пушистых собачонок, каждой из которых явно было неинтересно идти в том же направлении, что хозяйка или вторая собака.

Я улыбнулась. Собачонки напомнили мне прогулки с родителями, братьями и сестрами, когда мы были маленькими; родители, должно быть, чувствовали себя точно так же с пятью детьми, разбегающимися в разных направлениях. Они, наверное, мечтали о поводках и намордниках – по крайней мере, я бы точно мечтала. Хотя мне вспоминалось, что обычно требовалось всего одно слово или один-единственный взгляд от мамы, и мы начинали вести себя как положено. Папа называл это ее даром; он говорил, что из всех ее талантов главный – быть матерью.

Вернувшись мыслями обратно в комнату, я обратила внимание на книжные полки, на удобный диван, обтянутый неброской черно-белой материей с шахматным рисунком – возможно, чтобы скрыть собачью шерсть, – и уютным покрывалом из красной пряжи с подушками в том же стиле. Обитое кожей кресло с оттоманкой; экземпляр последнего детектива Харлана Кобена на маленьком столике, сделанном как будто из деталей от самолета. Повсюду висели черно-белые фотографии архитектурных шедевров – собора Парижской Богоматери, Парламента, Тадж-Махала – в серебряных рамках. Рядом с игрушечным световым мечом в рамке висел постер «Звездных войн», подписанный Джорджем Лукасом. Я улыбнулась, представив себе маленького Колина, изображающего джедая.

Комнату определенно декорировали профессионалы, но под присмотром Колина. Она была практичной и скромной, но при этом раскрывала некоторые аспекты его характера, для меня совсем неожиданные.

Мое внимание привлекла дверь в дальней стене. Будь она закрыта, это умерило бы мое любопытство – по крайней мере, я так считала. Но она была открыта, словно приглашая зайти. Кроме того, не похоже, что Колин запрещал мне подниматься сюда одной.

Я подошла, дав себе зарок, что не пройду дальше дверного проема, и заглянула в дверь. В центре большой комнаты возвышалась большая двуспальная кровать, по бокам которой стояли две тумбочки. Кровать была не заправлена, сбитая простыня оказалась почти на полу, на ковре лежало скомканное пуховое одеяло, словно проиграв схватку беспокойному хозяину. Большое красное покрывало с черными отпечатками лап на одной из подушек подсказали мне, что Колин спал не один.

Смотреть на его кровать казалось чем-то интимным; теперь я могла нарисовать у себя в воображении, как Колин ворочается во сне. Я-то представляла себе, что он – из тех, кто спит всю ночь, не шевелясь. Но, как он часто напоминал мне, видимо, я недостаточно хорошо его знала.

Я оглядела спальню, залитую светом через точно такое же окно, что и в смежной комнате, и задумалась, не были ли оба помещения когда-то спальнями, которые потом перестроили в общее помещение. Мебель здесь представляла собой модерн середины века: плоские фасады и никаких украшений. Я удивилась, потому что комната по стилю заметно отличалась от убранства остального дома, и все же каким-то образом она подходила Колину. Не столько из-за того, что тут отсутствовали вычурность или антиквариат, сколько из-за того, что комната демонстрировала: Колин позаботился о том, чтобы оставить в ней свой отпечаток. Я услышала звон фарфора и шаги по ступеням. Я поспешила к своему рюкзаку и вынула две фотографии, которые сняла со стены в квартире Прешес. Я положила их на край очень большого стола, на который только сейчас взглянула внимательнее.