Последние дни наших отцов

— Значит потому, что вы — не немцы и не звери. И вообще, что за несуразная идея — брить людям головы? Люди такое с людьми не делают.

— Немцы делали куда хуже.

— Возможно. Но здесь не соревнование.

Тот промолчал. Толстяк взял девушку за руку и помог ей подняться, ручка у нее была крошечная. Он отвел ее к машине. Никто не возражал. Она уселась между солдатами, джип тронулся с места под приветственные крики толпы и рев клаксона: шофер сигналил в честь обретенной свободы. Вскоре девушка уснула, прислонившись головой к плечу Толстяка. Он улыбнулся и тронул ее золотые волосы. В нем всколыхнулись далекие воспоминания.





* * *


Толстяк никогда не забудет свою первую шлюху. Он любил ее. Долго любил.

Это было возле кинотеатра. После каникул снова начались уроки; ему было почти восемнадцать, последний лицейский год. Гуляя в тот день, он заметил прелестную девушку примерно его лет. По чистой случайности она тоже гуляла. Красивая брюнетка.

Он на миг остановился, любуясь ею; солнце приятно по-осеннему пригревало, и Толстяк почувствовал, как у него забилось сердце. Тогда, на улице, он задержался ненадолго, робел, наверно, но мог бы стоять и смотреть на нее часами. С тех пор память об этой встрече всегда жила в нем.

Несмелый влюбленный стал ходить по этой улице сперва каждый день, потом по несколько раз на дню. Она всегда была на месте, словно ждала его. Воля Провидения, не иначе. Тогда он стал обдумывать, как завязать разговор, собирался даже начать курить, чтобы выглядеть более уверенным в себе. Воображал, как для важности выдаст себя за студента-юриста или подождет, чтобы к ней пристала шайка хулиганов, а он ее спасет. Но потом, в один воскресный вечер, его настигла грустная реальность: на той же улице Толстяку повстречались несколько лоботрясов из его класса, и те стали над ним издеваться: “Что, Ален, любишь шлюх?” Сначала он не мог поверить, потом из-за этого заболел. А когда вернулся в лицей, тщательно обходя стороной проклятую улицу, одноклассники стали высмеивать его — целыми днями распевали “Ален любит шлюх!”

Это открытие преследовало его. Не из-за девушки, из-за него самого. Он не считал зазорным влюбиться в шлюху, это не умаляло ее красоты, да и вообще это ремесло не хуже других. Но мысль, что он может быть с ней, такой красавицей, попросту дав ей денег, не давала ему покоя.

Через два месяца родители подарили ему на восемнадцатилетие немного денег “на исполнение мечты”. Он мечтал о том, чтобы его полюбили. И он вернулся на ту улицу, крепко сжимая деньги в кулаке.

Проститутку звали Каролина. Красивое имя. Встретившись с ней, Толстяк понял, что познакомиться со шлюхой куда легче, чем с любой другой женщиной: его внешность не имела значения. Каролина отвела его в комнату под самой крышей, в том самом доме, перед которым он всегда ее видел. Когда они поднимались по лестнице, Толстяк взял ее за руку — она удивленно обернулась, но не рассердилась.

Комната была тесная, но не душная, там стояла двуспальная кровать и шкаф. Он не увидел там ничего отвратительного, а сколько раз он слышал про жуткие комнаты проституток, настоящие рассадники болезней. Сердце учащенно билось — это был первый раз. Он не думал о деньгах, за которые попал сюда, теперь уже не думал. Он чувствовал лишь страх, смешанный с радостью: женщина, которую он любил уже несколько месяцев, станет у него первой. Но он совсем не знал, что теперь делать.

— Я никогда этим не занимался, — сказал он, повесив голову.

Она ласково посмотрела на него:

— Я тебя научу.

Он неловко промолчал, и она шепнула:

— Раздевайся.

Он совершенно не собирался раздеваться, во всяком случае не так. Будь его нагота красива, ему бы не пришлось любить шлюху.

— Мне не очень хочется раздеваться, — смущенно пробормотал он.

Она застыла от изумления: какой странный клиент.

— Почему?

— Потому что в одежде я не такой урод.

Она засмеялась приятным, ободряющим, совсем не унизительным смехом; она не насмехалась над ним. Задернула шторы и выключила свет.

— Раздевайся и ложись на кровать. В темноте все красавцы.

Толстяк послушно лег. И открыл для себя мир, полный ласки и нежности.

Он часто ходил к ней. Однажды она исчезла.





* * *


Смеркалось. Они шли по какой-то грунтовке, непонятно где. Толстяк попросил “джи-ай” высадить их между двумя полями под паром — подходящая дорога к новой судьбе. Шли уже давно, молча. Девушка натерла ноги, но не осмеливалась жаловаться и покорно шагала за Толстяком.

Они добрались до одинокого амбара. Гигант остановился.

— Мы здесь переночуем, офицер?

— Да. Боишься?

— Нет. Теперь мне уже не страшно.


— Тем лучше. Только зови меня не офицер, а Толстяк.

Она кивнула.

Хорошее они нашли убежище. Внутри пахло старой древесиной. Толстяк нагреб в углу соломы, и они устроились. В щели еще сочился свет. Им было хорошо. Толстяк достал из кармана сладости, полученные от “джи-ай”, и предложил девушке:

— Хочешь есть?

— Нет, спасибо.

Молчание.

— Странное какое имя Толстяк, — робко сказала девушка.

— Это мое боевое прозвище.

Она уважительно взглянула на него:

— Вы американец?

— Француз. Но лейтенант британской армии. Тебя как зовут?

— Саския.

— Ты француженка?

— Да, лейтенант Толстяк.

— Саския — это как-то не по-французски…

— Это не настоящее мое имя. Меня так звали немцы. А те, что возвращались с русского фронта, называли меня Сашечка.

— А настоящее твое имя как?

— Саския. Пока не кончится война, буду Саскией. Как вы — лейтенантом Толстяком. На войне все носят боевые прозвища.

— Но с именем Саския связано столько плохого…

— Боевое прозвище получают по заслугам.

— Не говори так. Сколько тебе лет?

— Семнадцать.

— Не стоит быть проституткой в семнадцать лет.

— Проституткой не стоит быть никогда.

— И то верно.

— Вы когда-нибудь ходили к шлюхам, лейтенант?

— Да.

— Понравилось?

— Нет.

Каролина была не в счет. “Шлюхи” — это про убогие бордели.

— Тогда почему ходили?

— Потому что я один. Ужасно все время быть одному.

— Знаю.

Молчание.

— Саския, как так получилось, что ты…

— Долго объяснять.

Толстяк в этом не сомневался.