Последние дни наших отцов

— Три месяца.

Он сосчитал в уме. Три месяца, значит, в том чертовом октябре. Они сделали ребенка, когда были в Париже. Он не знал, прекрасно это или очень грустно.

— Толстяк, что мне делать? — спросила Лора со слезами на глазах. — Я ношу сына покойника.

— Ты носишь сына героя! Героя! Пэл был лучшим из нас.

Толстяк встал со стула, пересел на банкетку рядом с ней и крепко прижал ее к себе.

— Надо тебе поговорить со Станом, — шепнул он. — Хватит с тебя заданий.

Она кивнула.

— Но у ребенка не будет отца…

— Мы все будем ему отцом. Кей, Стан, Клод… Я тоже буду ему отцом. Не настоящим, сама понимаешь. Но немножко тоже его отцом, ведь я буду любить его как собственного сына.

И Толстяк вдруг почувствовал невероятный прилив сил — его сердце снова забилось. Да, он клялся защищать их, ее и ребенка, защищать их всегда. Они никогда не будут знать ни страха, ни нужды, ни ненависти, потому что он будет здесь. Всегда. Он будет лелеять его как никто, этого еще не родившегося сироту, он отдаст за него все, даже свою жизнь, ведь у него, наверно, никогда не будет потомства. Отныне этот ребенок станет его мечтой. И Толстяк, сидя на банкетке в кафе, еще крепче обнял Лору, чтобы она точно поняла все слова, какие он не решался произнести вслух.





47




Это было в январе 1944 года, в Париже.

Кунцер пребывал в унынии. Он знал, что скоро они проиграют войну. Наверно, не продержатся и года. Теперь это только вопрос времени. Ему больше не нравилась “Лютеция”. А ведь красивый отель. Прекрасные гостиные, удобные номера-кабинеты, великолепная история; но с тех пор, как они заняли ее, здесь стало слишком много форменной одежды, слишком много сапог, слишком много германской жесткости. Он любил гостиницу, но не любил того, во что они ее превратили.

Был январь, но с равным успехом мог быть и февраль, и апрель, и август — это уже не имело значения. На Новый год он ранним утром спустился в Птичий салон, где находился коммутатор; проходя мимо 109-го одноместного номера, где останавливался Канарис, бывая в Париже, коснулся руками двери и наспех помолился за обожаемого командира. Его скоро свергнут, он не сомневался. У коммутатора попросил телефонистку передать адмиралу сообщение: он почтительно шлет ему самые добрые пожелания по случаю дня рождения. Канарису исполнилось пятьдесят семь. В абвере его называли стариком, потому что он поседел уже очень давно. Кунцер посылал весточку, чтобы выразить свою симпатию. Потому что знал — год будет тяжелый. Возможно, самый тяжелый.

Он был подавлен. Скучал по Кате. Бродил по гостиным, по столовым. Ему надо было выговориться. И не найдя собеседника, даже этого грязного проныру Пса, он шел в бывшее почтовое отделение, ставшее комнатой отдыха охранников, и разглагольствовал перед ними. Об уходящем времени, об их последнем обеде, о чем угодно, лишь бы не сказать того, что хотелось сказать, лишь бы не сделать того, что хотелось сделать. Ему хотелось прижать этих часовых к груди и выплеснуть на них в крике свое смятение: “Братья-немцы, что с нами будет?”. А если порой он находил в себе силы на цинизм, то говорил себе: “Вернер Кунцер, ты в последний раз связываешься со спецслужбами, ты последний раз идешь на войну”.





48




В том же январе Бейкер-стрит выпустила новые инструкции. Никто еще не знал, что это будет их последнее задание во Франции.

Дени-канадец, так и не присоединившийся к их группе, ненадолго заезжал в Лондон; теперь он сидел в транзитном доме и ждал возвращения в ячейку на Северо-Востоке.

Клод скоро отправится на Юг, в партизанский отряд.

Толстяка в начале февраля сбросят с парашютом на Севере. Ему предстояло работать в ячейке черной пропаганды, задачей которой было сбить немцев с толку и убедить их, что союзники скоро высадятся в Норвегии.

Кея включили в союзническую группу, Риара тоже. Оба готовились перед отправкой на задание пройти специальное обучение в Мидлендсе.

Доффа, который порой проводил вечера в Блумсбери, вычислило гестапо — в Бордо, в ноябре. Ему удалось скрыться и вернуться в Англию целым и невредимым. Служба безопасности УСО решила не посылать его больше во Францию; в начале месяца его отправили в Отдел контрразведки УСО. Контрразведка в это время действовала как никогда активно. Нужно было помешать вражеским шпионам узнать тайну высадки, в том числе распространяя ложную информацию через задержанных в Великобритании агентов абвера. Их заставляли поддерживать связь с Берлином. Таким образом УСО заваливало абвер сообщениями, которые само диктовало пленным шпионам. Прием был хорош, но, если к нему прибегали англичане, значит, немцы действовали так же, в этом сомневаться не приходилось.

Лора наконец решилась известить Портман-сквер о своей беременности, а потом собрала вечером своих боевых товарищей в гостиной в Блумсбери. “Я беременна от Пэла”, — сказала она со слезами на глазах. Станислас, Кей, Риар, Дофф, Клод и Толстяк чуть не задушили ее в объятиях — Сын воскрес! Толстяк, страшно гордый, что уже знает эту новость, рассказывал всем, как ему удалось держать язык за зубами.

Растроганные агенты принялись строить планы: кто научит ребенка читать, кто ловить рыбу, играть в шахматы, стрелять и обращаться со взрывчаткой. Ближе к ночи Лора зашла в комнату к Кею. Тот занимался гимнастикой.

— Я немножко боялась, не знала, как вы отреагируете, — призналась она.

Он встал, натянул рубашку на обнаженный торс и накачанные мускулы.

— Почему?

— Потому что Пэл умер.

— Но это значит, что немцы его не победили. В этом весь Пэл — никогда не сдаваться. Ты его так любила…

— Я и сейчас его люблю.


Кей улыбнулся:

— Его ребенок значит, что вы никогда не расстанетесь. Даже если однажды ты встретишь кого-то еще…

— Никого еще не будет никогда, — сухо оборвала она.

— Я сказал “однажды”. Ты молода, Лора. Любить можно не один раз, но иначе.

— Не верю.

Кей обнял ее, чтобы подбодрить и прекратить ненужный разговор.

— А что твои родители?

— Я им еще не говорила.

Кей перевел взгляд на живот Лоры: если не знать, то ничего и не видно.

— Я еще не готова им сказать, — добавила она.

Кей понимающе кивнул.





* * *


Администрация УСО направила Лору в “Нортумберленд-хаус” на психиатрическое освидетельствование, чисто формальное в свете последних событий. Ее предполагалось устроить на Бейкер-стрит. Войдя в нужный кабинет, она невольно улыбнулась. Перед ней сидел человек, который ее завербовал, — доктор Каллан.

Он узнал ее сразу: имя он, как всегда, забыл, но прекрасно помнил эту милую юную женщину. Она стала еще красивее.

— Лора, — представилась она, избавив его от необходимости спрашивать, как ее зовут.

— Ах вот как…

— Столько времени прошло. Я теперь в звании лейтенанта.

Каллан посмотрел на нее с уважением, усадил и быстро проглядел какую-то бумагу на столе.

— Освидетельствование?

— Да.

— Что случилось?

— Чертова война, месье. В сентябре погиб один агент. Мой… жених. Мы… в общем, я от него беременна.

— Как его звали?

— Поль-Эмиль. Мы называли его Пэл.

Каллан уставился на Лору: на него сразу нахлынули воспоминания. Тот выводок курсантов был у него последним, после чего он перешел на другую работу; впрочем, на его место взяли какого-то писателя. Имен тех курсантов он не помнил, но одно сохранилось в его памяти — Поль-Эмиль. Сын. Тот, что читал стихи, стихотворение об отце, когда они гуляли вместе по какому-то проспекту. Его он запомнил навсегда.

— Поль-Эмиль… — повторил Каллан.

— Вы его знали? — спросила Лора.

— Я их всех знаю. Всех вас знаю. Иногда забываю имена, но все прочее помню. И помню, что те, кто погиб, погибли отчасти из-за меня.

— Не говорите так…

Никакого освидетельствования в тот вечер не было: Каллан счел его пустой тратой времени. Это была здоровая и смелая женщина. Говорили они только о Пэле. Она рассказала, как они встретились, как учились, рассказала об их первой ночи в Бьюли и том, как они любили друг друга в Лондоне. Из “Нортумберленд-хауса” она вышла поздно, хотя визит должен был продлиться от силы час.

Лору признали годной к службе и перевели в штаб на Бейкер-стрит, в Службу шифра — кодированной связи с Секцией F. В соседнем кабинете оказались норвежки из Локейлорта.





* * *


Дней десять спустя Клод отбыл во Францию. Настал февраль, операция “Оверлорд” должна была начаться уже через несколько месяцев. Год для Секции F начался не лучше, чем кончился предыдущий: вплоть до середины января бесконечные грозы создавали серьезные помехи для воздушных операций; агентов, переброшенных на север Франции, встретило гестапо. Гестапо наводило страх, его служба пеленгации оказалась чрезвычайно действенной. В преддверии “Оверлорда” командование УСО собиралось начать операцию “Ратвик” — уничтожение гестаповских кадров по всей Европе, но Секция F в ней не участвовала.