Пойма

* * *


Ехать домой было жарче, чем утром, когда мы отправились в путь, и бо`льшая часть влаги высохла или, по крайней мере, запеклась грязевой коркой. Эта корка покрывала дорогу толстым слоем, и нам пришлось замедлить ход.

Не отъехали мы ещё и пары миль от Перл-Крика, как на дорогу из тени ореха-гикори выгреб чёрный «форд», весь изрытый вмятинами, — машина проехала прямо рядом с нами и обдала нас брызгами грязи.

Пассажирское сиденье занимал краснолицый человек в большой белой шляпе. Он помахал папе рукой в открытое окно и указал на обочину.

Папа притормозил:

— Всё в порядке, сынок. Это местная полиция. Я их знаю. Подожди меня здесь, слышишь?

Папа вылез из автомобиля, а я скользнул за руль. Папа зашёл за машину, а пассажир помятого «форда» с большой белой шляпой на голове тоже вышел наружу. Это был мощный и крепкий мужчина в серо-зелёном форменном костюме — рукава спущены и застёгнуты на все пуговицы, словно на дворе стояла лютая стужа. На рубашке я разглядел полицейский значок.

Водитель, парень с желтоватым лицом в шляпе песочного цвета с почти плоской тульей — из-за этого шляпа напоминала крышку от маслобойки, — сидел за рулём и жевал табак.

Человек в большой шляпе пожал папе руку. Я отлично слышал их разговор. Краснолицый сказал:

— Рад тебя видеть, Джейкоб. Слыхал, ты там у себя в округе констеблем заделался.

— Вот не ожидал, что ты мне так обрадуешься, Вудро, — ответил папа, — так что не притворяйся.

Человек хохотнул. Снял шляпу, вынул из кармана платок и отёр пот с её внутренней стороны. Волосы у него были огненно-рыжие, даже красные — ещё краснее, чем лицо.

— Это с тобой Ральф Пердью? — спросил папа.

Человек, которого папа назвал Вудро, на вопрос не ответил. Он сказал:

— Джейкоб, надо с тобой поговорить. У вас ведь какую-то черномазую там убили. Мы слыхали об этом.

— А кто, не слыхал?

— Ну, я-то, положим, мог бы долго ходить вокруг да около, только не буду. Мысль у меня простая. В этих краях уже не твой круг полномочий.

— Так если б я расследовал преступление и расследование привело бы меня сюда, ты бы мне подсобил, правда ведь, Вудро?

— Да брось, ты ведь знаешь. Но — черномазая? Послушай, Джейкоб, позволь, я дам тебе кой-какой совет…

— Это мы уже проходили.

— Ты уж его учти, ладно?

Папа не ответил.

— Вот, бывает, убьют ниггера, а бывает, белого, а бывает, что ниггера и белого или белого и ниггера.

— Убийство есть убийство.

— Давай по-другому скажу. Здешние черномазые не желают, чтобы в ихние дела совались посторонние. Ни ты. Ни я.

— Но мы ведь — закон.

— Да, но вот смотри: завалили где-то в дебрях черномазую — это одно дело. Не похоже, будто это хорошая черномазая. Да и вряд ли нас это должно хоть сколько-нибудь беспокоить. Одной меньше, вот и вся недолга. А порешил-то её, похоже, какой-нибудь из ейных хахалей. Не дала, а может, дала кому-то другому. Всегда ведь что-то такое случалось… Ты, Джейкоб, мыслишь, как истинный христианин, и это хорошо. Но ведь ниггеры и сами о себе позаботятся. Им нравится так, а нам нравится этак. Сунутся они в дела белых, тут уж мы сложа руки сидеть не станем. Белый ниггера завалит — тогда нам и отвечать. Ниггер белого завалит — тогда нам уж точно отвечать. Ну а тут…

— Труп есть труп, — возразил папа. — Разве это не наша ответственность?

— Некоторые вещи за долгое время сложились определённым образом, вот и не следует их менять.

— Я-то думал, янки надрали нам задницу, — сказал папа, — а Линкольн вроде как дал рабам свободу.

— Ну лично мне янки задницу не драли. Джейкоб, то, что тут случилось, по-моему, очевидно. Кто-то соскочил с поезда, вероятнее всего, какой-то черномазый побродяга, из тех, что цепляются на вагоны, и решил, что неплохо бы малость развлечься. Вот и спутался с этой черномазой женщиной, а денежек-то нету. Она, видимо, попыталась его зарезать. Ну а кончилось тем, что это он её успокоил, да и запрыгнул себе на следующий поезд. Доктор Стивенсон — он так это видит.

— Забавно, — усмехнулся папа. — А мне он сказал, что думает на ягуара. Или на дикого кабана. Или что ягуар всё сам сделал, а дикий кабан только придерживал. Точно не помню. А когда эти оба управились, то примотали её к дереву колючей проволокой.

— Джейкоб…

— С каких это пор доктор Стивенсон может посмотреть одним глазом на мёртвое тело и понять, что убийца — какой-то там побродяга? Может, побродяга ему записку оставил?

— Тьфу на тебя, Джейкоб! По всему округу каждая собака знает, что ты — негролюб, а не остережёшься, так, того и гляди, вырастишь новое поколение ниггерских угодников, а там ниггеры совсем уже на голову сядут да ножки свесят. Это у вас, у нас-то мы за своими ниггерами по-другому следим.


— Хочу тебе кое-что сказать, Вудро. Помнишь, как-то в юные годы ты свалился с баржи и чуть не утонул к чёртовой матери…

— Так, вот только в это ты меня носом не тыкай.

— Попал в водоворот, и тебя почти уже засосало? Но не засосало.

— Я тебя за это отблагодарил.

— Было такое. Ты и впрямь запомнил моё добро. Хотя люди мы с тобой и разные, я завсегда полагал: когда доходит до дела, ты мужик правильный. Но порой жалею, что не поплыл тогда дальше и не дал тебе уйти под воду. И если мне не показалось, и твои слова про новое поколение ниггерских угодников — это правда вроде как угроза моей семье, ох и сломаю тогда я тебе твою паршивую шею!

Вудро совсем побагровел и надел шляпу.

— Никакая это была не угроза. Но ты всё ж таки попомни мои слова.

— Да говори что хочешь, но попомни, что только что сказал я. Пропусти мои слова через себя, Вудро. А я поехал домой.

— Я ещё не закончил, Джейкоб.

— Закончил, закончил, — бросил папа.

Папа двинулся прочь, а Вудро окликнул:

— Мэй-Линн от меня привет передать не забудь!

Папа тотчас же замер. Я заметил, как у него на шее вздулись жилы, и подумал на миг, что вот сейчас он обернётся, но папа не обернулся. Пошёл себе дальше.

Я соскользнул с водительского сиденья и подождал, когда папа залезет в машину. Когда он уселся за руль, я спросил:

— Всё в порядке, пап?

— Всё чудесно, сынок. Просто чудесно.

Я оглянулся и увидел: помятая чёрная машина разворачивается и уезжает в другую сторону, а из окна свешивается рука человека по имени Вудро — со спущенным рукавом.





* * *


Когда мы приехали, папа высадил меня, развернул «форд» и укатил. Не сказал, куда поехал. Попросил только передать маме, чтобы та не волновалась.

Не вернулся он до самой темноты и весь вечер молчал. После ужина мама с папой сели за книги, она читала Библию, а он — сначала каталог семян, потом — «Альманах фермера». Но читал папа, похоже, машинально, не вникая в смысл. Я заметил, что он уже очень долго не переворачивает страницу. Один раз он оглянулся на маму, вздохнул и снова уткнулся в открытую книгу, точно хотел, чтобы бумага впитала его, будто краску.

Мы с сестрой играли в шашки, и, после того как я обыграл Том четыре раза подряд, она вспылила, перевернула доску и ушла на веранду. Там стояла парочка раскладушек, и порой, в самую жару, именно там мы с Том и спали.

Обычно-то я не сильно пёкся о том, как она себя чувствует, но, видимо, картина, на какую я насмотрелся в ледохранилище, меня смягчила. Я вышел на веранду. Том лежала на раскладушке, запрокинула руки за голову и смотрела в потолок.

— Это же всего лишь игра, — сказал я и осознал, что, наверно, стоило всё же разок ей поддаться.

— Да всё путём, — буркнула она.

Я присел на другую раскладушку. Мы сидели молча и слушали, как поют сверчки, а какие-то насекомые стукаются о сетку.

— А вот эта женщина, которую мы нашли, — вдруг спросила Том, — как думаешь, это Человек-козёл её так?

— Доктор Стивенсон сказал, что это какой-нибудь зверь. Доктор Тинн считает, что человек. А тамошний констебль думает, что это был побродяга.

— Откуда ты всё это знаешь? — удивилась она.

— Да подслушал ихний разговор.

— Побродяга это кто, чудище?

— Это дядька такой — прицепится к вагону и катается себе бесплатно.

— Так это человек, верно? А то ты сказал: зверь, человек или побродяга.

— Думаю, да.

— А мог это быть Человек-козёл?

— Папа говорит, что нет. Но если сложить вместе, что каждый говорит, — так у нас Человек-козёл и получится. Мисс Мэгги — та вон тоже думает, что это он.