Пойма

К тому времени, как мы соскочили на землю и вернулись на площадку перед ледохранилищем, толпа начала расходиться. Народ слонялся туда-сюда и недовольно роптал — ведь узнать так ничего и не удалось, а давешний старый негр, дядюшка Фараон, катил в своей таратайке на свинячьем ходу к хозяйственной лавке: «Трогай, Хрюндель Джесс!»

— Пойду его нагоню, — сказал Абрахам, когда увидел дядюшку Фараона. — Надо будет помочь ему там со всякой бакалеей.

— Я с ними, — сказал Ричард. — Здоровски, что мы познакомились, Гарри. — И они умчались.

Я почувствовал себя покинутым и очень виноватым. Папа ведь что мне велел? Папа велел мне сидеть и ждать. Я убеждал себя, что я и ждал, но понимал, что выкручиваюсь. Ждать-то я ждал, но залез на крышу ледохранилища и видел то, что не предназначалось для моих глаз, слышал то, что не предназначалось для моих ушей. Я не всегда поступал так, как мне велели, но в этот раз чувствовал, будто переступил какую-то черту, за которой мне уже не будет прощения.

Когда папа, доктор Тинн и преподобный Бэйл вышли на улицу, я старательно изображал невинность. Как священник вошёл в ледохранилище, я не видел, но это явно был он. Это оказался высокий, крайне сухощавый чернокожий с приплюснутым носом, а смотрел он так, будто ждал, когда же случится какая-никакая беда, чтобы завести речи о спасении души. Одет он был в чёрные брюки и туфли, а белая рубашка пожелтела под мышками от пота. На шее у преподобного висел тонкий чёрный галстук, который уже несколько поистрепался, а на голову он, выходя из здания, надел коричневую шляпу из мягкого фетра. С левой стороны шляпу украшало яркое красно-зелёное перо.

Но вот они спустились с крыльца, папа тоже натянул шляпу, взглянул на меня, и, хотя он ничего не сказал, доложу я вам, не по себе мне сделалось от этого взгляда. У крыльца папа что-то передал священнику, повернулся к доктору и протянул руку. Доктор Тинн, по-прежнему непривычный к такому обхождению, торопливо выставил ладонь, и они пожали руки.

— Благодарствую за помощь, — сказал папа. — Мы, может статься, ещё побеседуем.

— Это, констебль, было всего лишь частное мнение, — ответил доктор.

— Мне это мнение показалось весьма похожим на правду, — заверил папа.

— Спасибо на добром слове, констебль.

Они ещё немного поговорили с преподобным Бэйлом. Я увидел, как папа слазил в карман и сунул что-то пастору в руки, но что — различить не смог. Потом пожал ему ладонь, развернулся и позвал меня:

— Пойдём, сынок.

Мы прошли до дома доктора Тинна, который шёл следом за нами, сели в машину и подъехали к лавке. Там опять встретился дядюшка Фараон — старик сидел в своей таратайке под тенью полога из ивовых прутьев и льняной мешковины и попивал газировку. Его боров по кличке Хрюндель Джесс валялся тут же, в грязи, — как был, в полной упряжи. Голову он спрятал от солнца под крыльцо и, довольно похрюкивая, жевал чёрствую заплесневелую хлебную корку.

— Вот те на, теперь у вас уже свинья, — обратился папа к дядюшке Фараону.

— А, господин констебль, как живёте-можете?

Выходит, дядюшка Фараон и папа знакомы. У меня ёкнуло сердце. А вдруг он обмолвится о том, как мы с Абрахамом и Ричардом забрались на крышу ледохранилища?

— Ну как, жизнь-то вас не забижает, господин констебль?

— Да ничего, терпимо, — сказал папа. — А вас?

— Я бы и пожаловался, да что толку-то!

Папа и дядюшка Фараон обменялись усмешками, и папа приподнял шляпу, как будто хотел отмахнуться от дядюшки Фараона — в этот день он не был в шутливом расположении духа.

Мы вошли в лавку. Я спросил:

— Ты его знаешь?

— Разве не очевидно, сынок?

— Конечно, пап.

— Когда-то он был первым охотником во всей нашей пойме, покуда дикий кабан не оторвал ему ногу. Зверюгу эту кличут у нас Старым Бесом. Рыщет где-то в дебрях. Громадный такой старый секач. Никому ещё не удалось его убить. А видели многие — в основном где-то в этой части округа. В наших краях и дальше, вплоть до самого Мад-Крика.

Я чуть было не спросил, не могут ли тогда быть правдой слова доктора Стивенсона — насчёт того, что дикий кабан задрал нашу женщину, — да вовремя спохватился.

— И много же городов, которые кончаются на «крик», — вместо этого сказал я.

— Угу, — ответил папа.

В лавке Абрахам вместе с Ричардом закупали бакалею для дядюшки Фараона. Они поболтали немного с нами и ушли куда-то по своим делам.

Папа купил нам кусок болонской колбасы, коробку галет, немного незрелого сыра и пару бутылок колы. Мы уселись в холодке перед входом в лавку и наблюдали, как Джесс дремлет, спрятав рыло под крыльцо, а дядюшка Фараон с наслаждением посасывает газировку. Папа вытащил перочинный нож, нарезал мясо и сыр и выложил их на обёрточную бумагу. Мы стали есть, закусили галетами, запили содовой. Мимо прогрохотало несколько повозок со свежеспиленным лесом.

Некоторое время сидели мы в тишине, а потом папа заговорил:

— Послушай, сынок.

— Да, пап.

— Мне хотелось бы, чтобы ты поступал, как я тебя попрошу. Вот вырастешь — тогда сможешь поступать, как пожелаешь. Сможешь делать всё, что только дозволяется законом, земным да небесным, ну а пока ты ещё мал, то делай, как я попрошу.

Ага, всё-таки он меня видел.

— Хорошо, пап.


Мы ещё немного поели. Я спросил:

— Ты меня выпорешь?

— Нет. Ты уже вроде как перерос эти глупости, тебе не кажется?

— Думаю, да.

— Перерос, как есть перерос. Вот и давай ты будешь вести себя, как подобает тебе по годам, а я буду с тобой обращаться опять-таки по годам. Договорились?

— Да, пап.

— А это значит — слушать, чего я тебе говорю. Или что мама тебе говорит. Ты ведь соображаешь уже, что к чему. Мне не хотелось, чтобы ты всё это видел.

— Но я ведь и так уже её видел, пап.

— Знаю, сынок. Но то произошло по случайности. А сейчас это было совсем не твоего ума дело. Тут ведь всё в ином свете. Понимаешь, о чём толкую?

— Да, пап.

— Эту несчастную женщину тоже ведь кто-то когда-то любил, и нехорошо, чтобы на неё глазела куча народу, словно где-нибудь в цирке. То, что с ней происходит, теперь уж не в её власти, вот мы и будем как-то этим управлять. Всё, что мы сделали, — так это, только чтобы разузнать о ней то, что нужно было про неё знать. И вот ещё что, сынок: есть такие вещи, о которых лучше вообще не думать, если только можно без этого обойтись. Ты, может, сейчас себе такого даже не представляешь, только ты уж мне поверь, бывают такие штуки, знать о которых совсем не нужно, а не то они к тебе потом вернутся и ты им нисколько не обрадуешься. И вот, кстати. Я ведь заметил, что вы, ребята, сидите там наверху, едва только вы забрались на крышу. Двигаетесь-то вы ни разу не бесшумно. Просто чтоб ты знал, ребята эти — они славные ребята. Который поменьше — внук дядюшки Фараона.

— Абрахам.

— Вот-вот, Абрахам. А другой — сынишка мистера Дейла. Мистер Дейл — тоже славный малый, честный фермер. Ещё борется на ярмарках за деньги. Слыхал я, он и в этом хорош. А мальчика звать… дай-ка вспомню…

— Ричард.

— Вот-вот, Ричард. Они тебе станут хорошей компанией. Но скажу тебе и кое-что печальное. Абрахам, вот ещё пару лет пройдёт, перестанет играть с Ричардом. Даже общаться с ним перестанет.

— Почему, пап?

Папа бросил взгляд на дядюшку Фараона — как бы хотел удостовериться, что тот ничего не услышит.

— Потому что мир устроен вовсе не так, как надо бы. Ты уж об этом поразмысли, и, думаю, ответ к тебе сам придёт.

Ответ уже пришёл. Я спросил:

— Пап, а вы поняли, кто с цветной женщиной всё это сделал?

— Нет. На самом-то деле всё, что мы узнали, мне и так уже было известно, кроме разве того, насколько всё это было жутко. И вряд ли когда-нибудь доведётся узнать что-то ещё, чего я прямо сейчас не знаю.

— А доктор Стивенсон зачем приехал?

— Бог весть, но сдаётся мне, ему хотелось быть в курсе событий и не хотелось, чтобы это навредило как-то его карьере.

— Мне показалось, он мало что знает.

— Да вряд ли его это как-то тревожит. Ему и не хотелось оказывать врачебные услуги цветным, больше так, высказать, чего он думает. Случись чего, сам теперь пойду к доктору Тинну, а не к этому аптечному коновалу. Ты послушай, сынок. Белые, чёрные — никто не лучше и не хуже других. Все они — просто-напросто мужчины и женщины, и не важно, кто там какого цвета: везде есть кто похуже, а есть и кто получше. Только так и надо смотреть на этот вопрос. Уж на что я, сынок, и тёмный человек, а это-то и я понимаю.

— Пап, а вот мисс Мэгги говорит — это, наверно, сделал Человек-козёл.

— Она-то откуда знает, что вообще что-то случилось?

Я зарделся.

— Наверно, потому что я рассказал.

— Что ж, сдаётся мне, теперь это и так не ахти какой большой секрет, но, когда можешь, лучше держи об этом язык за зубами.

— Хорошо, пап. Так вот, она говорит, Человек-козёл — это, быть может, дьявол. Или какой-то из дьявольских прислужников. Например, Вездефуфел.

— Вельзевул, она хотела сказать. Только вот это не так. Говорил же тебе, нету никакого Человека-козла, выдумки это всё, — сказал папа. — Я всю жизнь слышал подобные басни, но сам ни разу ничего такого не видел. А насчёт того, что этот парень ходит в слугах у дьявола, — что ж, тут она, может, не так уж и не права. Только мне вот кажется, он из плоти и крови, как все нормальные люди.

— Тот, кто сделал это с цветной женщиной, папа?

— Мисс Сайкс, сынок. У ней имя было. Теперь-то мы его знаем.

— Да, пап. Тот, кто это сделал… Он всё ещё тут, рядом?

Папа придержал рукой болонскую колбасу и перочинным ножом отрезал себе ещё кусок.

— Не знаю, сынок… Сомневаюсь.

Вот именно тогда мне впервые подумалось, что папа, похоже, сказал неправду.