Подземная война

– В Одессе это широкая практика, – усмехнулся Лавров. – За годы оккупации похвастаться городу нечем. С оккупантами сотрудничали тысячи, стучали друг на друга с упоением. А теперь вдруг все такие чистые, беззаветно боролись с захватчиками…

– До смешного доходило, – поддержал Казанцев, – в НКВД в первую неделю после освобождения очереди из таких выстраивались. Одни сами приходили, других гнать пришлось. Конвойных не хватало, чтобы доставить всех этих «борцов с оккупантами». Мы потом объяснительные читали, ржали, как подорванные. Некий Кравчук открыл сапожную мастерскую – специально, как он уверял, чтобы нанести вред немецко-румынским оккупантам. Мол, некачественно чинил обувь – кому-то гвозди забывал прибить, чтобы подошва отвалилась, другим задники подбивал, чтобы ноги стирали и воевать не могли. Смех да и только. Да попробовал бы он халтурить – мигом к стенке бы поставили… Одна семейная пара, фамилия, дай бог памяти… Тарасенко, открыла питейное заведение на улице Ланжероновской – специально по заданию подполья, чтобы спаивать оккупантов и тем самым проводить подрывную работу с целью ослабления вражеской власти. И так убедительно рассказывали, перебивали друг друга – заслушаешься. Внесли, в общем, свой вклад в правое дело. Сейчас они на Колыме, раскаиваются сильно – ну, если доехали… А еще одна деятельница, до революции владела небольшим кафе, и органы ее проморгали – при фашистах открыла закусочную, кормила господ офицеров деликатесами, расшаркивалась перед ними, лично бежала к каждому посетителю с поклоном. Так разорялась на допросе, прямо с пеной у горла: мол, не просто так угощала офицеров, а скармливала им мышьяк – небольшое количество, чтобы не сразу подействовало, а постепенно, и ее заведение осталось вне подозрений. Неиссякаемая фантазия у одесситов, товарищ майор. Не поверили ей только, неоднозначная репутация у дамочки – там вроде на расстрел тянуло… В Одессе даже для научных сотрудников при немцах нашлась работа, представляете? В мае 42-го создали, ни много ни мало, институт антибольшевистских исследований – на полном серьезе, проводили углубленную научную работу, читали лекции, устраивали встречи с представителями других порабощенных народов… Слово «порабощенных» я взял в кавычки, товарищ майор, – спохватился Казанцев.

– Я понял. Ну, и где они сейчас, эти ученые мужи?

– Кто где. Одни дельфинов в море кормят, другие с немцами сбежали, третьи выкрутились и будут обучать наших студентов основам марксизма-ленинизма. Увы, товарищ майор, всех привлечь к ответственности не удастся, слишком большой процент горожан сотрудничал с оккупантами. Но были случаи не тяжелые – лет на пять-шесть сибирских лагерей, а были и такие, что спускать нельзя… Заговорился я с вами, – спохватился офицер. – Побегу, наши до сих пор на автобазе работают…

Оперативник козырнул и испарился. День клонился к вечеру, голова была пустая, как котелок голодного пехотинца. Напевая под нос «На Дерибасовской открылася пивная», Алексей придвинул себе тонкую стопку личных дел сотрудников отдела, стал их перелистывать. Дела Огаревича и Еременко убрал подальше – мир их праху. С живыми надо работать.

Самому старшему – Валентину Бабичу – было тридцать пять, самому молодому – Павлу Чумакову – двадцать шесть. У всей четверки – солидные послужные списки.

Казанцев учился на техника-инженера в калужском филиале московского технического вуза, имел диплом, но на гражданке не работал ни дня. Офицерские курсы перед войной с белофиннами, брал Выборг, потом – работа в Особом отделе, Карельский фронт, перевод – закалял душу и тело в волховских болотах, снова перевод – в южную группу войск, теперь уже в качестве сотрудника контрразведки.

Пашка Чумаков, уроженец Астрахани, служил в батальонной разведке. Отличился в Орловско-Курской операции, когда сломали хребет фашистскому зверю, перевелся в новое ведомство – СМЕРШ, ловил шпионов и диверсантов под Смоленском. В Отдельной Приморской армии оказался перед началом Керченской операции глубокой осенью 1943-го, участвовал в освобождении Николаева, потом был переброшен в Одессу, когда в освобожденном городе начался кадровый голод.

Осадчий – родом из Запорожья, Бабич – из сибирской глубинки, где до войны работал участковым милиционером. В первые военные годы оба служили в особых отделах, перевелись из-под опеки НКВД в Наркомат обороны – продолжали выявлять вражескую агентуру в советском тылу. Бабич был женат – семья в полном составе дожидалась кормильца в Читинской области, репрессиям никто из них не подвергался, отец работал на оборонном заводе.

Семье Осадчего повезло меньше – родители погибли под бомбежкой во время эвакуации, один из детей скончался от вспышки тифа на пересыльном пункте. Больная супруга с дочерью проживали в Пензе, как-то выкручивались, жена подрабатывала в бухгалтерии на хлебном комбинате.

Алексей захлопнул последнюю папку, задумался. Самого изрядно потрепало. Жениться не успел, перед войной встретил женщину своей мечты – провели вместе пару дней и поразились. Учились в одном классе, не замечая друг друга, у каждого была своя компания. Юлька похорошела, да и он, по ее словам, возмужал и стал чертовски хорош. Искра проскочила – и что ей раньше мешало? Девушка окончила медицинский институт, работала хирургом, а он уже носил шпалы в петлицах, а на родину, в Севастополь, прибыл в отпуск. Все произошло стремительно, любовь до гроба, невероятные ощущения, уладил вопрос, чтобы взять ее с собой в Минск, подыскал достойное место в республиканском госпитале… И вдруг – 22 июня, «Киев бомбили, нам объявили…» Спешным порядком обратно в часть, Юлька рыдала, умоляла остаться живым. Злая ирония – он-то выжил, а Юлька, как написали родители из эвакуации, погибла под бомбежкой. Фашисты утюжили Северную бухту, а Юлькин госпиталь находился на улице Ленина недалеко от Артбухты и Графской пристани… Он наводил справки по собственным каналам, требовал подтверждения. Все оказалось верно: девушка погибла, выводя раненых из госпиталя. Бомба разорвалась неподалеку… Тоска обуяла страшная, ходил черный, бездумно рисковал, потом опомнился, взял себя в руки. Но на душе остался жирный рубец. Под Керчью не сдержался, лично расстрелял экипаж немецкого бомбардировщика – самолет подбили, пилоты выпрыгнули с парашютами и рассчитывали на уважительное отношение в плену. Начальство прикрыло, предложило раз и навсегда остудить голову, пока не довел себя до греха…

Он воевал на Северо-Кавказском фронте, участвовал во взятии Крымского плацдарма, шел с войсками, освобождающими Николаев. Восемь дней назад получил постановление о переводе в Одессу, где обстановка складывалась не радужная. Сначала присматривался, ходил по городу. С полковником Лианозовым беседовали на нейтральной земле – оба были в штатском. Начальство выделило старенький ГАЗ-64 под служебные нужды, предоставило пустующую квартиру на Молдаванке – с расчетом, чтобы посыльный мог добежать за восемь минут.

В свободные часы Лавров бродил по старой Одессе, где не был несколько лет, побывал на Потемкинской лестнице, любил пройтись по Приморскому бульвару, где в вечерние часы опять становилось людно. Навестил Маразлиевскую улицу, где строили самые красивые в Одессе дома, Малую Арнаутскую, Дерибасовскую – переименованную в улицу Чкалова, хотя новое название не приживалось. Не все так плохо было в Одессе. Насчет сотрудничества с оккупантами… Предателей и соглашателей набралось достаточно, и все же население сопротивлялось. В катакомбах прятались партизаны, устраивая вылазки, работал подпольный обком, по городу были разбросаны ячейки сопротивления. Подпольщики провели не одну успешную акцию. Самая блестящая – взрыв «дома офицеров» на Маразлиевской улице, где под обломками погибли две сотни высокопоставленных румынских и немецких офицеров.

В плен перед уходом из Одессы угодил румынский офицер, при нем нашли любопытные документы: в частности, указывались здания, где планировалось разместить оккупационные учреждения. План сработал. Для сигуранцы выбрали здание НКВД – добротное, красивое. Румынам решили устроить подарок на новоселье. Здание тайно заминировали – огромное количество взрывчатки заложили в подвал. Для отвода глаз оставили несколько мин, небрежно замаскировав. Здание было целое, с сохранившейся мебелью – хоть сразу вселяйся.

Румыны клюнули – поверили, что бывшие хозяева бежали в спешке. 22 сентября 1941 года в здании собралась оккупационная знать – нацистское собрание, а затем неофициальная часть. Подпольщики отправили по радио сигнал в Севастополь. Оттуда вышло невзрачное судно, подобралось к Одессе, и капитан отправил радиосигнал. Здание взлетело на воздух, никто не выжил. Но за веселье заплатили. Людей хватали без разбора, вешали на деревьях и фонарных столбах, массово расстреливали. За жизнь двух сотен нацистов отдали жизни пять тысяч горожан…

За время оккупации погибли больше 80 тысяч одесситов – в большинстве были евреи. Столько же угнали на работы в Германию. Подпольщиков уничтожали поодиночке, группами. Устраивались облавы на партизан. Катакомбами люди пользовались не один век. Все, кто скрытно обделывал свои дела, – воры, контрабандисты, революционеры, партизаны… Под Одессой действовали 15 партизанских отрядов, участь большинства из них оказалась незавидной. Катакомбы были удобные – позволяли атаковать практически в любом месте и быстро исчезать. Попытки оккупантов проникнуть в подземелье успеха не имели – в лабиринтах трудно найти дорогу. Даже партизанам приходилось искать проводников – людей, знакомых хотя бы с частью ходов.

Немцы накачивали в катакомбы ядовитый газ, но и это не помогало – газ рассеивался и вытягивался сквозняками. Выжить под землей было тяжело – сильная влажность, 15 градусов по Цельсию в любое время года. Часть подземелий затапливалась. Одежда постоянно мокрая. Под городом царили мрак и тишина – людям с нездоровой психикой там делать было нечего. Случались нервные срывы, приступы паники, зрительные и слуховые галлюцинации. Многие сходили с ума.

Оружие и патроны чистили каждый час – все моментально покрывалось ржавчиной. Раны не заживали – гнили, пострадавших прятали на поверхности у надежных людей. У партизан был бледный цвет лица – на поверхности приходилось увертываться от шпиков, которые высматривали подозрительных. Партизаны постоянно пользовались факелами и керосиновыми лампами – без них под землей не ступить и шага. Особым шиком считались фонари, отобранные у мертвых солдат. Но фонарей не хватало. Поэтому вид у обитателей подземелья был откровенно закопченный. Мужчины перед выходом на поверхность пользовались женскими румянами, что служило нескончаемым поводом для острот.

Освободили город так же успешно, как когда-то сдали. Погода не баловала, снег превращался в грязь, ударила оттепель. На раскисших дорогах творился хаос. Но распутица не помешала наступлению.

Для немцев стало сюрпризом появление Красной Армии под Одессой. 8 апреля 1944 года город был фактически окружен. Потерь в наступающих войсках было немного, и город при освобождении почти не пострадал. Командующий 3-м Украинским фронтом маршал Малиновский, уроженец Одессы, приказал использовать артиллерию только в крайнем случае. Бои за город продолжались меньше двух суток. В спину фашистам ударили выбравшиеся из катакомб партизаны. Только за сутки они уничтожили больше трехсот солдат, обезвредили мины, которые оккупанты заложили под Оперный театр, Городскую думу, Воронцовский дворец, филармонию, промышленные предприятия, причалы и склады морского порта. Эвакуация морем вражеских войск тоже была сорвана – авиация нанесла удар по судам в акватории порта. Бои шли, как в Сталинграде, за каждый дом, за каждый квартал.

Все закончилось утром 10 апреля. Город был полностью освобожден. Красное знамя заалело на спасенном Оперном театре…

Изучать архивные документы, доносы, докладные, рапорты, оперативные сводки было неблагодарным делом. Волосы шевелились. В ночь на 10 апреля, за несколько часов до бегства, на улице Островидова гитлеровцы согнали в подвал несколько десятков мирных жителей и сожгли их заживо – без всяких объяснений и предпосылок. Евреев, начиная с 41 года, свозили в Прохоровский сквер, откуда начиналась скорбная дорога в село Богдановку и далее – по концлагерям. На задворках Прохоровского сквера вскрылось захоронение – не меньше сотни скелетов. Немцы расстреливали детей и немощных стариков, неспособных работать… В трущобной Бугаевке засел отряд карателей, сформированный из граждан Советского Союза. Костяк банды составляла «инициативная группа бывших офицеров и нижних чинов Российской императорской армии». Фактически зверье, ненавидящее коммунистов и евреев. Терять им было нечего, из города вырваться не удалось. Рассчитывать на милость советской власти не приходилось. Они упорно отбивались из всех видов имеющегося вооружения, поставили пулеметы вдоль улицы, расстреливали в упор наступающих красноармейцев. Несколько раз пытались вырваться из западни, но их загоняли обратно. Пришлось подтащить минометную батарею и ударить из всех стволов. Полтора часа продолжался обстрел, пока не замолчал последний «шмайссер». Десять зданий превратились в руины (трущобный район, невелика ценность), но банду уничтожили полностью, не оставив от нее никаких воспоминаний…

Полковник абвера Вернер Хост был в некотором роде старым знакомым Лаврова. Взаимных теплых чувств они не испытывали, но признавали достоинства друг друга. Вернер Хост возглавлял абвершколу в Западной Галиции в городке Мегреб – «кузницу кадров» с 1939 года, готовящую диверсантов для заброски в советский тыл.

К делу полковник подходил творчески, с фантазией, тщательно планировал операции, большое внимание уделял человеческой психологии. Хост не являлся поклонником Адольфа Гитлера, но ложного патриотизма не был лишен и воинский долг в своем понимании выполнял. С творениями этого «Франкенштейна» судьба столкнула майора и под Орлом, и в Брянске со Смоленском, и на Северном Кавказе. В Керчи группа, возглавляемая Лавровым, попала в засаду – мотоциклисты в красноармейской форме были весьма убедительны. Удача помогла и на этот раз, но погибло много людей. Командир отряда мотоциклистов на допросе признался, что группу отправил лично полковник Хост – для уничтожения оперативного отдела СМЕРШ, подобравшегося к его агентурной сети.

По такому случаю Вернер Хост оставил уютную Галицию, временно прибыл на территорию Советского Союза и в данный момент находится в пятнадцати километрах от места проведения акции! У Лаврова аж дух захватило. Его действия носили иррациональный характер, но имелась реальная возможность схватить своего личного врага! Группа бойцов специального подразделения проникла во вражеский тыл, под видом румынских солдат навестила деревню, где размещался отдел военной разведки. Подвело незнание румынского языка. Пришлось отступать с боем, не выполнив задачи.

Он лично видел Хоста, и Хост его видел – он узнал человека, по вине которого дважды срывались его «блестящие» операции. Познакомились, так сказать…

Двое бойцов при отходе получили легкие ранения. Все выжили – иначе бы до конца жизни себе не простил! В первой декаде мая Лавров прибыл в Одессу, получив приказ о переводе из фронтового Управления.

«Твой знакомец?» – показал полковник Лианозов фотографию. Будь майор служебной собакой, тут же сделал бы стойку! Полковник Хост позировал на фоне дорогого немецкого автомобиля, в который, по задумке фотографа, намеревался сесть. У него был хитрый взгляд, рот скривила иезуитская гримаса. «Он здесь?» – поразился Алексей. «Вернер Хост – не самоубийца, – отрезал Лианозов. – Но в Одессе он был – в феврале-марте – и оставил нам мину замедленного действия…»

С партизанами, действовавшими в одесских катакомбах, имелись неясные моменты. Не все они подчинялись подпольному обкому, имели собственное видение момента и программу действий. У других вообще никакой программы не было – нападали там, где удобно, наносили ущерб и прятались в подземельях. Взаимодействия между отрядами носили случайный характер. Многие командиры просто не знали, кто бьется рядом, и часто случались недоразумения, даже со смертельным исходом.

9 и 10 апреля партизаны помогли Красной Армии освободить город. Но до этого, еще в марте, несколько отрядов были разгромлены, а группу товарища Лавочкина, бывшего председателя районного совета, уничтожили полностью. Каким образом карателям удалось выйти на их след, осталось загадкой. Партизан блокировали в катакомбах и методично убивали одного за другим. В акциях наряду с солдатами Ваффен-СС участвовали местные полицейские.

«К нам попал офицер немецкой разведки гауптман Рудольф Шлехтер, – сообщил Лианозов. – Остался один при отступлении, две недели отсиживался в частном доме, а когда съел всю ботву на огороде, пошел сдаваться. Можешь с ним пообщаться, гауптман у нас. Уверяет, что здесь жил и работал Вернер Хост и убыл из города за неделю до его освобождения. Хост лично создал агентурную сеть… и не только. Зачем им это надо? Не знаю. Возможно, планируют вернуться. Или использовать эту сеть в дальнейшем, когда у Хоста сменятся хозяева. Врать Шлехтеру незачем – он не служил в СС, не упертый нацист, с верой в Бога также проблемы – в сказочки про спасение души не верит. Он хочет выжить, а если и попасть за решетку, то ненадолго.

Рудольф Шлехтер произвел неплохое впечатление. Он был бледен, истощен, но сносно держался. Врать ему действительно было незачем, а секретными сведениями он владел в полном объеме – насколько позволяла должность. По словам Шлехтера, Вернер Хост создал фиктивный партизанский отряд, который спрятал в катакомбы и которому позволил провести несколько акций. А если быть точнее, сам же их и спланировал, пожертвовав энным количеством солдат и материальных ценностей.

Лавров не поверил – ерунда какая-то.

«Я тоже сначала не поверил, – признался Лианозов. – Но почему же «нет», когда «да»? Шлехтер не лукавит. Зачем такое выдумывать?»

Провернуть затею оказалось возможно. Чем Хост рисковал? Только жизнями бывших граждан СССР – пусть и преданных ему со всеми потрохами. Эти люди находились в тени, открыто с нацистами не сотрудничали, их берегли в качестве козырей на всякий пожарный случай. Убежденные противники советской власти, и на дело подписались без принуждения. Задача, поставленная абвером, – занять свою нишу в местном партизанском движении, связаться с командованием других отрядов и для убедительности провести пару акций (разрешалось пожертвовать жизнями десятка солдат). Когда будут собраны все сведения, карательные части ликвидируют партизан, тем самым облегчив себе жизнь в перспективе наступления Красной Армии. А если все же придется сдать город, то эти люди еще пригодятся.

Мнимым партизанам предписывалось обустроить базу в катакомбах, держать связь через верных людей, использовать рации на определенной частоте. Всех партизан в итоге карателям уничтожить не удалось, но несколько отрядов они разгромили. Теперь задача этого «троянского коня» – остаться в городе после ухода немцев, частично легализоваться, устраивать диверсии на важных военных объектах. Наводить на последние будет резидент немецкой разведки – он же командир ложного партизанского отряда. Возможный псевдоним – «Фауст»…

Теоретически такое могло выгореть. В партизанском движении, как и всюду на Руси, царили бардак и неразбериха. Кто эти люди, Шлехтер не знал – лично не участвовал в подготовке операции, работал по другому направлению. Данные просочились – даже в абвере случались утечки. Но до подпольщиков и партизан эти сведения не дошли.


«Хоть что-то вы знаете по этому вопросу?» – упорствовали контрразведчики. Шлехтер был готов помочь – присяга и долг уже не имели значения. Но он сказал все, что мог. Мучительно пытался что-то вспомнить. Где дислоцировался «партизанский отряд»? Кто его командир? Численный состав? Хоть что-то про рядовых бойцов? Но Шлехтер был бессилен, из него выжали все, что могли. Пленный настаивал – эти люди еще в городе, они могут принять любую личину, у них безупречные документы, репутация, и они способны на многое, потому что умны и люто ненавидят большевистскую власть. Они имеют свои источники, могут нанести колоссальный вред. Помимо этого отряда в городе действует антисоветское подполье (возможно, четверка с автобазы – из их числа), они связаны с мнимыми партизанами – но вряд ли знают всех. И это нормально, чтобы минимизировать вероятность провала. В подробности операции посвящались немногие – в основном немцы, и они давно покинули город.

– Вот и наступил он, майор, всякий пожарный случай, – пошутил Лианозов. – И теперь с этими упырями мы ходим по одной Одессе. Именно они в течение марта-апреля способствовали уничтожению четырех партизанских групп численностью до ста человек и разгрому подпольной ячейки товарища Усатого. Понимаешь теперь, в чем твоя задача… и будущие заботы?

– Трудно выяснить, с кем перед гибелью вступали в контакт погибшие партизаны, – пожал плечами Лавров.

– Наверное, можно, – допустил Лианозов. – Но трудно. И некому. Ты появился, теперь и карты тебе в руки, и шишки на твою голову. Погибшие партизаны могли вступать в контакт с кем угодно, в том числе с преданными нашему делу товарищами. Наши противники не идиоты. Нахрапом не работали. А партизаны уже ничего не скажут – с лучшим из миров связь не налажена. Все, что известно, – численность отряда небольшая, порядка 10–20 человек. Часть из них, возможно, погибла, другие отсеялись, но костяк и руководство сохранились. Не думаю, что они безвылазно сидят в катакомбах, но базу там имеют, охраняют ее и дорогу в свое логово знают только они. Для посторонних же расставлены ловушки.

– Ну, хорошо, – не сдавался Алексей, – почему не выяснить, какие группы примкнули к партизанскому движению в заключительный период оккупации? Их и просеивать.

– Повторяю, они не дураки. Твой Вернер Хост – большой любитель ломать шаблоны, мог и это предусмотреть. Не исключаю, что кто-то из упырей уже светился ранее в наших рядах, но большого вреда не нанес – немцы так захотели, чтобы не выдать своего. Идея могла посетить Хоста еще в Галиции, оттуда он и действовал, отдавая распоряжения. Если он объявился здесь в феврале, то не факт, что и фальшивый отряд возник в феврале. Думай, майор, фантазируй, соображай. Ход мыслей Вернера Хоста ты представляешь – именно поэтому здесь ты, а не кто-то другой. Закончились бои – теперь это заслуженные, уважаемые люди, при постах и должностях. Отряд расформирован, но боевую группу всегда можно собрать. Они не знали, что Шлехтер их сдаст, возможно, и сейчас не знают, поэтому спокойно себя чувствуют. В откровения Шлехтера посвящены только несколько человек. И ты не распространяйся. Сообщи своим офицерам, но предупреди об ответственности за разглашение. Твои люди вне подозрений – по той простой причине, что они не местные. Процедите все это партизанское болото, но чтобы без пыли и копоти. Понимаю, слона в сарае не спрячешь, официальная версия: плановая проверка по линии ведомства. Потом – по линии партийного контроля и так далее. Чем непонятнее, тем лучше. Контрразведку же надо чем-то занять, чтобы пролежни в филейных частях не росли? – Полковник сухо рассмеялся. – В общем, работай. Над душой стоять не буду и сроками пугать не хочу. Но помни, что время играет не на нас. Походи по городу, осмотрись, поработай с материалами. Через пару дней примешь отдел – уже с готовым планом в голове.

Четкий план так и не сформировался. В городе Одессе было что-то магическое, сбивающее с толка. Волновала близость моря, мысли в голове не закреплялись. Это был особый мир, с подобным майору сталкиваться не приходилось. Здесь все было другое, не Россия, не Украина, а что-то над миром, не имеющее внятного объяснения, но имеющее ауру и душу…

В городе происходили тревожные вещи. За последнюю неделю участились диверсии на охраняемых объектах. Злоумышленники проникли на склад ГСМ на Полевой улице, прирезали охранников и устроили веселый фейерверк. База горела жарко, взрывались топливные баки, летели на воздух бочки с горючим. Прибывшие пожарные долго не могли справиться с огнем. Досталось близлежащим строениям – большинство, к счастью, оказались нежилыми. Вместо базы осталось голое пепелище, от охраны – обгоревшие скелеты.

На месте работали следователи НКВД, но не нашли ни одной зацепки. Был арестован заведующий складом, который этой ночью спал в объятиях некой женщины и в ус не дул. Больше брать оказалось некого. Но кто-то же должен ответить? Потрясенный завсклада был явно не при делах, но когда такие мелочи останавливали въедливых следователей? Даже за халатность, проявленную в военное время, можно было схлопотать по полной.

Железная дорога пролегала в непосредственной близости от склада, и злоумышленники далеко не пошли. Под утро был пущен под откос товарняк с углем, ползущий через станцию. На месте взрыва образовалась воронка, несколько вагонов сошли с рельсов. Движение встало на несколько суток. Пустить поезда в обход не могли, станция была забита, а паровозов не хватало. Под уголовное дело попал начальник станции – почему не обеспечил дополнительные пути?

В аварийно-ремонтную бригаду прилетела граната, двое рабочих получили ранения. Красноармейцы до утра прочесывали станцию, но никого не нашли.

Через два дня – новая акция. Преступники проявляли фантазию, били туда, где их не ожидали. Атаке подвергся тюремный блок в западной части города. Тяжелый экскаватор (похищенный, как выяснилось, на соседней стройке) снес кирпичный забор, опутанный колючей проволокой. Злоумышленники были в масках, имели при себе гранаты и автоматическое оружие. Охрану ликвидировали – бойцов, выбегавших во двор, расстреливали на месте. Уцелевших накрыли в коридоре и в караульном помещении. Тяжелую решетку вынесла связка лимонок.

В блоке томились высокопоставленные немецкие офицеры – с ними работали сотрудники госбезопасности и 2-го отдела СМЕРШ. Похитили двоих – оберста и оберст-лейтенанта, оба имели отношение к строительству бункеров и укрепрайонов в восточной части Украины. Другие заключенные остались на местах, их не тронули. Впоследствии арестанты дружно твердили: лиц не видели, налетчики между собой не разговаривали. На подмогу из районной комендатуры прибыл пикап «ГАЗ-4» с группой автоматчиков. Их уже ждали. Бойцы попали под перекрестный огонь – всем не поздоровилось. Тела выбросили, в машину загрузились налетчики вместе с добычей.

Ночь была темная, на улицах – ни души. А когда стреляют с таким остервенением – ни один человек не высунется. Брошенный «ГАЗ» нашли через два квартала среди частного сектора. Под взорванной бойлерной вскрылся проход в катакомбы, но под землей группа солдат попала в ловушку, потеряла двоих. А когда подтянулось подкрепление, искать уже было бесполезно. Злоумышленники растворились в бесчисленных переходах…

Знаменитый уголовный мир Одессы (как и все граждане, пережившие оккупацию), еще не встал на ноги. Орудовали не уголовники. Данную публику интересует только выгода, а в упомянутых случаях профитом даже не пахло. Работали обученные спецы.

Особенно тревожил случай с похищенными пленными. Война гремела в Молдавии, перемещалась на Украину. Кому и зачем за линией фронта понадобились подобные специалисты? Это явно соответствовало мнению Шлехтера. Но оставалась интрига – где теперь эти полковник и подполковник? Уже сбежали из города? Это трудно, даже имея связи и каналы. До сих пор сидят в катакомбах, где условия хуже, чем в тюрьме? Хорошенькое же освобождение…





Глава четвертая




В офицерской столовой кормили сносно, но как-то пресно. После ужина майор вернулся в отдел. Там уже сидели оперативники с лицами, как у той несоленой барабульки, которую он только что съел.

– И что такие кислые, товарищи офицеры?

Они вразнобой стали подниматься. Судя по минам, достижений в работе не предвиделось.

– Да сидите уж. Разрешаю не перебарщивать с субординацией – при условии что будет работа. В противном случае всех ожидает палочная дисциплина. Ладно, отдыхайте, можете чаю попить. Все поужинали?

– Ага, товарищ майор, – кивнул Чумаков. – Каша, рыба барабулька и даже компот из опечаленных сухофруктов.

– Завтра будут щи, – сказал Бабич. – Ну, в смысле то, что наш повар называет щами… Щи да каша…

– Это борщ, – возразил Бабич. – В нем плавало что-то фиолетовое – это могли быть свекольные очистки…

– Так, стоп, – сказал Алексей. – Спор насчет борща и щей оставим кулинарам. Посидите минутку, если нет желания вскипятить чайник.

Он смотрел на них украдкой, долистывая материалы о людях, сотрудничавших с сигуранцей. Казанцев завел старинный примус, взгромоздил на него прокопченный чайник. Чумаков сидел за своим столом, тоже что-то листал, напевал песни советских композиторов. Бабич курил, задумчиво пускал дым в сторону форточки. Потом поднялся, открыл ее. Осадчий сидел на своем рабочем месте, тоже возился с бумагами. Было как-то тихо.

– И что затихарились, как мыши на Привозе? – Лавров захлопнул пыльную папку, невольно вздрогнул, когда из нее выстрелила струя пыли. Чумаков продолжал напевать. Бабич меланхолично смотрел в окно.

– Паша, кончай выть, – поморщился Осадчий. – Чего распелся, как в консерватории?

Чумаков осекся на словах «тот никогда и нигде не пропадет», тяжело вздохнул.

«Нелегка жизнь советского контрразведчика», – подумал Лавров.

– Докладывайте, как там наша головная боль?

– Если вы имеете в виду автобазу, то похвастаться нечем, – признался Казанцев. – Такая куча народа погибла непонятно ради чего…

– Давайте по делу, – нахмурился Алексей. – Иначе эта куча будет расти устрашающими темпами.

– Так я и продолжаю… Весь день беседы, допросы, знакомство с людьми. Милиция лезет не в свое дело, а то, что ей предписано, выполнять не спешит. Все пропавшие как в воду канули. О Калымове и его секретарше ничего плохого сказать не могут – хотели бы, но не могут. Самый обычный среднестатистический руководитель предприятия – неплохой человек, но мог сорваться. В порочащих вещах замечен не был. Партийные взносы платил регулярно. Недавно провел собрание в своей партячейке, требовал от коммунистов рывка в работе, перевыполнения плана, велел брать повышенные социалистические обязательства и выполнять их не на словах, а на деле. Язык у товарища Калымова хорошо подвешен, сам политически подкован, гм…