Подземная война
Часть 4 из 6 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да иди ты… – приступ кашля сразил наповал, Лавров кашлял и не мог остановиться, выплевывал темные сгустки. Молодой лейтенант бросился к Казанцеву, схватил за грудки.
– Вадим, ты живой?
– А без этого никак? – Капитан поднялся на ноги, оглашая пространство «старческим» кряхтением. – Паша, уйди к чертовой матери, без тебя тошно…
Они могли передвигаться самостоятельно. Крики разносились по подземелью: жив наш «новенький» майор! И Казанцев жив!
Алексей отобрал у кого-то фонарь, заковылял к обвалу, держась за стену. Сколько раз он был на волосок от смерти, ходил по самому краю – и еще один в копилку.
Решение начальства отправить людей в катакомбы было ошибочным. Враг не мог не исправить свою ошибку. Но майор понимал полковника Лианозова: возникла возможность одним махом накрыть банду. И какой же полковник упустит такую возможность? А жизни солдат вторичны – баб на Руси навалом, еще нарожают…
Подходить к завалу было опасно. Хорошо хоть потолок не обрушился по всей длине коридора. Проход упирался в груду камней, справиться с разбором могла лишь тяжелая техника.
Алексей уныло разглядывал нагромождение известняка. В голове еще шумела перестрелка, тошнота не унималась. Проход на свою базу противник закупорил надежно, и все, что было сделано ранее, стало бесполезным. Напрасно погиб капитан Огаревич, напрасно погибли люди в подземелье – а их, по-видимому, много…
Он побрел назад, уперся в мертвые тела, среди которых ковырялись немногие выжившие. Фонари пристроили на каменных выступах – освещения хватало. Потрясенный Паша Чумаков сидел на коленях, усиленно моргал, прогоняя с глаза слезу. Старший лейтенант Бабич тщетно искал пульс у неподвижного Еременко, заглядывал в зрачок, прикладывал ухо к окровавленной груди. Казанцев прикуривал папиросу, тряслись руки.
– Бесполезно, Петруха, – уныло бормотал долговязый Бабич. – Он целую очередь на грудь принял, после такого не выживают. Остались мы без нашего Еременко…
Счет бессмысленным смертям безобразно зашкаливал. Лавров потерянно блуждал среди тел. В отделении сержанта Кучина погибли шестеро, включая самого сержанта. У двоих – легкие ранения. Прыщавый курносый мальчишка получил по пуле в каждую ногу, истекал кровью, над ним корпели двое, затягивали жгуты на бедрах, резали суровую ткань, чтобы наложить бинты. Походные аптечки имелись в вещмешках. Из трех автоматчиков, выделенных полковником Лианозовым, уцелели двое, они сидели у стены и жадно курили, тупо таращась на мертвого товарища, у которого под головой скопилась лужа крови.
– Вставайте, бойцы, – приказал Алексей. – Обследовать правый коридор и доложить. Проявлять осторожность – эти сволочи вылезли из него, когда объявились в нашем тылу.
Энтузиазмом эти двое не горели, но ушли выполнять. Осадчий и Бабич отправились в обратный путь – вызывать подкрепление и медиков. Майор Лавров опустился на пол – не было больше сил блуждать. Злость душила – он сделал все что мог, но, как обычно, самого главного не сделал! Папироса не пошла – напал кашель, он откинул голову, совладал со стреляющей болью в виске. Уже забылось, что ударился этим местом, лопнула кожа, и если не остановить кровотечение, то станет совсем плохо…
Вернулись автоматчики, доложили о проделанной работе. Правый коридор пуст, противник ушел, сделав свое черное дело. Он тоже понес потери, пострадавших забрали с собой, вошли в один из боковых проходов и подорвали потолок. Там воняет гарью, и проход завален. Очевидно, подрывы произвели одновременно, и они слились в один. Разобрать теоретически можно, но какой смысл? Враг уже далеко, и только ему известна дорога в лабиринте.
Алексей отмахнулся: свободны. Коридор наполнялся шумом – со стороны автобазы шла подмога…
Глава третья
– Выглядишь дерьмово, майор, – заключил полковник, смерив Лаврова неприязненным взглядом. Он уже был в курсе последних событий, и стеклянная пепельница на столе неудержимо наполнялась окурками. – Ты вообще сам-то как?
– Головой ударился, – объяснил Алексей. – Жить буду. В отличие от тех… кто не будет.
– И что теперь с тобой делать? – Полковник пожирал его тяжелым взглядом – Снять тебя, едва назначенного? Под трибунал отдать?
– Воля ваша, товарищ полковник. Но, если помните, я был против немедленной операции, и даже объяснил почему.
– Значит, меня снять и – под трибунал? – Взгляд начальника отяжелел до крайности.
– Я такого не говорил, товарищ полковник.
– Ладно, черт с тобой… – Лианозов шумно выдохнул. – Допускаю, ты не имел времени подготовиться и толково провести операцию. Возможно, в чем-то ты был прав – мы с тобой поспешили, да и я погорячился. Думаешь, я черствый сухарь? – вспылил полковник. – Думаешь, мне плевать на жизни тех солдат?
«Думаю, да», – подумал Лавров. Но в этом не было вины полковника Лианозова. Такая сложилась система в действующей армии и всех ее «боковых побегах». Солдатские и офицерские жизни значения не имели. Ценился результат.
– Сколько человек по факту в твоем отделе?
– Без меня четверо – Казанцев, Чумаков, Осадчий, Бабич. Могло быть больше – только сегодня погибли двое, Огаревич и Еременко. Я уж не считаю майора Котляра…
– Ладно, не совести меня. Наши предположения, майор, были верны. Во всяком случае, какая-то банда, причем не уголовники, действует в городе, наводит шорох, и какие у нее перспективные задачи, боимся даже предположить. Работайте, майор. Сроки выполнения назначать не буду, чтобы не нагонять на вас дополнительный страх, но помни, что каждая минута на счету. Действуйте по двум направлениям: фиктивный партизанский отряд – это раз. События, привязанные к автобазе, – это два. Возможно, дела придется объединить. Ищите директора Калымова, секретаршу и тех двух хмырей. Отследить их связи, контакты – кто такие, как пробрались в наши структуры. Первым делом выяснить – не находились ли эти люди в период оккупации в партизанских отрядах. Если подтвердится, будет еще один шанс нащупать нашу клиентуру. Историю с побоищем в каменоломнях постараюсь замять – нам только разбирательств не хватало. Иди, работай, майор… И, слушай, сходи в медсанчасть – а то вид у тебя, прямо скажем, не боевой.
Голова трещала, как сухой валежник в топке. Медсестра в лазарете промыла рану на виске, зашила, чем-то помазала и по секрету призналась, что это самый легкий случай на текущей неделе. Обычно все сложнее – огнестрельные ранения, колотые и резаные раны, раздробленные конечности. И подобных случаев на дню – несколько десятков. Мирная жизнь в освобожденном городе – это вам не отдых на курорте.
Но голова болела, и что-то ей внушать было невозможно. Майор глотал таблетки, пил остывший чай, смотрел за окно на улицу Фасадную, где в тиши аллей стоял невзрачный особняк, второй этаж которого занимало Управление СМЕРШ. Вывеска на двери отсутствовала, но снаружи, у ворот, где прогуливался часовой, висела табличка «Отдел вещевого снабжения» – и что это означало, не знал никто.
Посторонние сюда не совались. На первом этаже когда-то работало ателье готового платья, но сейчас витрины были заколочены, а на двери висел амбарный замок. На воротах, рядом с упомянутой табличкой, красовалось объявление для непонятливых: «Ателье не работает».
Под особняком были приличные подвалы, которые никогда не пустовали. Вход в Управление был с обратной стороны здания, где секретность обеспечивали густые каштаны и кирпичный забор. Неподалеку пролегала Дерибасовская улица, в нее втекала Ришельевская (ныне Ленина), и в голову постоянно лезла блатная песня: «Как на Дерибасовской, угол Ришельевской…»
Сотрудники отправились по делам – Лавров каждому расписал задачу и обозначил сроки. Народ был мрачен, подавлен, смотрели тяжело – шутка ли, потерять за полдня двоих товарищей, а взамен приобрести совершенно непонятного начальника. Впрочем, Паша Чумаков посматривал не так, с физиономии не сползала задумчивость – верно ли он понял, что этот майор в катакомбах спас ему жизнь?
Начальство придало группе еще одно отделение пехотинцев (смертники – высказался Бабич), у них имелся бывалый «ГАЗ-4» и строгий приказ выполнять распоряжения контрразведки. Органам внутренних дел, должностным лицам и всем сознательным гражданам предписывалось то же самое.
Оборона Одессы в 1941 году продолжалась два с половиной месяца. Немецкие и румынские войска окружили город с суши, постоянно рвались в атаки. Не одна дивизия разбила здесь лоб. Город взять не могли. Немногочисленные части Отдельной Приморской армии стояли стеной. Обороне содействовала Одесская военно-морская база, Черноморский флот. Мирные жители вступали в ополчение, возводили оборонительные укрепления. Под Одессой сковали огромные силы противника. Враг превосходил во всем – в живой силе, в вооружении. Но попытки овладеть городом разбивались о стойкую оборону.
Блокировать Одессу с моря немцам не удалось. Водным путем осуществлялось снабжение. Береговые батареи, корабли Черноморского флота поддерживали оборону огнем своих орудий. Кольцо постепенно сжималось, войска отходили, яростно сопротивляясь. В городе объявили осадное положение, возводились оборонительные рубежи. До 10 августа бои велись на дальних подступах, провалились попытки противника с ходу овладеть Одессой.
У Аджалыкского лимана морская пехота уничтожила немецкий десант – роту парашютистов в красноармейской форме. Потом в атаку пошло все, что удалось собрать противнику – 12 дивизий и 7 пехотных бригад атаковали по всей ширине фронта. Советские войска с боями отходили на новый рубеж обороны. Не было паники, самовольного оставления позиций.
Через день из Одессы на восток ушел последний поезд, и немецко-румынские войска перерезали ветку железной дороги, полностью блокировав Одессу с суши. В бой вступили последние резервы, включая суда Черноморского морского пароходства. Из местных жителей создавались истребительные батальоны, отряды обороны и даже женский оборонительный батальон числом около тысячи человек. В городе строили баррикады. Городские предприятия переориентировались на нужды обороны, производились бронепоезда, минометы, траншейные огнеметы. Именно в осажденной Одессе сконструировали знаменитый НИ-1, «Одесский танк» – фактически трактор, несуразное чудовище, исправно выполнявшее задачи на передовой.
Одесса не сдавалась. 19 августа был создан Одесский оборонительный район. К защите города привлекалось население, способное держать оружие. Из Новороссийска переправлялись подкрепления – пехота, дивизионы реактивных минометов. Врага остановили на подступах к городу. К концу сентября части Отдельной Приморской армии отступили от одесских лиманов. Начался артобстрел города.
22 сентября советские войска нанесли комбинированный контрудар в районе Григорьевского лимана. Несколько румынских дивизий были полностью разгромлены, захвачено вооружение, освобождена советская территория. Положение на фронте стабилизировалось, прекратились обстрелы порта и акватории. Приближалась зима, началась подготовка войск к долгой обороне.
28 сентября был нанесен еще один контрудар в Восточном секторе – и снова противник бежал, бросая технику. Город мог продержаться и зиму, и даже больше. Ничто не мешало вообще не отдавать Одессу. Но осложнилась обстановка на Южном фронте, требовались войска для обороны Крыма, и Ставка приняла решение перебросить войска Одесского оборонительного района на Крымский полуостров.
Но 2 октября защитники города опять перешли в контрнаступление, разгромили четыре румынских батальона, захватили десятки орудий. Каково же было разочарование бойцов, когда поступил приказ отойти на исходные позиции! Но боевой дух не утратился, и снова потрепанные войска отразили широкомасштабное наступление по всему фронту. Отход прошел почти без потерь, в условиях непосредственного соприкосновения с противником. В Крым по морю перевезли около 90 тысяч военных, 15 тысяч гражданского населения, много танков, бронеавтомобилей, орудий. Операция завершилась 16 октября 1941 года – из порта вышел последний транспорт и взял курс на Севастополь. Но прошел еще целый день, прежде чем противник осмелился войти в Одессу. Румыны боялись ловушек и сюрпризов. И только к вечеру неприятельские части стали растекаться по улицам города…
Больше двух месяцев Одесса сдерживала напор группы армий «Юг», отвлекала и сковывала 18 вражеских дивизий. Противник только убитыми потерял больше ста тысяч человек.
Эвакуировали треть городского населения, вывезли оборудование крупных заводов, музейные ценности, картинные галереи. Румынская армия была настолько измотана, что ее отвели в Румынию на отдых и переформирование. Советская пропаганда не лукавила: войска выполнили свою задачу: измотали противника, нанесли урон и только после этого, сохранив боеспособность, покинули Одессу…
Майор Лавров с мрачным видом перебирал сохранившиеся архивные документы, делал пометки. Два с половиной года оккупации – такое не для слабонервных. Захватив Одессу, оккупанты устроили резню – уничтожали пленных красноармейцев, коммунистов, евреев, цыган. В городе зверствовали гестапо и румынская сигуранца. Удивительная вещь – казалось, все население грудью встало на защиту города, записывалось в ополчение, сутками работало на строительстве укреплений. Откуда же взялось столько предателей и соглашателей?
Сотрудники НКВД уже месяц тонули в делах, работали круглосуточно. Фабриковать дела не имело смысла – реальные виновные были повсюду. Одесситы массово сотрудничали с оккупантами. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Одни это делали по убеждению, другие – чтобы выжить, прокормить семьи – что, естественно, не служило оправданием.
За месяц работы в освобожденном городе вскрылся некрасивый факт: проверку в НКВД не прошли 50 тысяч горожан! На допросах они мямлили, оправдывались: дескать, немцы проводили мобилизацию, а всех недовольных расстреливали. Образцовый социалистический город был отброшен в «доисторические» времена капитализма. Оккупанты приветствовали частный бизнес – открывались лавочки, рестораны, кафе, частные магазины, мастерские. Одесситов, лишенных собственности при большевиках, восстанавливали в правах. Жизнь в городе возвращалась в дореволюционное русло. В школах преподавали закон Божий, румынский язык – ведь Одесса стала частью румынского Губернаторства Транснистрия!
Часть населения жила сытно и размеренно. Но большинству досталось. Треть населения города к началу войны составляли евреи, и далеко не всем удалось бежать. Когда фашисты вступили в Одессу, в ней оставалось сто тысяч евреев. А когда войска 3-го Украинского фронта выбили из Одессы оккупантов, не насчитали и шестисот евреев. Волосы вставали дыбом от этих цифр.
Первая карательная акция после захвата Одессы: кучу народа (евреев, военнопленных) согнали в пустующие пороховые склады за городом и сожгли. Евреев расстреливали, вешали на столбах и деревьях, угоняли в Германию в качестве дармовой рабсилы, отправляли в концлагеря в Одесской области, где неизбежная смерть была лишь вопросом времени.
900 дней оккупации – две стороны одной медали. Одна страница – героическая, другая – постыдная. Румыны на здании своей администрации установили подобие почтового ящика «для жалоб и предложений». Потом передумали, убрали – ящик переполнялся каждый день, не успевали читать. В городе видели машину с громкоговорителем, она вещала единственную фразу: «Одесситы, прекращайте доносить друг на друга!»
Местных жителей приглашали на службу во вспомогательную полицию – желающих было так много, что устраивался конкурс. Местные работали при оккупантах водителями, поварами, уборщиками, прачками, занимались вопросами снабжения, служили в полиции порядка, охраняли и конвоировали арестантов, приводили в исполнение смертные приговоры. Слово «дворник» стало символом доносительства. Знающие люди тихо говорили: если отправить на Колыму всех, сотрудничавших с режимом, то Одесса опустеет, а Колыма распухнет…
За месяц органы НКВД задержали несколько тысяч человек. За многие художества следовало расстреливать на месте. Заместитель первого секретаря обкома товарищ Садовный, которому поручили возглавить подполье, сгрузил это дело на своего заместителя – и тот сдал сигуранце три сотни подпольщиков, которых немедленно расстреляли. В успешную партизанскую группу товарища Молодцова румыны внедрили своего агента – бывшего капитана Красной Армии молдавской национальности – и группа в полном составе переехала в застенки…
– Разрешите, товарищ майор? – В помещение заглянул капитан Казанцев.
– Входи. Уже закончили?
– Работаем. Ребята – кто где. Признаться честно, товарищ майор, все из рук валится. Невозможно привыкнуть к тому, что Огаревича и Еременко больше нет. Еще утром всем составом работали. Огаревич хвастался, что припрятал бутылку армянского коньяка, нужен только повод и полчаса свободного времени, чтобы ее выпить… Ладно, не о том я. Держите, из личных дел вырезали. Собственно, за этим и заскочил. – Капитан положил на стол несколько фотографий. – Это Калымов, его секретарша Амусова, начальник 4-го гаража Рыхлин и рабочий Штыренко.
Алексей бегло просмотрел фотоснимки. Обычные лица советских людей, в них не было ничего примечательного. Секретарша, невзирая на возраст, была миловидной, смотрела на фотографа с лукавинкой.
– Хорошо, спасибо. Что-нибудь уже выяснили?
– Эту четверку как корова языком слизала. Подозреваем, их переправили в катакомбы и в скором времени будут выводить за линию фронта. Пользы от них уже нет – такие снимки есть у каждого постового. Банда идеально влилась в наше общество – люди не верят, что они были не теми, за кого себя выдавали. Видно, в школе по подготовке диверсантов получали хорошие отметки…
– В партизанском движении эти четверо не участвовали?
– Таких сведений нет, товарищ майор. И коллегам об этом неизвестно. Участвуй кто из них в партизанском движении, это бы не скрылось. Рыхлин и Штыренко во время оккупации находились в городе. Сведений о сотрудничестве с оккупантами не имеем – помимо их работы, конечно. Но это мелочовка. Рыхлин трудился на судоремонтном заводе, там латали немецкие катера; Штыренко – в трамвайных мастерских. Первый развелся перед войной, семья неизвестно где. Штыренко – холостяк. Сведения о родственниках отсутствуют. Имеются адреса квартир. По местам проживания устроены засады, но сомнительно, что они туда придут. По свидетельству коллег, оба нелюдимые, неразговорчивые, часто задерживались после работы. Амусова и Калымов прибыли в город с первой волной – 12 апреля текущего года. Калымов – местный, служил в армии на капитанской должности – был зампотехом в автомобильном батальоне. Ранение, госпиталь, перевелся на гражданку, жил в эвакуации в Липецкой области, член партии. Семья, судя по личному делу, осталась в Липецке, но, убежден, что это разработка абвера и факт едва ли достоверный. Эти сведения – поверхностные, будем копать дальше. Амусова родом из Ворошиловграда, появилась в Одессе в тот же день, что и Калымов, кандидат в члены КП(б)У, проживает в общежитии текстильной фабрики, где имеет собственную комнату, хорошо знакома с заместителем районного секретаря товарищем Былининым… Это амурная история, которую она всячески выпячивала. Товарища Былинина, разумеется, проверят после соответствующего разрешения, но это нам ничего не даст…
– Товарища Былинина искренне жаль, – усмехнулся Алексей, – поскольку потеряет он не только репутацию. В следующий раз будет разборчивее в связях. Что-нибудь еще?
– Да. На улице Некрасовской нашли и не смогли опознать мужской труп. Сейчас над ним колдуют милицейские криминалисты. Нашли за мусорной свалкой, недалеко от спуска в канализационный коллектор. Мужчина средних лет, без характерных примет, одет в штатское, при себе никаких документов. Несколько пулевых ранений. Единственное, что смог сказать медик – застрелен из ППШ. Какое-то время жил, его тащили, оторвали каблуки… – Казанцев многозначительно замолчал.
– Наша работа, хочешь сказать?
– Так и есть, товарищ майор. Один из тех, кто на нас напал. Сообщники пытались его вытащить, но, видать, совсем был плох – помер. А может, добили, чтобы не мучился, и выбросили в первом попавшемся безлюдном месте. Следы ведут в коллектор. Пытались туда спуститься, но такие лабиринты, товарищ майор…
– Хватит, уже спустились. И эти последствия еще разгребать и разгребать. Сдох – и ладно. Надо распространить его посмертное фото, может, кто узнает.
– Сделаем.
– Хотя, я сомневаюсь. Сумей его опознать с последующим ущербом для банды, не стали бы выбрасывать на свалку. Сожгли бы, на худой конец обезобразили лицо. Что на автобазе?
– Персонал изолирован, проводятся допросы. Собираем сведения по подозреваемым. В штате гаража двенадцать человек, и все как один твердят, что ничего не знали. Рыхлин и Штыренко вели замкнутый образ жизни, с народом не откровенничали. Иногда оставались после работы под разными предлогами. Работники милиции, кстати, недовольны. Они получили приказ содействовать контрразведке, но все равно ворчат. Мол, раз убили смершевца, так пусть СМЕРШ и расследует. Вслух претензии, конечно, не высказывают, боятся…
– Пусть только попробуют высказать. Надо поработать с вахтерами. Доставляли же какие-то грузы, вводили и выводили посторонних – и чтобы вахтеры ничего не знали? Не поверю. Об этом знали бы даже слепые и глухие.
– Возможно, товарищ майор, – сокрушенно вздохнул капитан. – Посторонних на автобазе в ночное время иногда замечали, но начальству виднее, значит, так надо. Проблема в том, что в ограде за 4-м гаражом обнаружен замаскированный лаз. Там устроили свалку, и дыру засечь не так-то просто. Классика. На вид все цело, но две доски можно отогнуть и вынести с территории хоть слона. А за забором – лог, частный сектор, в котором половина домов пустует. Можно вывести и привести целую роту…
– Паршиво…
– Опросили людей на Лазаревской улице, где злоумышленники бросили машину. Их видел в окно местный пьяница. Мужчина – инвалид, из дома не выходит, глушит горькую и сутками сидит у окна. Откуда добывает средства на выпивку – загадка. Но этот вопрос не к нам. Мужику плевать на все, бывший фронтовик, но участкового боится. Он видел, как машину загнали в тупик, двое ехали в кабине, двое в будке, мужчина помог спуститься женщине. По описанию – наши клиенты. Вели себя спокойно, не разговаривали, не ругались. Закрыли машину, спустились в овраг… Инвалид еще не выпил, только собирался, поэтому был в относительно ясном уме и трезвой памяти. Сам прыгает на одной ноге, а бил себя копытом в грудь, дескать, я за советскую власть последнее здоровье отдал…
– Вадим, ты живой?
– А без этого никак? – Капитан поднялся на ноги, оглашая пространство «старческим» кряхтением. – Паша, уйди к чертовой матери, без тебя тошно…
Они могли передвигаться самостоятельно. Крики разносились по подземелью: жив наш «новенький» майор! И Казанцев жив!
Алексей отобрал у кого-то фонарь, заковылял к обвалу, держась за стену. Сколько раз он был на волосок от смерти, ходил по самому краю – и еще один в копилку.
Решение начальства отправить людей в катакомбы было ошибочным. Враг не мог не исправить свою ошибку. Но майор понимал полковника Лианозова: возникла возможность одним махом накрыть банду. И какой же полковник упустит такую возможность? А жизни солдат вторичны – баб на Руси навалом, еще нарожают…
Подходить к завалу было опасно. Хорошо хоть потолок не обрушился по всей длине коридора. Проход упирался в груду камней, справиться с разбором могла лишь тяжелая техника.
Алексей уныло разглядывал нагромождение известняка. В голове еще шумела перестрелка, тошнота не унималась. Проход на свою базу противник закупорил надежно, и все, что было сделано ранее, стало бесполезным. Напрасно погиб капитан Огаревич, напрасно погибли люди в подземелье – а их, по-видимому, много…
Он побрел назад, уперся в мертвые тела, среди которых ковырялись немногие выжившие. Фонари пристроили на каменных выступах – освещения хватало. Потрясенный Паша Чумаков сидел на коленях, усиленно моргал, прогоняя с глаза слезу. Старший лейтенант Бабич тщетно искал пульс у неподвижного Еременко, заглядывал в зрачок, прикладывал ухо к окровавленной груди. Казанцев прикуривал папиросу, тряслись руки.
– Бесполезно, Петруха, – уныло бормотал долговязый Бабич. – Он целую очередь на грудь принял, после такого не выживают. Остались мы без нашего Еременко…
Счет бессмысленным смертям безобразно зашкаливал. Лавров потерянно блуждал среди тел. В отделении сержанта Кучина погибли шестеро, включая самого сержанта. У двоих – легкие ранения. Прыщавый курносый мальчишка получил по пуле в каждую ногу, истекал кровью, над ним корпели двое, затягивали жгуты на бедрах, резали суровую ткань, чтобы наложить бинты. Походные аптечки имелись в вещмешках. Из трех автоматчиков, выделенных полковником Лианозовым, уцелели двое, они сидели у стены и жадно курили, тупо таращась на мертвого товарища, у которого под головой скопилась лужа крови.
– Вставайте, бойцы, – приказал Алексей. – Обследовать правый коридор и доложить. Проявлять осторожность – эти сволочи вылезли из него, когда объявились в нашем тылу.
Энтузиазмом эти двое не горели, но ушли выполнять. Осадчий и Бабич отправились в обратный путь – вызывать подкрепление и медиков. Майор Лавров опустился на пол – не было больше сил блуждать. Злость душила – он сделал все что мог, но, как обычно, самого главного не сделал! Папироса не пошла – напал кашель, он откинул голову, совладал со стреляющей болью в виске. Уже забылось, что ударился этим местом, лопнула кожа, и если не остановить кровотечение, то станет совсем плохо…
Вернулись автоматчики, доложили о проделанной работе. Правый коридор пуст, противник ушел, сделав свое черное дело. Он тоже понес потери, пострадавших забрали с собой, вошли в один из боковых проходов и подорвали потолок. Там воняет гарью, и проход завален. Очевидно, подрывы произвели одновременно, и они слились в один. Разобрать теоретически можно, но какой смысл? Враг уже далеко, и только ему известна дорога в лабиринте.
Алексей отмахнулся: свободны. Коридор наполнялся шумом – со стороны автобазы шла подмога…
Глава третья
– Выглядишь дерьмово, майор, – заключил полковник, смерив Лаврова неприязненным взглядом. Он уже был в курсе последних событий, и стеклянная пепельница на столе неудержимо наполнялась окурками. – Ты вообще сам-то как?
– Головой ударился, – объяснил Алексей. – Жить буду. В отличие от тех… кто не будет.
– И что теперь с тобой делать? – Полковник пожирал его тяжелым взглядом – Снять тебя, едва назначенного? Под трибунал отдать?
– Воля ваша, товарищ полковник. Но, если помните, я был против немедленной операции, и даже объяснил почему.
– Значит, меня снять и – под трибунал? – Взгляд начальника отяжелел до крайности.
– Я такого не говорил, товарищ полковник.
– Ладно, черт с тобой… – Лианозов шумно выдохнул. – Допускаю, ты не имел времени подготовиться и толково провести операцию. Возможно, в чем-то ты был прав – мы с тобой поспешили, да и я погорячился. Думаешь, я черствый сухарь? – вспылил полковник. – Думаешь, мне плевать на жизни тех солдат?
«Думаю, да», – подумал Лавров. Но в этом не было вины полковника Лианозова. Такая сложилась система в действующей армии и всех ее «боковых побегах». Солдатские и офицерские жизни значения не имели. Ценился результат.
– Сколько человек по факту в твоем отделе?
– Без меня четверо – Казанцев, Чумаков, Осадчий, Бабич. Могло быть больше – только сегодня погибли двое, Огаревич и Еременко. Я уж не считаю майора Котляра…
– Ладно, не совести меня. Наши предположения, майор, были верны. Во всяком случае, какая-то банда, причем не уголовники, действует в городе, наводит шорох, и какие у нее перспективные задачи, боимся даже предположить. Работайте, майор. Сроки выполнения назначать не буду, чтобы не нагонять на вас дополнительный страх, но помни, что каждая минута на счету. Действуйте по двум направлениям: фиктивный партизанский отряд – это раз. События, привязанные к автобазе, – это два. Возможно, дела придется объединить. Ищите директора Калымова, секретаршу и тех двух хмырей. Отследить их связи, контакты – кто такие, как пробрались в наши структуры. Первым делом выяснить – не находились ли эти люди в период оккупации в партизанских отрядах. Если подтвердится, будет еще один шанс нащупать нашу клиентуру. Историю с побоищем в каменоломнях постараюсь замять – нам только разбирательств не хватало. Иди, работай, майор… И, слушай, сходи в медсанчасть – а то вид у тебя, прямо скажем, не боевой.
Голова трещала, как сухой валежник в топке. Медсестра в лазарете промыла рану на виске, зашила, чем-то помазала и по секрету призналась, что это самый легкий случай на текущей неделе. Обычно все сложнее – огнестрельные ранения, колотые и резаные раны, раздробленные конечности. И подобных случаев на дню – несколько десятков. Мирная жизнь в освобожденном городе – это вам не отдых на курорте.
Но голова болела, и что-то ей внушать было невозможно. Майор глотал таблетки, пил остывший чай, смотрел за окно на улицу Фасадную, где в тиши аллей стоял невзрачный особняк, второй этаж которого занимало Управление СМЕРШ. Вывеска на двери отсутствовала, но снаружи, у ворот, где прогуливался часовой, висела табличка «Отдел вещевого снабжения» – и что это означало, не знал никто.
Посторонние сюда не совались. На первом этаже когда-то работало ателье готового платья, но сейчас витрины были заколочены, а на двери висел амбарный замок. На воротах, рядом с упомянутой табличкой, красовалось объявление для непонятливых: «Ателье не работает».
Под особняком были приличные подвалы, которые никогда не пустовали. Вход в Управление был с обратной стороны здания, где секретность обеспечивали густые каштаны и кирпичный забор. Неподалеку пролегала Дерибасовская улица, в нее втекала Ришельевская (ныне Ленина), и в голову постоянно лезла блатная песня: «Как на Дерибасовской, угол Ришельевской…»
Сотрудники отправились по делам – Лавров каждому расписал задачу и обозначил сроки. Народ был мрачен, подавлен, смотрели тяжело – шутка ли, потерять за полдня двоих товарищей, а взамен приобрести совершенно непонятного начальника. Впрочем, Паша Чумаков посматривал не так, с физиономии не сползала задумчивость – верно ли он понял, что этот майор в катакомбах спас ему жизнь?
Начальство придало группе еще одно отделение пехотинцев (смертники – высказался Бабич), у них имелся бывалый «ГАЗ-4» и строгий приказ выполнять распоряжения контрразведки. Органам внутренних дел, должностным лицам и всем сознательным гражданам предписывалось то же самое.
Оборона Одессы в 1941 году продолжалась два с половиной месяца. Немецкие и румынские войска окружили город с суши, постоянно рвались в атаки. Не одна дивизия разбила здесь лоб. Город взять не могли. Немногочисленные части Отдельной Приморской армии стояли стеной. Обороне содействовала Одесская военно-морская база, Черноморский флот. Мирные жители вступали в ополчение, возводили оборонительные укрепления. Под Одессой сковали огромные силы противника. Враг превосходил во всем – в живой силе, в вооружении. Но попытки овладеть городом разбивались о стойкую оборону.
Блокировать Одессу с моря немцам не удалось. Водным путем осуществлялось снабжение. Береговые батареи, корабли Черноморского флота поддерживали оборону огнем своих орудий. Кольцо постепенно сжималось, войска отходили, яростно сопротивляясь. В городе объявили осадное положение, возводились оборонительные рубежи. До 10 августа бои велись на дальних подступах, провалились попытки противника с ходу овладеть Одессой.
У Аджалыкского лимана морская пехота уничтожила немецкий десант – роту парашютистов в красноармейской форме. Потом в атаку пошло все, что удалось собрать противнику – 12 дивизий и 7 пехотных бригад атаковали по всей ширине фронта. Советские войска с боями отходили на новый рубеж обороны. Не было паники, самовольного оставления позиций.
Через день из Одессы на восток ушел последний поезд, и немецко-румынские войска перерезали ветку железной дороги, полностью блокировав Одессу с суши. В бой вступили последние резервы, включая суда Черноморского морского пароходства. Из местных жителей создавались истребительные батальоны, отряды обороны и даже женский оборонительный батальон числом около тысячи человек. В городе строили баррикады. Городские предприятия переориентировались на нужды обороны, производились бронепоезда, минометы, траншейные огнеметы. Именно в осажденной Одессе сконструировали знаменитый НИ-1, «Одесский танк» – фактически трактор, несуразное чудовище, исправно выполнявшее задачи на передовой.
Одесса не сдавалась. 19 августа был создан Одесский оборонительный район. К защите города привлекалось население, способное держать оружие. Из Новороссийска переправлялись подкрепления – пехота, дивизионы реактивных минометов. Врага остановили на подступах к городу. К концу сентября части Отдельной Приморской армии отступили от одесских лиманов. Начался артобстрел города.
22 сентября советские войска нанесли комбинированный контрудар в районе Григорьевского лимана. Несколько румынских дивизий были полностью разгромлены, захвачено вооружение, освобождена советская территория. Положение на фронте стабилизировалось, прекратились обстрелы порта и акватории. Приближалась зима, началась подготовка войск к долгой обороне.
28 сентября был нанесен еще один контрудар в Восточном секторе – и снова противник бежал, бросая технику. Город мог продержаться и зиму, и даже больше. Ничто не мешало вообще не отдавать Одессу. Но осложнилась обстановка на Южном фронте, требовались войска для обороны Крыма, и Ставка приняла решение перебросить войска Одесского оборонительного района на Крымский полуостров.
Но 2 октября защитники города опять перешли в контрнаступление, разгромили четыре румынских батальона, захватили десятки орудий. Каково же было разочарование бойцов, когда поступил приказ отойти на исходные позиции! Но боевой дух не утратился, и снова потрепанные войска отразили широкомасштабное наступление по всему фронту. Отход прошел почти без потерь, в условиях непосредственного соприкосновения с противником. В Крым по морю перевезли около 90 тысяч военных, 15 тысяч гражданского населения, много танков, бронеавтомобилей, орудий. Операция завершилась 16 октября 1941 года – из порта вышел последний транспорт и взял курс на Севастополь. Но прошел еще целый день, прежде чем противник осмелился войти в Одессу. Румыны боялись ловушек и сюрпризов. И только к вечеру неприятельские части стали растекаться по улицам города…
Больше двух месяцев Одесса сдерживала напор группы армий «Юг», отвлекала и сковывала 18 вражеских дивизий. Противник только убитыми потерял больше ста тысяч человек.
Эвакуировали треть городского населения, вывезли оборудование крупных заводов, музейные ценности, картинные галереи. Румынская армия была настолько измотана, что ее отвели в Румынию на отдых и переформирование. Советская пропаганда не лукавила: войска выполнили свою задачу: измотали противника, нанесли урон и только после этого, сохранив боеспособность, покинули Одессу…
Майор Лавров с мрачным видом перебирал сохранившиеся архивные документы, делал пометки. Два с половиной года оккупации – такое не для слабонервных. Захватив Одессу, оккупанты устроили резню – уничтожали пленных красноармейцев, коммунистов, евреев, цыган. В городе зверствовали гестапо и румынская сигуранца. Удивительная вещь – казалось, все население грудью встало на защиту города, записывалось в ополчение, сутками работало на строительстве укреплений. Откуда же взялось столько предателей и соглашателей?
Сотрудники НКВД уже месяц тонули в делах, работали круглосуточно. Фабриковать дела не имело смысла – реальные виновные были повсюду. Одесситы массово сотрудничали с оккупантами. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Одни это делали по убеждению, другие – чтобы выжить, прокормить семьи – что, естественно, не служило оправданием.
За месяц работы в освобожденном городе вскрылся некрасивый факт: проверку в НКВД не прошли 50 тысяч горожан! На допросах они мямлили, оправдывались: дескать, немцы проводили мобилизацию, а всех недовольных расстреливали. Образцовый социалистический город был отброшен в «доисторические» времена капитализма. Оккупанты приветствовали частный бизнес – открывались лавочки, рестораны, кафе, частные магазины, мастерские. Одесситов, лишенных собственности при большевиках, восстанавливали в правах. Жизнь в городе возвращалась в дореволюционное русло. В школах преподавали закон Божий, румынский язык – ведь Одесса стала частью румынского Губернаторства Транснистрия!
Часть населения жила сытно и размеренно. Но большинству досталось. Треть населения города к началу войны составляли евреи, и далеко не всем удалось бежать. Когда фашисты вступили в Одессу, в ней оставалось сто тысяч евреев. А когда войска 3-го Украинского фронта выбили из Одессы оккупантов, не насчитали и шестисот евреев. Волосы вставали дыбом от этих цифр.
Первая карательная акция после захвата Одессы: кучу народа (евреев, военнопленных) согнали в пустующие пороховые склады за городом и сожгли. Евреев расстреливали, вешали на столбах и деревьях, угоняли в Германию в качестве дармовой рабсилы, отправляли в концлагеря в Одесской области, где неизбежная смерть была лишь вопросом времени.
900 дней оккупации – две стороны одной медали. Одна страница – героическая, другая – постыдная. Румыны на здании своей администрации установили подобие почтового ящика «для жалоб и предложений». Потом передумали, убрали – ящик переполнялся каждый день, не успевали читать. В городе видели машину с громкоговорителем, она вещала единственную фразу: «Одесситы, прекращайте доносить друг на друга!»
Местных жителей приглашали на службу во вспомогательную полицию – желающих было так много, что устраивался конкурс. Местные работали при оккупантах водителями, поварами, уборщиками, прачками, занимались вопросами снабжения, служили в полиции порядка, охраняли и конвоировали арестантов, приводили в исполнение смертные приговоры. Слово «дворник» стало символом доносительства. Знающие люди тихо говорили: если отправить на Колыму всех, сотрудничавших с режимом, то Одесса опустеет, а Колыма распухнет…
За месяц органы НКВД задержали несколько тысяч человек. За многие художества следовало расстреливать на месте. Заместитель первого секретаря обкома товарищ Садовный, которому поручили возглавить подполье, сгрузил это дело на своего заместителя – и тот сдал сигуранце три сотни подпольщиков, которых немедленно расстреляли. В успешную партизанскую группу товарища Молодцова румыны внедрили своего агента – бывшего капитана Красной Армии молдавской национальности – и группа в полном составе переехала в застенки…
– Разрешите, товарищ майор? – В помещение заглянул капитан Казанцев.
– Входи. Уже закончили?
– Работаем. Ребята – кто где. Признаться честно, товарищ майор, все из рук валится. Невозможно привыкнуть к тому, что Огаревича и Еременко больше нет. Еще утром всем составом работали. Огаревич хвастался, что припрятал бутылку армянского коньяка, нужен только повод и полчаса свободного времени, чтобы ее выпить… Ладно, не о том я. Держите, из личных дел вырезали. Собственно, за этим и заскочил. – Капитан положил на стол несколько фотографий. – Это Калымов, его секретарша Амусова, начальник 4-го гаража Рыхлин и рабочий Штыренко.
Алексей бегло просмотрел фотоснимки. Обычные лица советских людей, в них не было ничего примечательного. Секретарша, невзирая на возраст, была миловидной, смотрела на фотографа с лукавинкой.
– Хорошо, спасибо. Что-нибудь уже выяснили?
– Эту четверку как корова языком слизала. Подозреваем, их переправили в катакомбы и в скором времени будут выводить за линию фронта. Пользы от них уже нет – такие снимки есть у каждого постового. Банда идеально влилась в наше общество – люди не верят, что они были не теми, за кого себя выдавали. Видно, в школе по подготовке диверсантов получали хорошие отметки…
– В партизанском движении эти четверо не участвовали?
– Таких сведений нет, товарищ майор. И коллегам об этом неизвестно. Участвуй кто из них в партизанском движении, это бы не скрылось. Рыхлин и Штыренко во время оккупации находились в городе. Сведений о сотрудничестве с оккупантами не имеем – помимо их работы, конечно. Но это мелочовка. Рыхлин трудился на судоремонтном заводе, там латали немецкие катера; Штыренко – в трамвайных мастерских. Первый развелся перед войной, семья неизвестно где. Штыренко – холостяк. Сведения о родственниках отсутствуют. Имеются адреса квартир. По местам проживания устроены засады, но сомнительно, что они туда придут. По свидетельству коллег, оба нелюдимые, неразговорчивые, часто задерживались после работы. Амусова и Калымов прибыли в город с первой волной – 12 апреля текущего года. Калымов – местный, служил в армии на капитанской должности – был зампотехом в автомобильном батальоне. Ранение, госпиталь, перевелся на гражданку, жил в эвакуации в Липецкой области, член партии. Семья, судя по личному делу, осталась в Липецке, но, убежден, что это разработка абвера и факт едва ли достоверный. Эти сведения – поверхностные, будем копать дальше. Амусова родом из Ворошиловграда, появилась в Одессе в тот же день, что и Калымов, кандидат в члены КП(б)У, проживает в общежитии текстильной фабрики, где имеет собственную комнату, хорошо знакома с заместителем районного секретаря товарищем Былининым… Это амурная история, которую она всячески выпячивала. Товарища Былинина, разумеется, проверят после соответствующего разрешения, но это нам ничего не даст…
– Товарища Былинина искренне жаль, – усмехнулся Алексей, – поскольку потеряет он не только репутацию. В следующий раз будет разборчивее в связях. Что-нибудь еще?
– Да. На улице Некрасовской нашли и не смогли опознать мужской труп. Сейчас над ним колдуют милицейские криминалисты. Нашли за мусорной свалкой, недалеко от спуска в канализационный коллектор. Мужчина средних лет, без характерных примет, одет в штатское, при себе никаких документов. Несколько пулевых ранений. Единственное, что смог сказать медик – застрелен из ППШ. Какое-то время жил, его тащили, оторвали каблуки… – Казанцев многозначительно замолчал.
– Наша работа, хочешь сказать?
– Так и есть, товарищ майор. Один из тех, кто на нас напал. Сообщники пытались его вытащить, но, видать, совсем был плох – помер. А может, добили, чтобы не мучился, и выбросили в первом попавшемся безлюдном месте. Следы ведут в коллектор. Пытались туда спуститься, но такие лабиринты, товарищ майор…
– Хватит, уже спустились. И эти последствия еще разгребать и разгребать. Сдох – и ладно. Надо распространить его посмертное фото, может, кто узнает.
– Сделаем.
– Хотя, я сомневаюсь. Сумей его опознать с последующим ущербом для банды, не стали бы выбрасывать на свалку. Сожгли бы, на худой конец обезобразили лицо. Что на автобазе?
– Персонал изолирован, проводятся допросы. Собираем сведения по подозреваемым. В штате гаража двенадцать человек, и все как один твердят, что ничего не знали. Рыхлин и Штыренко вели замкнутый образ жизни, с народом не откровенничали. Иногда оставались после работы под разными предлогами. Работники милиции, кстати, недовольны. Они получили приказ содействовать контрразведке, но все равно ворчат. Мол, раз убили смершевца, так пусть СМЕРШ и расследует. Вслух претензии, конечно, не высказывают, боятся…
– Пусть только попробуют высказать. Надо поработать с вахтерами. Доставляли же какие-то грузы, вводили и выводили посторонних – и чтобы вахтеры ничего не знали? Не поверю. Об этом знали бы даже слепые и глухие.
– Возможно, товарищ майор, – сокрушенно вздохнул капитан. – Посторонних на автобазе в ночное время иногда замечали, но начальству виднее, значит, так надо. Проблема в том, что в ограде за 4-м гаражом обнаружен замаскированный лаз. Там устроили свалку, и дыру засечь не так-то просто. Классика. На вид все цело, но две доски можно отогнуть и вынести с территории хоть слона. А за забором – лог, частный сектор, в котором половина домов пустует. Можно вывести и привести целую роту…
– Паршиво…
– Опросили людей на Лазаревской улице, где злоумышленники бросили машину. Их видел в окно местный пьяница. Мужчина – инвалид, из дома не выходит, глушит горькую и сутками сидит у окна. Откуда добывает средства на выпивку – загадка. Но этот вопрос не к нам. Мужику плевать на все, бывший фронтовик, но участкового боится. Он видел, как машину загнали в тупик, двое ехали в кабине, двое в будке, мужчина помог спуститься женщине. По описанию – наши клиенты. Вели себя спокойно, не разговаривали, не ругались. Закрыли машину, спустились в овраг… Инвалид еще не выпил, только собирался, поэтому был в относительно ясном уме и трезвой памяти. Сам прыгает на одной ноге, а бил себя копытом в грудь, дескать, я за советскую власть последнее здоровье отдал…