Подземная война
Часть 6 из 21 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– В квартире у директора, а он живет на четвертом, последнем этаже, обнаружили люк на чердак и складную лестницу, которую можно спустить, – подал голос Осадчий. – Мы проверили. Нормальный путь отхода. За шесть секунд можно оказаться в соседнем подъезде. А если не хочешь бегать по подъездам, можно вылезти на крышу и спуститься по пожарной лестнице. Или перепрыгнуть на соседнюю крышу. Ума не приложу, что нам это дает.
– Ничего, – фыркнул Бабич. – Всплыли новые сведения – Рыхлин и Штыренко корешились с неким типом по фамилии Трубников. Об этом рассказал начальник 3-го гаража Крючко. Он однажды видел, как Рыхлин, Штыренко и этот Трубников сидели в пивной на Малой Арнаутской и тихо беседовали. Трубников – заведующий угольным складом на Мясницкой.
– Угольным складом? – сморщился Чумаков. – Мелковато.
– Дубина. – Бабич для наглядности постучал по макушке. – Представь, сколько всего можно спрятать в угле. Крючко это вспомнил уже под вечер, помчались на адрес к Трубникову, это улица Малая Зыряновская, коммунальная квартира, старушка нас пустила, долбились к Трубникову в комнату, потом взломали замок, а он там лежит на кровати такой…
– Какой? – не понял Алексей. – Мертвый, что ли?
– А какой же? Весь в крови…
– Пытались выяснить, кто убил?
– Так Трубников и убил, товарищ майор… Самоубийство, хочу сказать, – Бабич смутился: – Окно закрыто изнутри, старушка уверяет, что никто посторонний в квартиру не заходил. Трубников нарисовался часов в шесть, тут же ему кто-то позвонил, он сильно расстроился, заперся в комнате. Ну, и «не вынесла душа поэта»…
– Может, приказали? – предположил Чумаков.
– Может, приказали, – допустил Бабич. – Странный приказ, но чего в жизни не бывает. Тупым ножом горло себе резал, представляете? Заточить – не судьба. Старушка слышала хрипы, но подумала, что сосед во сне храпит…
– Разветвляется наше дело, – вставил Казанцев. – Мы бегом на телефонную станцию, выяснили, откуда звонили. Телефон стоит на проходной судоремонтного завода на Пересыпи, и позвонить мог кто угодно, причем остаться незамеченным – там удобный угол, и вахтер не видит. Завтра с утра мы навестим завод, попробуем выяснить, кто звонил. А также отработаем связи Трубникова. Но что-то мне подсказывает, что опять упремся в тупик. Эти черти – изворотливые и вряд ли так легко подставятся…
– Зайдем с другой стороны, – перебил Лавров. – Вы кое-что не знаете, товарищи офицеры, настало время посвятить вас в сакральные вещи. Раньше были сомнения, что эти дела не связаны между собой, сейчас они развеялись.
Его слушали в угрюмом молчании. Осадчий чертыхнулся, когда окурок обжег руку, бросил под ноги, растоптал и как-то незатейливо утрамбовал носком в щель между половицами.
– Фиктивный партизанский отряд? – изумленно пробормотал Чумаков. – На самом деле?
– Нет, рядом, – огрызнулся Лавров. – Пошутить решил, настроение вам поднять. Есть подозрение, что автобаза – часть этого плана. Агентурная сеть включает в себя не только липовых партизан, но и тех, кто на поверхности. По этим «ложным опятам» мы сегодня нанесли удар – нанесли случайно, потеряли при этом много людей… Не уверен, что причинили им серьезный ущерб, но пару звеньев из цепи выбили.
– Чудны же дела, – покрутил шеей Осадчий. – Значит, уголовщина исключается… Вот черт, и на хрена туда сунулся Володька Огаревич? – Старший лейтенант досадливо щелкнул пальцами.
– Теперь вы представляете нашу задачу. Эта компания никуда не делась, она здесь, в городе. Предатели рядятся под добропорядочных граждан, выставляют себя фронтовиками, борцами с оккупантами. А на деле – «пятая колонна», убивающая нас по ночам. Для начала нужно проанализировать все партизанское движение в Одессе, составить список отрядов – даже немногочисленных групп. Реестр, так сказать. Побеседовать с людьми – в основном они здесь, никуда не делись. Ни в коем случае не проговоритесь, будто нам известно про фиктивный партизанский отряд. Врите что попало. Пусть подозревают, правду все равно не узнают. Как будут готовы списки, начать отсев. Если человек воюет с 41-го или 42-го, если у него добрая репутация, которую могут подтвердить многие люди, и все это подтверждается документами… такого, разумеется, исключим. Всю массу людей перебирать бессмысленно, начнем с командиров. Будьте психологами, как бы ни претило это слово, составляйте психологические портреты. Смотрите, кто врет, мотайте на ус. Наша группа работает только по этому направлению – оно важнейшее. Про остальные дела забудьте, СМЕРШ – это не только мы с вами. О чем задумался, Казанцев? Вспоминаешь, что гласит по этому поводу мудрость веков?
– Причудливо как-то, товарищ майор. Нет, теоретически такое возможно. Ну что ж, давайте поиграем.
– В ля-миноре, – ухмыльнулся Бабич.
– Это факт, и смотрите не проколитесь. Сведения конфиденциальные, о деле – никому, даже коллегам и вышестоящим лицам. Работу начинаем с утра – вдумчиво и кропотливо. Не забывайте, нас считают одиозной структурой, поэтому для нас открыты все двери. Допустимы ситуации, когда цель оправдывает средства. Использовать все возможные каналы, вплоть до уголовных. Увы, мы не милиция, стукачей в уголовной среде не держим – поэтому допускаю использование втемную сотрудников РКМ. Повторяю, втемную. Теперь давайте по очереди – где вас найти в неслужебное время.
Он открыл блокнот, приготовил карандаш. Семейные в отделе имелись, но жены, слава богу, находились далеко. Осадчий и Чумаков проживали в офицерском общежитии недалеко от Управления, для их вызова требовался лишь телефонный звонок на вахту. Казанцеву предоставили комнату в коммунальной квартире через дорогу от них – в коридоре также имелся телефонный аппарат. Лучше всех устроился Бабич: он жил в том же доме, что и Казанцев, но в другом подъезде и на самом верху, где была застекленная мансарда. Посыльный мог вызвонить его за четыре минуты. Денежное довольствие выдавали исправно, и он мог позволить себе аренду – выплачивал старушке-хозяйке небольшую сумму и подкармливал ее продуктами из пайка.
Алексей старательно записал адреса и телефоны. Личная жизнь офицеров разнообразием не отличалась – работа, несколько часов на сон. Сами себя обшивали и обстирывали. Впрочем, Казанцев, говоря о себе, загадочно улыбался, а потом признался, что личная жизнь начинает налаживаться – всегда мечтал познакомиться с очаровательной одесситкой. Бабич подтвердил – девушка неплохая, как-то встретил этих голубков, гуляющих по Французскому бульвару. Хотя нос у мадемуазель мог бы быть и поменьше. «Да что ты понимаешь в женских носах?» – начал было закипать Вадим, и Лаврову пришлось принимать меры по пресечению «беспорядков».
Уже смеркалось, когда майор покинул Управление и пешком отправился на квартиру. Внешний вид офицера внимания не привлекал. Сотрудники СМЕРШ носили общевойсковую форму, и кобура на ремне людей не смущала.
Небо становилось серым. Встречные военные отдавали честь, украдкой поглядывали молодые (и не очень) дамы, иногда оборачивались. Он чувствовал спиной их многозначительные взгляды. Вечер был теплый, безветренный, в окнах поблескивали лучики заходящего солнца.
Никто не помнит, как возник этот хутор – очень давно, но Одесса уже стояла. Населяли его молдавские крестьяне, и название он обрел соответствующее – Молдаванка. Потом территория посреди современной Одессы принадлежала семье Картамышевых – представителей дворянского рода Российской империи; а после них стала непосредственно городом.
Район не блистал красотой и благоустройством. Но именно здесь находились знаменитые одесские дворики, воспетые еще Бабелем – неплохим писателем, но, к сожалению, шпионом и антисоветчиком, получившим по заслугам в 1940 году.
В этом районе была особая атмосфера. Словно окунаешься в другой мир. Ободранные дворики, соединенные между собой подворотнями, отслоившаяся штукатурка, оконные стекла, переклеенные бумажной лентой.
Гражданки еврейского вида перекликались на балконах, звучал непринужденный смех. Повсюду сохло белье, между простынями шныряла голопузая ребятня. Высота зданий не превышала трех этажей. С балконов свешивались вьющиеся растения, алели цветы в горшках.
Алексей миновал ряд подворотен, вошел во двор изогнутой буквой «П» трехэтажки. Этой местности были неподвластны политические катаклизмы, войны, прочие внешние воздействия. Штукатурка вздулась и практически осыпалась, с электрических столбов свисали провода, порой невозможно было понять, где электрический провод, а где бельевая веревка и чем они отличаются друг от друга.
Евреев гитлеровский режим уничтожил под корень, но теперь они опять тут жили. Во дворе стоял облезлый «Мерседес», в его чреве ковырялся хромоногий ветеран всех войн дядя Боря – покрытый шрамами пожилой субъект с вечным сивушным запахом изо рта. У «Мерседеса» отсутствовали колеса, но это не имело значения – главное, что двигатель сохранился! И, похоже, на своем поприще дядя Боря преуспел: при повороте ключа двигатель издавал странные звуки, отдаленно напоминающие звук заводящегося автомобильного мотора.
– Мое почтение, – раскланялся дядя Боря перед офицером Красной Армии.
– И вам не хворать, – улыбнулся Алексей. – Починили свою машину, дядя Боря? Поедете куда?
– Поеду, товарищ майор. – Инвалид улыбался, но в глазах, обведенных морщинами, притаилась настороженность. – Колеса добуду, еще кое-что подремонтирую и поеду в Николаев – племяш там у меня.
– Ой, вы полюбуйтесь на него! – заорала с балкона второго этажа пышнотелая особа по имени Роза Леопольдовна. – Поедет он, да как же, не смешите мои тапочки! Коляску себе купи инвалидную и езжай куда хочешь! А еще раз заведешь свой рыдван, Борис Аркадьевич, я на него воду вылью и горшками забросаю!
– Роза Леопольдовна, ну что вы разоряетесь без копейки денег! – не остался в долгу дядя Боря. – Шо вам с моей тарантайки? Она вам жить мешает? Так заткните уши, а лучше пропадите куда-нибудь пропадом, мы вам будем очень благодарны!
– Ах ты, старый ведун, ну, погоди, дождешься у меня! – взорвалась Роза Леопольдовна и тут же расплылась до ушей, подбоченилась, как-то даже похорошела. – Ой, а я вас не заметила. Здравствуйте вам. Как ваши дела? Как здоровье ваше драгоценное?
– Благодарствую, Роза Леопольдовна. – Алексей учтиво улыбнулся. – Пока не болен, бог миловал.
Когда он входил в подъезд, пробиваясь через жесткие стебли свисающего с козырька хмеля, во дворе опять разгорелась перепалка. «Роза Леопольдовна, шо вы возбудились, как уголовное дело? – возмущался старик. – Ступайте вон к своему благоверному, возбудитесь, как женщина!»
Благоверный был на пятнадцать лет старше Розы, имел одну ногу, спокойный характер и почти всегда лежал. Эвакуация в стылом Архангельске добила мужчину.
Роза Леопольдовна тоже за словом в карман не лезла, пожелала старику до конца дней сношаться только с бесколесной механикой и вообще не тянуть с присутствием в этом мире.
Подобный диалог не значил, что эти двое недолюбливали друг друга. Но невозможно же постоянно рассыпаться в любезностях?
Лестница скрипела, как сварливая женщина. Стены имели умопомрачительный вид – в них обнажилось все, что могло обнажиться. Но дверь в квартиру на втором этаже была сравнительно крепкой, изнутри запиралась на два замка, а для самых боязливых имела еще и шпингалет, как на оконной раме.
Алексей опустился на стул в пустой прихожей, посидел неподвижно, сбрасывая груз тяжелого дня. Слишком много накопилось в голове, хотелось навести порядок, разложить все по полочкам.
Квартира была небольшой: две комнаты, балкон во внутренний двор и крохотная кухня, в которой не было даже плитки. Но он не для того здесь жил, чтобы готовить еду. На завтрак имелось ситро в мутной бутылке, четвертинка хлеба, пара бубликов и початая пачка папирос. Из крана в санузле вытекала ржавая вода, но Алексей давно усвоил: если долго на нее смотреть, она уже не кажется такой ржавой и холодной. В полу был слив, а для принятия «душа» вполне подходил эмалированный тазик.
Он оттирался грубой мочалкой, потом опять мылился, набирал воду…
Вечер был мягкий, темнело не быстро. В городе Одессе начиналось жаркое лето.
В квартире было душно. Алексей вынес стул на балкон, закурил, наслаждаясь своеобразной атмосферой одесского дворика. Борис Аркадьевич оставил в покое свою немецкую «ласточку» и удалился. Было слышно, как Роза Леопольдовна отчитывает своего обездвиженного мужа: «Жорик, я тебя умоляю, убери же с прохода свою единственную ногу, я устала об нее запинаться! И признайся же, горе мое, ты имеешь сегодня планы на ужин?»
Ребятне надоело гонять мяч, пацаны разбрелись по квартирам. Сверху что-то упало, покатилось. Потом раздались крики, заработал суровый отцовский ремень – хлопки сопровождались жалобным визгом. «Моня, ну шо ты нам сердце рвешь? – кричала женщина. – Стой спокойно, отец лучше знает, что с тобой надо делать! Не маши, говорю, руками – простудишься!»
На другом конце дома еще одна голосистая особа на весь двор отчитывала своего отпрыска: «Лева, я свихнусь через тебя! Ты только что убил пластилинового фашиста, а теперь этими же руками ешь хлеб!» При этом она огрызалась на сожителя, восклицала, что лучше всего на свете мы знаем, как воспитывать чужих детей!
Это звучало как музыка, и уходить не хотелось. Слева, в перпендикулярной части здания, с душераздирающим скрипом отворилась балконная дверь, при этом чуть не вывалились стекла, вышел мужчина в тельняшке, стал чиркать спичками. Ему было под сорок, худощавый, с вытянутым скуластым лицом. Он покосился на Алексея, кивнул. Лавров отозвался аналогичным кивком. Мельком с соседом они уже встречались, но не разговаривали. Если с каждым в этом доме затевать беседу, то спать будет некогда.
– Спички отсырели, не горят, ломаются, – проворчал мужчина. – Эй, сосед, брось зажигалку, если не боишься.
Алексей бросил. Сосед поймал, как ловко закрученный мяч, засмеялся, прикурил, швырнул обратно. Пришлось податься вперед, выбросив руку, при этом майор чуть не свалился с балкона, задрожали шаткие перила. Но зажигалку поймал.
– Прошу пардона, товарищ, – заулыбался сосед, оказавшийся при ближайшем рассмотрении не таким уж букой. – Рука иногда дрожит – старые болячки дают знать. А вы неплохо подготовлены, обладаете отменной реакцией.
– Спасибо. – Рука слегка побаливала. Так можно и кость вывернуть из плечевой сумки.
Впрочем, особой разговорчивостью сосед не отличался: он прислонился к перилам, с удовольствием затянулся. Справа на противоположном балконе объявилась разбитная пышногрудая особа – Галка Тищенко, местная достопримечательность. Халатик в застиранную розочку едва вуалировал бедерную часть, а сверху открывалось умопомрачительное декольте. Галке было слегка за тридцать, «официально» она представлялась вдовой героического советского летчика, нигде не работала, жила непонятно на что, детей не имела. Люди опасливо шептались, что нужно держаться от нее подальше – та еще охотница на одиноких мужчин. Галка плевать хотела на общественное мнение, вела себя раскованно – всегда, хоть чуть-чуть, показывала кусочек неувядающего тела. Сейчас она опять смотрела с намеком – при этом мужчина слева от Лаврова ее почти не интересовал. «Не дура ли? – подумал Алексей. – Скажу, где служу, – от страха с балкона свалится».
– Доброго вам вечера, Алексей Михайлович, – плотоядно улыбнулась Галка, и как-то сама собой расстегнулась еще одна пуговка на халате. Очевидно, Галка научилась это делать силой мысли.
– И вам добрый вечер. – Алексей с усилием отвел взгляд от декольте, стал делать вид, что он сегодня «не такой».
– Скучаете, Алексей Михайлович?
– Нет.
– Как жаль… – Галка сокрушенно вздохнула и устремила исполненный жеманства взгляд на соседа слева – как на запасной вариант. Тот выбросил папиросу и засмеялся:
– Что, Галина Сергеевна, теперь будете мне глазки строить?
– А что, я тебе гараж должна построить? – отрезала дама, и все засмеялись. Рыба в сети сегодня не шла, Галка это быстро смекнула и покинула балкон, изобразив напоследок что-то бедрами. Дескать, я ушла, но всегда могу вернуться. Сосед задумчиво уставился на закрывшуюся дверь. Потом поймал взгляд майора, неуверенно улыбнулся:
– Ну, что, сосед, передернем затворы?
– Не, давай без меня. Подобный тип барышень – не мой. Лучше посплю, а утром на работу.
– Я тоже не в восторге от таких гражданок, – поддержал сосед. – Предпочитаю не очень падших. А на Галке клейма ставить негде. Всякое, конечно, приходилось на себя взваливать, да и жалко этих баб… но это на крайний случай. Кстати – Чепурнов, – представился сосед, – Николай Чепурнов. Две недели, как из госпиталя, списан в запас.
– Сочувствую. Не повезло, Николай.
– Это точно, – согласился сосед. – Сам родом из Новороссийска, а вот надо же, судьба забросила в этот город, от которого я почему-то не в восторге…
Чепурнов замолчал, и они оба с интересом уставились на еще одну представительницу слабого пола, возникшую на горизонте. Барышня шла со стороны улицы, миновала подворотню и вошла во двор. Она заметно прихрамывала, отчего двигалась не быстро, и ей при этом было больно.
Женщина закусила губу, бледность выступила на привлекательном лице. Ей было меньше тридцати, хорошо сложена, одета в простенькую юбку, жакет, пепельные волосы были аккуратно пострижены. Она не выставляла напоказ свои прелести, как это делала Галка, но одежда плавно облегала ее фигуру, и при взгляде на нее не возникала необходимость что-то домысливать.
Барышня была хороша собой, и только эта досадная хромота все портила. С тросточкой было бы не так болезненно, но до тросточки она еще не дозрела. Какая же женщина на это пойдет! Она прошла мимо «Мерседеса» без колес, подняла голову. У девушки были большие печальные глаза. Она сдержанно кивнула Лаврову, потом Чепурнову, потом свернула влево, вошла в подъезд. Та же история – с этой особой Алексея никто не знакомил, пару раз поздоровались, столкнувшись во дворе.
– А вот эта дамочка мне по нраву, – прокомментировал Чепурнов. – С ней можно… Не повезло только милашке, охромела малость. Кстати, это Марина Одинцова, тоже демобилизована из армии, работает медсестрой в городской больнице где-то в центре. Не замужем, детей нет, пару дней назад заметил ее на базаре – капусту покупала, приценивалась к товару… Честно говоря, засмотрелся – хороша собой, какая-то неброская трогательная привлекательность. Кабы еще на месте стояла… – Чепурнов смущенно кашлянул. – Подойти захотел, помочь донести покупки, а потом, если повезет, и знакомство продолжить… Она вдруг увидела меня, я смутился, как школьник, сделал вид, что не узнал… В общем, как на службе: отчет из трех «О». – Сосед натянуто засмеялся. – Обнаружен, обстрелян, отошел…
– В разведке служил, Николай?
– Так точно, в ней. Гвардии капитан Чепурнов, командир разведывательной роты 280-й стрелковой дивизии второго формирования 13-й армии генерал-майора Пухова. Последнее место службы – оборонительная операция на Орловско-Курском направлении. Всыпали нам тогда немцы, от роты треть осталась, все смешалось… Пробили брешь в нашей обороне, всех туда и бросили. Мы прикрывали позиции истребительного батальона штурмовых орудий. Последнее, что помню, – снаряд взорвался рядом с блиндажом. Все полегли, а во мне – ни одного осколка. Зато контузия такая, что мама не горюй. Сознание на нуле, за мертвого приняли, чуть в общую кучу не бросили. Потом передумали, так и быть, в медсанбат отправили… Первые месяцы почти не шевелился, кормили с ложечки, потом память долго восстанавливалась, припадки случались, на людей, говорят, бросался… Спасибо медикам, что в дурдом не отправили, насилу излечился. До сих пор ночами дрожь охватывает, галлюцинации прут, таблетки горстями глотаю… – Скулы капитана побелели. – В военкомат ходил, хотел обратно в действующую армию, а то каким-то симулянтом себя чувствую. Документы из госпиталя показываю, те за головы хватаются, дескать, ну тебя, товарищ гвардии капитан, держись от армии подальше, ты там опаснее фашиста будешь… Днем нормально себя чувствую, бывает, и ночами сплю как младенец, а порой куролесить начинаю… Сам-то где служишь? – сменил тему сосед. – Видел, ты в майорской форме щеголяешь.
– Ничего, – фыркнул Бабич. – Всплыли новые сведения – Рыхлин и Штыренко корешились с неким типом по фамилии Трубников. Об этом рассказал начальник 3-го гаража Крючко. Он однажды видел, как Рыхлин, Штыренко и этот Трубников сидели в пивной на Малой Арнаутской и тихо беседовали. Трубников – заведующий угольным складом на Мясницкой.
– Угольным складом? – сморщился Чумаков. – Мелковато.
– Дубина. – Бабич для наглядности постучал по макушке. – Представь, сколько всего можно спрятать в угле. Крючко это вспомнил уже под вечер, помчались на адрес к Трубникову, это улица Малая Зыряновская, коммунальная квартира, старушка нас пустила, долбились к Трубникову в комнату, потом взломали замок, а он там лежит на кровати такой…
– Какой? – не понял Алексей. – Мертвый, что ли?
– А какой же? Весь в крови…
– Пытались выяснить, кто убил?
– Так Трубников и убил, товарищ майор… Самоубийство, хочу сказать, – Бабич смутился: – Окно закрыто изнутри, старушка уверяет, что никто посторонний в квартиру не заходил. Трубников нарисовался часов в шесть, тут же ему кто-то позвонил, он сильно расстроился, заперся в комнате. Ну, и «не вынесла душа поэта»…
– Может, приказали? – предположил Чумаков.
– Может, приказали, – допустил Бабич. – Странный приказ, но чего в жизни не бывает. Тупым ножом горло себе резал, представляете? Заточить – не судьба. Старушка слышала хрипы, но подумала, что сосед во сне храпит…
– Разветвляется наше дело, – вставил Казанцев. – Мы бегом на телефонную станцию, выяснили, откуда звонили. Телефон стоит на проходной судоремонтного завода на Пересыпи, и позвонить мог кто угодно, причем остаться незамеченным – там удобный угол, и вахтер не видит. Завтра с утра мы навестим завод, попробуем выяснить, кто звонил. А также отработаем связи Трубникова. Но что-то мне подсказывает, что опять упремся в тупик. Эти черти – изворотливые и вряд ли так легко подставятся…
– Зайдем с другой стороны, – перебил Лавров. – Вы кое-что не знаете, товарищи офицеры, настало время посвятить вас в сакральные вещи. Раньше были сомнения, что эти дела не связаны между собой, сейчас они развеялись.
Его слушали в угрюмом молчании. Осадчий чертыхнулся, когда окурок обжег руку, бросил под ноги, растоптал и как-то незатейливо утрамбовал носком в щель между половицами.
– Фиктивный партизанский отряд? – изумленно пробормотал Чумаков. – На самом деле?
– Нет, рядом, – огрызнулся Лавров. – Пошутить решил, настроение вам поднять. Есть подозрение, что автобаза – часть этого плана. Агентурная сеть включает в себя не только липовых партизан, но и тех, кто на поверхности. По этим «ложным опятам» мы сегодня нанесли удар – нанесли случайно, потеряли при этом много людей… Не уверен, что причинили им серьезный ущерб, но пару звеньев из цепи выбили.
– Чудны же дела, – покрутил шеей Осадчий. – Значит, уголовщина исключается… Вот черт, и на хрена туда сунулся Володька Огаревич? – Старший лейтенант досадливо щелкнул пальцами.
– Теперь вы представляете нашу задачу. Эта компания никуда не делась, она здесь, в городе. Предатели рядятся под добропорядочных граждан, выставляют себя фронтовиками, борцами с оккупантами. А на деле – «пятая колонна», убивающая нас по ночам. Для начала нужно проанализировать все партизанское движение в Одессе, составить список отрядов – даже немногочисленных групп. Реестр, так сказать. Побеседовать с людьми – в основном они здесь, никуда не делись. Ни в коем случае не проговоритесь, будто нам известно про фиктивный партизанский отряд. Врите что попало. Пусть подозревают, правду все равно не узнают. Как будут готовы списки, начать отсев. Если человек воюет с 41-го или 42-го, если у него добрая репутация, которую могут подтвердить многие люди, и все это подтверждается документами… такого, разумеется, исключим. Всю массу людей перебирать бессмысленно, начнем с командиров. Будьте психологами, как бы ни претило это слово, составляйте психологические портреты. Смотрите, кто врет, мотайте на ус. Наша группа работает только по этому направлению – оно важнейшее. Про остальные дела забудьте, СМЕРШ – это не только мы с вами. О чем задумался, Казанцев? Вспоминаешь, что гласит по этому поводу мудрость веков?
– Причудливо как-то, товарищ майор. Нет, теоретически такое возможно. Ну что ж, давайте поиграем.
– В ля-миноре, – ухмыльнулся Бабич.
– Это факт, и смотрите не проколитесь. Сведения конфиденциальные, о деле – никому, даже коллегам и вышестоящим лицам. Работу начинаем с утра – вдумчиво и кропотливо. Не забывайте, нас считают одиозной структурой, поэтому для нас открыты все двери. Допустимы ситуации, когда цель оправдывает средства. Использовать все возможные каналы, вплоть до уголовных. Увы, мы не милиция, стукачей в уголовной среде не держим – поэтому допускаю использование втемную сотрудников РКМ. Повторяю, втемную. Теперь давайте по очереди – где вас найти в неслужебное время.
Он открыл блокнот, приготовил карандаш. Семейные в отделе имелись, но жены, слава богу, находились далеко. Осадчий и Чумаков проживали в офицерском общежитии недалеко от Управления, для их вызова требовался лишь телефонный звонок на вахту. Казанцеву предоставили комнату в коммунальной квартире через дорогу от них – в коридоре также имелся телефонный аппарат. Лучше всех устроился Бабич: он жил в том же доме, что и Казанцев, но в другом подъезде и на самом верху, где была застекленная мансарда. Посыльный мог вызвонить его за четыре минуты. Денежное довольствие выдавали исправно, и он мог позволить себе аренду – выплачивал старушке-хозяйке небольшую сумму и подкармливал ее продуктами из пайка.
Алексей старательно записал адреса и телефоны. Личная жизнь офицеров разнообразием не отличалась – работа, несколько часов на сон. Сами себя обшивали и обстирывали. Впрочем, Казанцев, говоря о себе, загадочно улыбался, а потом признался, что личная жизнь начинает налаживаться – всегда мечтал познакомиться с очаровательной одесситкой. Бабич подтвердил – девушка неплохая, как-то встретил этих голубков, гуляющих по Французскому бульвару. Хотя нос у мадемуазель мог бы быть и поменьше. «Да что ты понимаешь в женских носах?» – начал было закипать Вадим, и Лаврову пришлось принимать меры по пресечению «беспорядков».
Уже смеркалось, когда майор покинул Управление и пешком отправился на квартиру. Внешний вид офицера внимания не привлекал. Сотрудники СМЕРШ носили общевойсковую форму, и кобура на ремне людей не смущала.
Небо становилось серым. Встречные военные отдавали честь, украдкой поглядывали молодые (и не очень) дамы, иногда оборачивались. Он чувствовал спиной их многозначительные взгляды. Вечер был теплый, безветренный, в окнах поблескивали лучики заходящего солнца.
Никто не помнит, как возник этот хутор – очень давно, но Одесса уже стояла. Населяли его молдавские крестьяне, и название он обрел соответствующее – Молдаванка. Потом территория посреди современной Одессы принадлежала семье Картамышевых – представителей дворянского рода Российской империи; а после них стала непосредственно городом.
Район не блистал красотой и благоустройством. Но именно здесь находились знаменитые одесские дворики, воспетые еще Бабелем – неплохим писателем, но, к сожалению, шпионом и антисоветчиком, получившим по заслугам в 1940 году.
В этом районе была особая атмосфера. Словно окунаешься в другой мир. Ободранные дворики, соединенные между собой подворотнями, отслоившаяся штукатурка, оконные стекла, переклеенные бумажной лентой.
Гражданки еврейского вида перекликались на балконах, звучал непринужденный смех. Повсюду сохло белье, между простынями шныряла голопузая ребятня. Высота зданий не превышала трех этажей. С балконов свешивались вьющиеся растения, алели цветы в горшках.
Алексей миновал ряд подворотен, вошел во двор изогнутой буквой «П» трехэтажки. Этой местности были неподвластны политические катаклизмы, войны, прочие внешние воздействия. Штукатурка вздулась и практически осыпалась, с электрических столбов свисали провода, порой невозможно было понять, где электрический провод, а где бельевая веревка и чем они отличаются друг от друга.
Евреев гитлеровский режим уничтожил под корень, но теперь они опять тут жили. Во дворе стоял облезлый «Мерседес», в его чреве ковырялся хромоногий ветеран всех войн дядя Боря – покрытый шрамами пожилой субъект с вечным сивушным запахом изо рта. У «Мерседеса» отсутствовали колеса, но это не имело значения – главное, что двигатель сохранился! И, похоже, на своем поприще дядя Боря преуспел: при повороте ключа двигатель издавал странные звуки, отдаленно напоминающие звук заводящегося автомобильного мотора.
– Мое почтение, – раскланялся дядя Боря перед офицером Красной Армии.
– И вам не хворать, – улыбнулся Алексей. – Починили свою машину, дядя Боря? Поедете куда?
– Поеду, товарищ майор. – Инвалид улыбался, но в глазах, обведенных морщинами, притаилась настороженность. – Колеса добуду, еще кое-что подремонтирую и поеду в Николаев – племяш там у меня.
– Ой, вы полюбуйтесь на него! – заорала с балкона второго этажа пышнотелая особа по имени Роза Леопольдовна. – Поедет он, да как же, не смешите мои тапочки! Коляску себе купи инвалидную и езжай куда хочешь! А еще раз заведешь свой рыдван, Борис Аркадьевич, я на него воду вылью и горшками забросаю!
– Роза Леопольдовна, ну что вы разоряетесь без копейки денег! – не остался в долгу дядя Боря. – Шо вам с моей тарантайки? Она вам жить мешает? Так заткните уши, а лучше пропадите куда-нибудь пропадом, мы вам будем очень благодарны!
– Ах ты, старый ведун, ну, погоди, дождешься у меня! – взорвалась Роза Леопольдовна и тут же расплылась до ушей, подбоченилась, как-то даже похорошела. – Ой, а я вас не заметила. Здравствуйте вам. Как ваши дела? Как здоровье ваше драгоценное?
– Благодарствую, Роза Леопольдовна. – Алексей учтиво улыбнулся. – Пока не болен, бог миловал.
Когда он входил в подъезд, пробиваясь через жесткие стебли свисающего с козырька хмеля, во дворе опять разгорелась перепалка. «Роза Леопольдовна, шо вы возбудились, как уголовное дело? – возмущался старик. – Ступайте вон к своему благоверному, возбудитесь, как женщина!»
Благоверный был на пятнадцать лет старше Розы, имел одну ногу, спокойный характер и почти всегда лежал. Эвакуация в стылом Архангельске добила мужчину.
Роза Леопольдовна тоже за словом в карман не лезла, пожелала старику до конца дней сношаться только с бесколесной механикой и вообще не тянуть с присутствием в этом мире.
Подобный диалог не значил, что эти двое недолюбливали друг друга. Но невозможно же постоянно рассыпаться в любезностях?
Лестница скрипела, как сварливая женщина. Стены имели умопомрачительный вид – в них обнажилось все, что могло обнажиться. Но дверь в квартиру на втором этаже была сравнительно крепкой, изнутри запиралась на два замка, а для самых боязливых имела еще и шпингалет, как на оконной раме.
Алексей опустился на стул в пустой прихожей, посидел неподвижно, сбрасывая груз тяжелого дня. Слишком много накопилось в голове, хотелось навести порядок, разложить все по полочкам.
Квартира была небольшой: две комнаты, балкон во внутренний двор и крохотная кухня, в которой не было даже плитки. Но он не для того здесь жил, чтобы готовить еду. На завтрак имелось ситро в мутной бутылке, четвертинка хлеба, пара бубликов и початая пачка папирос. Из крана в санузле вытекала ржавая вода, но Алексей давно усвоил: если долго на нее смотреть, она уже не кажется такой ржавой и холодной. В полу был слив, а для принятия «душа» вполне подходил эмалированный тазик.
Он оттирался грубой мочалкой, потом опять мылился, набирал воду…
Вечер был мягкий, темнело не быстро. В городе Одессе начиналось жаркое лето.
В квартире было душно. Алексей вынес стул на балкон, закурил, наслаждаясь своеобразной атмосферой одесского дворика. Борис Аркадьевич оставил в покое свою немецкую «ласточку» и удалился. Было слышно, как Роза Леопольдовна отчитывает своего обездвиженного мужа: «Жорик, я тебя умоляю, убери же с прохода свою единственную ногу, я устала об нее запинаться! И признайся же, горе мое, ты имеешь сегодня планы на ужин?»
Ребятне надоело гонять мяч, пацаны разбрелись по квартирам. Сверху что-то упало, покатилось. Потом раздались крики, заработал суровый отцовский ремень – хлопки сопровождались жалобным визгом. «Моня, ну шо ты нам сердце рвешь? – кричала женщина. – Стой спокойно, отец лучше знает, что с тобой надо делать! Не маши, говорю, руками – простудишься!»
На другом конце дома еще одна голосистая особа на весь двор отчитывала своего отпрыска: «Лева, я свихнусь через тебя! Ты только что убил пластилинового фашиста, а теперь этими же руками ешь хлеб!» При этом она огрызалась на сожителя, восклицала, что лучше всего на свете мы знаем, как воспитывать чужих детей!
Это звучало как музыка, и уходить не хотелось. Слева, в перпендикулярной части здания, с душераздирающим скрипом отворилась балконная дверь, при этом чуть не вывалились стекла, вышел мужчина в тельняшке, стал чиркать спичками. Ему было под сорок, худощавый, с вытянутым скуластым лицом. Он покосился на Алексея, кивнул. Лавров отозвался аналогичным кивком. Мельком с соседом они уже встречались, но не разговаривали. Если с каждым в этом доме затевать беседу, то спать будет некогда.
– Спички отсырели, не горят, ломаются, – проворчал мужчина. – Эй, сосед, брось зажигалку, если не боишься.
Алексей бросил. Сосед поймал, как ловко закрученный мяч, засмеялся, прикурил, швырнул обратно. Пришлось податься вперед, выбросив руку, при этом майор чуть не свалился с балкона, задрожали шаткие перила. Но зажигалку поймал.
– Прошу пардона, товарищ, – заулыбался сосед, оказавшийся при ближайшем рассмотрении не таким уж букой. – Рука иногда дрожит – старые болячки дают знать. А вы неплохо подготовлены, обладаете отменной реакцией.
– Спасибо. – Рука слегка побаливала. Так можно и кость вывернуть из плечевой сумки.
Впрочем, особой разговорчивостью сосед не отличался: он прислонился к перилам, с удовольствием затянулся. Справа на противоположном балконе объявилась разбитная пышногрудая особа – Галка Тищенко, местная достопримечательность. Халатик в застиранную розочку едва вуалировал бедерную часть, а сверху открывалось умопомрачительное декольте. Галке было слегка за тридцать, «официально» она представлялась вдовой героического советского летчика, нигде не работала, жила непонятно на что, детей не имела. Люди опасливо шептались, что нужно держаться от нее подальше – та еще охотница на одиноких мужчин. Галка плевать хотела на общественное мнение, вела себя раскованно – всегда, хоть чуть-чуть, показывала кусочек неувядающего тела. Сейчас она опять смотрела с намеком – при этом мужчина слева от Лаврова ее почти не интересовал. «Не дура ли? – подумал Алексей. – Скажу, где служу, – от страха с балкона свалится».
– Доброго вам вечера, Алексей Михайлович, – плотоядно улыбнулась Галка, и как-то сама собой расстегнулась еще одна пуговка на халате. Очевидно, Галка научилась это делать силой мысли.
– И вам добрый вечер. – Алексей с усилием отвел взгляд от декольте, стал делать вид, что он сегодня «не такой».
– Скучаете, Алексей Михайлович?
– Нет.
– Как жаль… – Галка сокрушенно вздохнула и устремила исполненный жеманства взгляд на соседа слева – как на запасной вариант. Тот выбросил папиросу и засмеялся:
– Что, Галина Сергеевна, теперь будете мне глазки строить?
– А что, я тебе гараж должна построить? – отрезала дама, и все засмеялись. Рыба в сети сегодня не шла, Галка это быстро смекнула и покинула балкон, изобразив напоследок что-то бедрами. Дескать, я ушла, но всегда могу вернуться. Сосед задумчиво уставился на закрывшуюся дверь. Потом поймал взгляд майора, неуверенно улыбнулся:
– Ну, что, сосед, передернем затворы?
– Не, давай без меня. Подобный тип барышень – не мой. Лучше посплю, а утром на работу.
– Я тоже не в восторге от таких гражданок, – поддержал сосед. – Предпочитаю не очень падших. А на Галке клейма ставить негде. Всякое, конечно, приходилось на себя взваливать, да и жалко этих баб… но это на крайний случай. Кстати – Чепурнов, – представился сосед, – Николай Чепурнов. Две недели, как из госпиталя, списан в запас.
– Сочувствую. Не повезло, Николай.
– Это точно, – согласился сосед. – Сам родом из Новороссийска, а вот надо же, судьба забросила в этот город, от которого я почему-то не в восторге…
Чепурнов замолчал, и они оба с интересом уставились на еще одну представительницу слабого пола, возникшую на горизонте. Барышня шла со стороны улицы, миновала подворотню и вошла во двор. Она заметно прихрамывала, отчего двигалась не быстро, и ей при этом было больно.
Женщина закусила губу, бледность выступила на привлекательном лице. Ей было меньше тридцати, хорошо сложена, одета в простенькую юбку, жакет, пепельные волосы были аккуратно пострижены. Она не выставляла напоказ свои прелести, как это делала Галка, но одежда плавно облегала ее фигуру, и при взгляде на нее не возникала необходимость что-то домысливать.
Барышня была хороша собой, и только эта досадная хромота все портила. С тросточкой было бы не так болезненно, но до тросточки она еще не дозрела. Какая же женщина на это пойдет! Она прошла мимо «Мерседеса» без колес, подняла голову. У девушки были большие печальные глаза. Она сдержанно кивнула Лаврову, потом Чепурнову, потом свернула влево, вошла в подъезд. Та же история – с этой особой Алексея никто не знакомил, пару раз поздоровались, столкнувшись во дворе.
– А вот эта дамочка мне по нраву, – прокомментировал Чепурнов. – С ней можно… Не повезло только милашке, охромела малость. Кстати, это Марина Одинцова, тоже демобилизована из армии, работает медсестрой в городской больнице где-то в центре. Не замужем, детей нет, пару дней назад заметил ее на базаре – капусту покупала, приценивалась к товару… Честно говоря, засмотрелся – хороша собой, какая-то неброская трогательная привлекательность. Кабы еще на месте стояла… – Чепурнов смущенно кашлянул. – Подойти захотел, помочь донести покупки, а потом, если повезет, и знакомство продолжить… Она вдруг увидела меня, я смутился, как школьник, сделал вид, что не узнал… В общем, как на службе: отчет из трех «О». – Сосед натянуто засмеялся. – Обнаружен, обстрелян, отошел…
– В разведке служил, Николай?
– Так точно, в ней. Гвардии капитан Чепурнов, командир разведывательной роты 280-й стрелковой дивизии второго формирования 13-й армии генерал-майора Пухова. Последнее место службы – оборонительная операция на Орловско-Курском направлении. Всыпали нам тогда немцы, от роты треть осталась, все смешалось… Пробили брешь в нашей обороне, всех туда и бросили. Мы прикрывали позиции истребительного батальона штурмовых орудий. Последнее, что помню, – снаряд взорвался рядом с блиндажом. Все полегли, а во мне – ни одного осколка. Зато контузия такая, что мама не горюй. Сознание на нуле, за мертвого приняли, чуть в общую кучу не бросили. Потом передумали, так и быть, в медсанбат отправили… Первые месяцы почти не шевелился, кормили с ложечки, потом память долго восстанавливалась, припадки случались, на людей, говорят, бросался… Спасибо медикам, что в дурдом не отправили, насилу излечился. До сих пор ночами дрожь охватывает, галлюцинации прут, таблетки горстями глотаю… – Скулы капитана побелели. – В военкомат ходил, хотел обратно в действующую армию, а то каким-то симулянтом себя чувствую. Документы из госпиталя показываю, те за головы хватаются, дескать, ну тебя, товарищ гвардии капитан, держись от армии подальше, ты там опаснее фашиста будешь… Днем нормально себя чувствую, бывает, и ночами сплю как младенец, а порой куролесить начинаю… Сам-то где служишь? – сменил тему сосед. – Видел, ты в майорской форме щеголяешь.