Подмосковная ночь

– Но этого не может быть… – пробормотала Лидия Константиновна.

– Как же не может? Пантелея экспроприировал с телегой, доктора арестовал и до станции его довез, а там Терешин помог усадить его в поезд. Ехать-то доктор не хотел…

– Вот тебе, матушка, и Юрьев день, – неизвестно к чему ляпнул Платон Аркадьевич и сам смутился.

– И Горбатов ему помогал, – добавила гостья. – Все суетился, бегал вокруг…

– Как Горбатов? – вырвалось у учителя. – Он же всегда…

– Вот, вот, и нахваливал доктора, и говорил, какой тот знающий, а сам-то? Да! Я вам не сказала, что Кирюху он тоже с собой забрал…

– Кирюху тоже арестовали? – спросила Лидия Константиновна с трепетом.

– Ну, не знаю, но он поехал вместе с этим вашим в Москву. И доктора они повезли. И фельдшер с ними…

Лидия Константиновна, побледнев, отставила тарелку.

– Я… Может быть, вы хотите поужинать с нами?

И гостья осталась, но не смогла сообщить им ничего утешительного. На станции доктора видели несколько человек, и лицо у него было, как у приговоренного к смертной казни. С двух сторон его держали фельдшер и Кирюха, а Опалин занимался билетами, говорил с Терешиным, с Марфой, которая служит билетершей, и даже прикрикнул на кого-то из любопытных, которые случились поблизости, и велел им не задерживаться и заниматься своими делами.

– Я вам говорила, что он опасен, – не удержавшись, напомнила Лидия Константиновна учителю после того, как гостья ушла.

Киселеву кусок не лез в горло. Он пытался понять, зачем Опалину понадобилось арестовать доктора, и не видел даже тени логики, не то что ее самой. Вошел Свешников, объявил, что Даша рвется в дом и он не может ее сдержать. И вообще он не привратник, если уж на то пошло.

– Пусть войдет, – сказал Платон Аркадьевич.

Даша влетела вихрем и набросилась на них с расспросами. Она желала знать, правда ли то, о чем болтают в деревне – что Опалин арестовал врача и увез его в Москву.

– Мы знаем не больше, чем ты, Даша, – сказала Лидия Константиновна. – Как ни обидно признать, но похоже, что это так.

Даша расплакалась, стала сбивчиво говорить, что Кирюха, наверное, оговорил доктора, и что он наврал чего-нибудь Опалину, а тот, дурак, поверил. И хотя она ничего не знала и не понимала, что происходит, Платон Аркадьевич поймал себя на мысли, что Опалин действительно слишком молод и что кто-то из деревенских и впрямь мог оговорить несчастного Виноградова.

– Ваня все время общался с приезжими комсомольцами, – заметил он. – Что они-то говорят? Может, они знают, в чем дело?

По лицу Даши он понял, что она не спрашивала ни Проскурина, ни Демьянову, но что она ухватилась за поданную ей идею и теперь от них не отвяжется.

Когда дочь кузнеца ушла, кузнечики вовсю скрипели в саду. Платон Аркадьевич вяло доел куриное мясо, не чувствуя вкуса. Ему было неприятно признать перед самим собой, что Опалин сумел застать его врасплох. «Разумеется, это от глупости. Что-то ему наклепали на бедолагу врача… Неужели он сам не понимает, какая он свинья? Ведь Виноградов тяжело болен…»

Он размышлял – и в то же время вспоминал, что Опалин произвел на него впечатление кого угодно, только не глупца, и что, несмотря на молодость, он был въедлив, последователен и упорен. «Значит, он решил, что ему проще закончить свое дело, арестовав Виноградова, – подумал Киселев. – Кого-то же надо арестовать, чтобы отчитаться, и вовсе не просто так ему дали с собой эту бумажку». Думать об этом было так противно, что он ощутил во рту вкус ржавчины. «Вот оно, новое поколение, ради которого мы проливали кровь… Сволочи и карьеристы, которые идут по головам. Конечно, ему удобно будет иметь дело с Виноградовым. Отберет у него морфий, и бедняга что угодно подпишет…»

На следующее утро Киселев встал в прескверном настроении, которое ничуть не улучшилось, когда он увидел, что у Лидии красные глаза, и понял, что ночью она плакала. Явился Пантелей, но вел себя вежливо, ничего не требовал и только намекнул, что племянник ему нужен для работ, а теперь, когда его увез с собой Опалин, все стало как-то зыбко и странно.

– Мы понятия не имеем, вернется ли товарищ Опалин, – сказала Лидия Константиновна с раздражением. – А что касается судьбы вашего племянника… Если он не арестован, то, наверное, вернется.

Пантелей шмыгнул носом, надел картуз, который мял в руках, и решился.

– Фельдшер утром вернулся, – сказал он.

– И что? – спросил Платон Аркадьевич напряженным голосом.

– Принимает.

– А о докторе он что-нибудь сказал?

– Сказал, заболел.

– На Лубянке он заболел, – проговорила Лидия Константиновна, не сдержавшись, едва Пантелей ушел. – Болезнь известная…

– Угрозыск – не ГПУ, – сказал учитель. – И они не на Лубянке, а где-то в другом месте.

– Ах, не говорите, чего не знаете, – напустилась на него учительница, которую обуревали дурные предчувствия. – Вы можете поручиться, что с доктором сейчас все в порядке? Вот! Вы не можете, и я не могу, и никто не может…

Опалин вернулся в третьем часу и, видя, как он идет к усадьбе, сдвинув фуражку на затылок, Лидия Константиновна вся передернулась.

– Я не могу с ним говорить… Видеть его не могу. Уж лучше вы, Платон Аркадьевич…

Она убежала к себе во флигель, повалилась на стул и обхватила пальцами виски. Перед внутренним взором неожиданно явилась старая картинка: страус прячет голову в песок. «Да, я страус, – подумала Лидия Константиновна с тоской, – трусиха… Жалкая трусиха». Она не представляла себе, как теперь будет общаться с человеком, который схватил несчастного доктора, как будет смотреть ему в глаза. «И фельдшер помог! А я-то считала его приличным человеком…» Минуты текли, она опустила руки и сидела, устремив взгляд в никуда. В голове вдруг ожило видение из прошлой жизни: дамы в шляпках и платьях почти до пят, с ракетками в руках, и управляющий Чернецкий, как всегда оживленный и галантный после партии в теннис. Соперницы его постоянно подозревали в том, что он играет не в полную силу, потому что он мог ударить по мячу так, что не было никакой возможности отбить его. «Да, теннис… и мирная жизнь… – думала Лидия Константиновна, расчувствовавшись и шмыгая носом, – и ведь не ценили же, ничего не ценили, и я не ценила. Проклятое самодержавие, свергнем царя – ну и свергли, и такое полезло на свет из всех щелей… Бесы. Нет, какие тут бесы, – тотчас поправила она себя, – ведь я же знала этих мужичков, видела их, и тех, которые в соседних имениях резали помещиков, тоже видела… При царе шапки ломали и благодарили за каждую малость, а потом… Но откуда же мы знали, что они настолько нас ненавидят. Пушкин первый понял, когда писал про Пугачева, а лучше всего понял Достоевский… И зря Платон Аркадьевич считает, что Толстой…»

Она услышала, как скрипнула дверь, и подняла голову.

– Можно войти? – спросил учитель.


Лидия Константиновна сразу же заметила, что вид у него озадаченный.

– Что он вам сказал? – нервно спросила она. – За что он…

– Да не арестовал он доктора, ничего подобного, – проворчал Платон Аркадьевич. – Морфий в больнице кончился, Горбатов застал доктора, когда тот пистолет вынимал из стола… Виноградов сделал вид, что ничего особенного не происходит, но фельдшер же знает его. Позже тайком забрал пистолет и пошел к Опалину, просить помощи. Мол, так и так, лазил за пистолетом… и впервые за все время, что Горбатов с ним знаком, не побрился… Опалин и сказал – везем его в Москву, в лечебницу, немедленно. Позвали Кирилла на подмогу… Ну и повезли. А все решили, что доктора арестовали…

Лидия Константиновна смотрела на него широко распахнутыми глазами. Выражения ее лица он не понимал.

– И вы ему поверили? – спросила она.

– Ордер как был при нем, так и остался, – ответил Киселев, пожав плечами. – Он мне его показал. Могу Кирюху расспросить, если хотите – он вернулся с Опалиным.

– Да, съездите в деревню и расспросите его, – сказала Лидия Константиновна решительно.

Свешников запряг лошадь, и Платон Аркадьевич отправился в деревню, где Кирюха, стоя возле избы Пантелея, рассказывал обступившим его деревенским жителям о Москве.

– Церквей столько, что голова кружится… Дома огромные… Каменные! А транваи-то, транваи! Как я увидел, так и обомлел… Катит себе по улице и звенит! А внутри люди…

– Ты лучше расскажи, в какую лечебницу Виноградова определили, – вмешался Платон Аркадьевич.

– Большая лечебница, с вывеской, – с готовностью ответил Кирюха. – Внутри лекарствами в нос шибает, я аж чихать стал… Дохтур главный к нам вышел, правда, не сразу, Ваня на какого-то служителя накричал маленько… Тот сказал, они, мол, с улицы не принимают. Тут Ваня ему всякого пообещал… разного… Ну, привел тот дохтура. Дохтур с бородкой, ва-ажный такой… Строгий! Ваню пробрал – здесь кричать нельзя, что вы себе позволяете… Но потом увидел Виноградова, смягчился. Ваня с ним долго говорил, с главным-то… Фельдшер тоже иногда вставлял словечко не по-нашему. Мне говорить было нечего, так что я молчал…

Он продолжал возбужденно трещать, и в его речи причудливо смешались важный доктор, мощеные московские улицы, столовая, в которой можно взять сахар к чаю, уличные торговки с лотками Моссельпрома, белый хлеб, который продается в булочных, и обилие домов, среди которых немудрено заблудиться. Платон Аркадьевич поглядел на него, вернулся в телегу и велел Свешникову ехать обратно в усадьбу, где объявил Лидии Константиновне, что Опалин сказал чистую правду.

– Странно, что он принял такое участие в человеке, которого едва знал, – заметила та, и Киселев понял, что она еще не готова расстаться с мыслью об Опалине-злодее. – И что мы будем теперь делать без доктора? Горбатов разве что может отвар от вшей посоветовать…

– Вы бы предпочли, чтобы Виноградов застрелился от безысходности? – не удержался учитель. – К этому ведь шло…

– Нет, но… хватать человека, тащить его в Москву, насильно помещать в лечебницу… Наверное, я до сих пор не привыкла к большевистскому подходу, – сказала Лидия Константиновна со слабой улыбкой. – Просто мне кажется… Все это случилось как-то очень уж неожиданно…

Однако главная неожиданность этого дня была еще впереди. Когда все трое, собравшись в столовой, обсуждали, из чего устроить ужин, снаружи послышался звук, напоминающий тарахтение мотора. Выглянув в окно, Опалин убедился, что он не ошибся: возле усадьбы остановился открытый черный автомобиль, в котором сидели четверо. На водительском сиденье – шофер в кожаной куртке и такой же кепке, а сзади – Зайцев, незнакомец лет сорока в штатском и еще один в форме. Когда последний вылез наружу и в сопровождении Зайцева неспешным шагом двинулся к дому, его петлицы стали видны четче, и все поняли, что перед ними находится представитель ГПУ.

– Это еще что? – вырвалось у Лидии Константиновны.

Она повернулась к Опалину, но тот нахмурился и ничего не ответил. «Шаги командора», – почему-то подумал Платон Аркадьевич, слыша, как за дверями стучат сапоги вечерних посетителей. Киселев не имел оснований опасаться ГПУ, но он хорошо представлял себе, что может навоображать Лидия, и тревожился за нее. Напольные часы закашлялись и стал бить шесть. С последним ударом человек в форме переступил порог столовой, Зайцев – за ним, отстав на полтора шага. Незнакомец был строен, молод и красив, – но напряженный взгляд его портил это впечатление. Он покосился на петлицы Опалина, внимательно посмотрел на Киселева, на лицо учительницы, которая стояла, механически поправляя шаль на плечах.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал Зайцев тускло, после чего кашлянул и выдавил из себя привычную улыбку. – Вот… Товарищ Берзин из ГПУ приехал, чтобы, так сказать…

– Я уполномочен провести расследование убийства комиссара Стрелковой, – звонким голосом объявил товарищ Берзин.

Тут, надо сказать, Платон Аркадьевич удивился.

– Убийство Стрелковой? Да ведь это когда было…

– И что? – спросил Берзин тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Ты хочешь сказать, что мы должны все забыть, раз это было… не так уж и давно, кстати?

– Я бы попросил вас мне не тыкать, товарищ, – сказал Киселев, глядя в глаза собеседнику. – Мне приходилось общаться с людьми, которые стоят куда выше вас, и они мне не тыкали. Советую вам брать с них пример.

Зайцев закоченел.

– С кем это ты общался, уж не с царем ли? – недобро усмехнулся гость.

– С Троцким и Сталиным он общался, – вмешался Опалин, ухмыляясь. – Он в Красной армии воевал. Ты его за бывшего, что ли, принял? Зря.

– Я думаю, товарищи, вы должны извинить товарища Берзина, – ловко вклинился Зайцев, чтобы разрядить обстановку. – Убитая Стрелкова, э-э, была ему вовсе не чужим человеком, она…

И тут Лидия Константиновна наконец поняла, отчего в присутствии гостя из ГПУ ей было настолько не по себе.

– Ах, – вырвалось у нее, – конечно! Значит, вы ее сын?





Глава 21

Шестеро за столом




Берзин метнул на Зайцева недобрый взгляд. Судя по всему, известие о своем родстве гость приберегал, чтобы выложить в нужный момент, и Зайцев своей неуместной откровенностью испортил ему всю игру.

– Это не имеет никакого значения, – сказал Берзин учительнице.