Подмосковная ночь
Часть 13 из 35 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Хорошо, тебя не было, а кто был? Лидия была?
Киселев напрягся. Ему не понравилось, что его знакомую и, как он считал, близкого человека назвали запросто по имени, без отчества. Это могло значить… в общем, это не предвещало ничего хорошего.
– Лидия Константиновна тогда умирала от тифа, – ответил он мрачно. – Она ничего не помнит. Конечно, когда она пришла в себя, ей рассказали.
– Кто рассказал?
– Отец Даниил.
– Он что, присутствовал при этом?
– Нет. Присутствовали другие люди – Зайцев, например. Но все они потом рассказывали одно и то же.
– Как топор слетел со стены и убил комиссаршу Стрелкову?
– Это был не топор, а что-то вроде обломка секиры. Или алебарды… Отец Вережниковых собирал коллекцию холодного оружия. Часть после революции растащили – сабли, шпаги, рапиры… Кинжалы у него были очень красивые, в драгоценных ножнах. Ну… это первым делом украли, конечно.
– Дальше, – буркнул Опалин, насупившись.
– А что тут говорить? Однажды в усадьбе появилась эта комиссарша. Она тогда очень лихо порядок в уезде наводила… Стала грозить расстрелами, и все в таком духе. Эта секира, или алебарда, сорвалась со стены, пролетела полкомнаты и ударила ее в шею. Кровь хлынула фонтаном. Ее спутники и опомниться не успели, как она была мертва.
– То есть Стрелкова не стояла рядом с этой штукой…
– Нет. В том-то и дело. И все видели, как это случилось. Но никто не мог объяснить, что это было.
– И кто-то потом даже застрелился от испуга?
– Нет.
– Что, никто из тех, кто с ней был…
– А, вот ты о чем. Погоди, я понял. Нет, все было не так. Они, понимаешь, похоронили ее здесь. И тут они сделали ошибку, потому что… Короче, когда они уехали, через какое-то время ее труп вытащили из могилы и повесили.
– Кто?
– Неизвестно.
– Не верю, – коротко ответил Опалин, и шрам на его виске дернулся.
– Я тебе говорю – меня тогда тут не было. Откуда мне знать?
– А где ты был вообще?
– В Царицыне.
– Детишек учил? – спросил Опалин доброжелательным тоном, и в глазах его мелькнул адский огонек.
– Ты что! Тогда уже не действовало ничего. Хочешь знать, что я делал? – Платон Аркадьевич вздохнул. – Голодал.
– Все голодали, – буркнул Иван, не сдержавшись. – Ладно… Значит, комиссаршу вырыли из могилы и повесили. Дальше что было?
– Ее муж приехал со своими людьми и забрал тело. Он был из латышей, и… Короче, почти вся деревня ударилась в бега, предвидя худшее. Но он не стал никого расстреливать, не стал сжигать дома. Тогда было такое время, что некоторые еще с бронепоезда расстреливали целые деревни…
– Тут с бронепоезда не особо постреляешь, – напомнил въедливый Опалин. – Деревня в стороне от железки лежит.
– Это-то да. Можно считать, что Николаевке повезло. А Стрелкову ее муж очень любил. Когда он увидел, как ее гниющее тело висит на дереве… В общем, он похоронил ее где-то в Москве и через некоторое время застрелился. По крайней мере, так говорили.
– А второй?
– Что?
– Кто был второй, кто застрелился после смерти Стрелковой?
– Не было никакого второго, Ваня. Это все слухи. Зачем тебе вообще понадобилось это дело? Тогда шла гражданская война. Творились… всякое творилось.
– Понимаешь, – проговорил Опалин, не сводя глаз с натюрморта на стене, – я приезжаю прояснить насчет призрака, и узнаю про летающий стол. Затем к ним прибавляется летающая секира, которая убила человека. Эта секира и стол – они как-то связаны? Или нет? И при чем тут Сергей Иванович, который занимался в этом доме пес знает чем, так что даже Распутин…
Он умолк.
– Не могу понять, что это такое, – продолжал Опалин, глядя на картину. – Может, ты знаешь? Вон, сбоку, с зеленой метелкой. Перед кувшином лежит.
Платон Аркадьевич вошел в комнату и всмотрелся в натюрморт. Тарелка, ваза, которую собеседник обозвал кувшином, на тарелке яблоки и желтое с метелкой – перед вазой. На заднем плане – занавеска, часть окна, и за ним сад.
– Это ананас, – объявил Киселев.
Глава 12
Натюрморт
– Чего-чего? – переспросил озадаченный Опалин.
– Говорю тебе: ананас. Фрукт такой.
– И где он растет?
– На юге.
– Правда, что ли? А почему он такой странный?
– Потому что это ананас, – терпеливо разъяснил Платон Аркадьевич. По правде говоря, он чуть было не ляпнул «Потому что это не яблоко», но благоразумно решил не рисковать.
– А картину кто рисовал?
– Зинаида Станиславовна.
– Жена инженера? А она живьем рисовала, или как?
– Ты хочешь сказать, с натуры? Насколько мне известно, да, а что?
– Просто мне интересно. На картине сзади окно, и видно здешний сад. Откуда она тут взяла ананас?
– Так его в оранжерее вырастить можно. По-моему, Лидия Константиновна говорила, что им какой-то князь присылал ананасы из своей оранжереи.
– Ну и зачем ты мне тут твердил, что ананас только на юге бывает, когда его в оранжерее выращивают? – рассердился Опалин.
Киселев стоял, пряча улыбку; но Иван все равно заметил ее и надулся.
– Так бы и сказал: овощ из оранжереи, – добавил он упрямо.
– Фрукт.
– Какая разница?
Платон Аркадьевич очень хотел возразить, что разница есть, и существенная, но вовремя заметил, что Опалин снова начинает злиться, и решил лишний раз не выводить его из себя.
– Он хоть съедобный? – подозрительно спросил Иван.
– Я не пробовал. Лидия Константиновна говорит, что да.
– Тяжко с вами, – пробурчал Опалин. – Ананасы, призраки… Селькора, вон, в соседней деревне убили… Комиссарша… Доктор-морфинист…
– Слушай, не приплетай сюда Дмитрия Михайловича, – буркнул учитель, не удержавшись. – Когда шла гражданская война, его тут не было. Он очень переживал, когда его бросила жена. У него была бессонница, и он начал употреблять морфий, а потом не смог остановиться… И при чем тут селькор?
– При том, что у вас все не такое, каким кажется. Селькора убили из-за бабы, а потом выясняется, что не из-за бабы… Комсомольцы вон, приехали из города, и уже начали верить в призраков… С ума тут с вами сойдешь.
«Не очень-то ты похож на сумасшедшего», – подумал, однако, Платон Аркадьевич, всмотревшись в лицо собеседника. Но сказал только:
– Ты ужинать будешь?
– Ну… – Иван подумал, почесал щеку. – Буду.
Оставив его, учитель вышел и направился в сад.
– Вы не ссорились? – с тревогой спросила Лидия Константиновна.
– Нет.
– А… а… О чем говорили?
– Он меня спрашивал, что изображено на картине, которую вы повесили ему в комнату. Говорил я, надо было что-нибудь революционное… Il devrait avoir dix-sept ans, et parfois il me fait peur[1], – добавил с отвращением Платон Аркадьевич, переходя на французский язык. – Il ne connaît ni Sherlock Holmes ni ananas, c'est formidable! Je commence à regretter l'absence de cet animal de son camarade. Après tout il n'était pas si mal que celui-là…[2]
– Parlons Russe[3], – попросила Лидия Константиновна с умоляющим видом.
Киселев напрягся. Ему не понравилось, что его знакомую и, как он считал, близкого человека назвали запросто по имени, без отчества. Это могло значить… в общем, это не предвещало ничего хорошего.
– Лидия Константиновна тогда умирала от тифа, – ответил он мрачно. – Она ничего не помнит. Конечно, когда она пришла в себя, ей рассказали.
– Кто рассказал?
– Отец Даниил.
– Он что, присутствовал при этом?
– Нет. Присутствовали другие люди – Зайцев, например. Но все они потом рассказывали одно и то же.
– Как топор слетел со стены и убил комиссаршу Стрелкову?
– Это был не топор, а что-то вроде обломка секиры. Или алебарды… Отец Вережниковых собирал коллекцию холодного оружия. Часть после революции растащили – сабли, шпаги, рапиры… Кинжалы у него были очень красивые, в драгоценных ножнах. Ну… это первым делом украли, конечно.
– Дальше, – буркнул Опалин, насупившись.
– А что тут говорить? Однажды в усадьбе появилась эта комиссарша. Она тогда очень лихо порядок в уезде наводила… Стала грозить расстрелами, и все в таком духе. Эта секира, или алебарда, сорвалась со стены, пролетела полкомнаты и ударила ее в шею. Кровь хлынула фонтаном. Ее спутники и опомниться не успели, как она была мертва.
– То есть Стрелкова не стояла рядом с этой штукой…
– Нет. В том-то и дело. И все видели, как это случилось. Но никто не мог объяснить, что это было.
– И кто-то потом даже застрелился от испуга?
– Нет.
– Что, никто из тех, кто с ней был…
– А, вот ты о чем. Погоди, я понял. Нет, все было не так. Они, понимаешь, похоронили ее здесь. И тут они сделали ошибку, потому что… Короче, когда они уехали, через какое-то время ее труп вытащили из могилы и повесили.
– Кто?
– Неизвестно.
– Не верю, – коротко ответил Опалин, и шрам на его виске дернулся.
– Я тебе говорю – меня тогда тут не было. Откуда мне знать?
– А где ты был вообще?
– В Царицыне.
– Детишек учил? – спросил Опалин доброжелательным тоном, и в глазах его мелькнул адский огонек.
– Ты что! Тогда уже не действовало ничего. Хочешь знать, что я делал? – Платон Аркадьевич вздохнул. – Голодал.
– Все голодали, – буркнул Иван, не сдержавшись. – Ладно… Значит, комиссаршу вырыли из могилы и повесили. Дальше что было?
– Ее муж приехал со своими людьми и забрал тело. Он был из латышей, и… Короче, почти вся деревня ударилась в бега, предвидя худшее. Но он не стал никого расстреливать, не стал сжигать дома. Тогда было такое время, что некоторые еще с бронепоезда расстреливали целые деревни…
– Тут с бронепоезда не особо постреляешь, – напомнил въедливый Опалин. – Деревня в стороне от железки лежит.
– Это-то да. Можно считать, что Николаевке повезло. А Стрелкову ее муж очень любил. Когда он увидел, как ее гниющее тело висит на дереве… В общем, он похоронил ее где-то в Москве и через некоторое время застрелился. По крайней мере, так говорили.
– А второй?
– Что?
– Кто был второй, кто застрелился после смерти Стрелковой?
– Не было никакого второго, Ваня. Это все слухи. Зачем тебе вообще понадобилось это дело? Тогда шла гражданская война. Творились… всякое творилось.
– Понимаешь, – проговорил Опалин, не сводя глаз с натюрморта на стене, – я приезжаю прояснить насчет призрака, и узнаю про летающий стол. Затем к ним прибавляется летающая секира, которая убила человека. Эта секира и стол – они как-то связаны? Или нет? И при чем тут Сергей Иванович, который занимался в этом доме пес знает чем, так что даже Распутин…
Он умолк.
– Не могу понять, что это такое, – продолжал Опалин, глядя на картину. – Может, ты знаешь? Вон, сбоку, с зеленой метелкой. Перед кувшином лежит.
Платон Аркадьевич вошел в комнату и всмотрелся в натюрморт. Тарелка, ваза, которую собеседник обозвал кувшином, на тарелке яблоки и желтое с метелкой – перед вазой. На заднем плане – занавеска, часть окна, и за ним сад.
– Это ананас, – объявил Киселев.
Глава 12
Натюрморт
– Чего-чего? – переспросил озадаченный Опалин.
– Говорю тебе: ананас. Фрукт такой.
– И где он растет?
– На юге.
– Правда, что ли? А почему он такой странный?
– Потому что это ананас, – терпеливо разъяснил Платон Аркадьевич. По правде говоря, он чуть было не ляпнул «Потому что это не яблоко», но благоразумно решил не рисковать.
– А картину кто рисовал?
– Зинаида Станиславовна.
– Жена инженера? А она живьем рисовала, или как?
– Ты хочешь сказать, с натуры? Насколько мне известно, да, а что?
– Просто мне интересно. На картине сзади окно, и видно здешний сад. Откуда она тут взяла ананас?
– Так его в оранжерее вырастить можно. По-моему, Лидия Константиновна говорила, что им какой-то князь присылал ананасы из своей оранжереи.
– Ну и зачем ты мне тут твердил, что ананас только на юге бывает, когда его в оранжерее выращивают? – рассердился Опалин.
Киселев стоял, пряча улыбку; но Иван все равно заметил ее и надулся.
– Так бы и сказал: овощ из оранжереи, – добавил он упрямо.
– Фрукт.
– Какая разница?
Платон Аркадьевич очень хотел возразить, что разница есть, и существенная, но вовремя заметил, что Опалин снова начинает злиться, и решил лишний раз не выводить его из себя.
– Он хоть съедобный? – подозрительно спросил Иван.
– Я не пробовал. Лидия Константиновна говорит, что да.
– Тяжко с вами, – пробурчал Опалин. – Ананасы, призраки… Селькора, вон, в соседней деревне убили… Комиссарша… Доктор-морфинист…
– Слушай, не приплетай сюда Дмитрия Михайловича, – буркнул учитель, не удержавшись. – Когда шла гражданская война, его тут не было. Он очень переживал, когда его бросила жена. У него была бессонница, и он начал употреблять морфий, а потом не смог остановиться… И при чем тут селькор?
– При том, что у вас все не такое, каким кажется. Селькора убили из-за бабы, а потом выясняется, что не из-за бабы… Комсомольцы вон, приехали из города, и уже начали верить в призраков… С ума тут с вами сойдешь.
«Не очень-то ты похож на сумасшедшего», – подумал, однако, Платон Аркадьевич, всмотревшись в лицо собеседника. Но сказал только:
– Ты ужинать будешь?
– Ну… – Иван подумал, почесал щеку. – Буду.
Оставив его, учитель вышел и направился в сад.
– Вы не ссорились? – с тревогой спросила Лидия Константиновна.
– Нет.
– А… а… О чем говорили?
– Он меня спрашивал, что изображено на картине, которую вы повесили ему в комнату. Говорил я, надо было что-нибудь революционное… Il devrait avoir dix-sept ans, et parfois il me fait peur[1], – добавил с отвращением Платон Аркадьевич, переходя на французский язык. – Il ne connaît ni Sherlock Holmes ni ananas, c'est formidable! Je commence à regretter l'absence de cet animal de son camarade. Après tout il n'était pas si mal que celui-là…[2]
– Parlons Russe[3], – попросила Лидия Константиновна с умоляющим видом.