Подмосковная ночь

– Может быть, профессор Дробинский… Дмитрий Михайлович как-то упоминал, что учился у него… И профессор вроде бы… ну… У него клиника…

– А что ж Виноградов к нему не обратится? – По юношеской привычке Опалин рубанул с плеча.

– Ты что, думаешь, ты так просто к нему попадешь? – усмехнулся фельдшер. – Понимать надо! Профессор Дробинский – величина… Эх, было бы все так легко… Я бы сам его туда отправил. – Он тяжело вздохнул. – Когда Дмитрий Михайлович в порядке… ну, более-менее… это ж такой врач, такой врач! Помню, принесли к нам селькора… Герасимова… Упился, мол, до смерти. Дмитрий Михайлович только на него посмотрел – нет, говорит, его топили… Держали и топили. Вскрыл – и точно, в легких вода…

– Да, я помню, – хмуро кивнул Опалин. – Герасимов не с той бабой спутался…

– Ты что! – Фельдшер быстро оглянулся и понизил голос. – Его за то убили, что он селькором был… всех выводил на чистую воду… Бабу ту уже потом приплели, когда стало ясно, что скрыть убийство не удастся… А она с кем только не блудила… И на суде горой друг за дружку стояли… Потому и сроки получили, можно сказать, пустячные…

Опалин нахмурился. Совсем недавно он готов был поверить, что комсомольцы сказали ему правду и что убийство селькора не имело никакой подоплеки, кроме личной. Теперь же оказалось, что все было совсем не так. Да еще убийство изначально пытались выдать за несчастный случай, и если бы доктор Виноградов был не в порядке, он вполне мог не заметить…

«Не, в этих местах надо держать ухо востро», – решил Опалин. Он попрощался с фельдшером и направился к ожидавшей его карете – пардон, телеге.





Глава 11

Дела минувших дней




– Тот момент, когда начинаешь воспринимать жизнь как шагреневую кожу, которая сокращается с каждым днем, и есть начало старости, – сказал Платон Аркадьевич. – Верно я говорю, Лидия Константиновна?

Ермилова машинально поправляла шаль на плечах. Услышав вопрос учителя, она подняла глаза. Вообще она недолюбливала разговоры о старости, о смерти, и ей всегда было нелегко поддерживать их.

– Опять Лев Толстой сказал? – спросила она с бледной улыбкой.

– Нет-с, – ответил Киселев, усмехнувшись. – Мое собственное… выстраданное, так сказать, – добавил он, покосившись на отца Даниила. – Я недавно Бальзака читал… Неровный писатель, но идея шагреневой кожи – чертовски хороша.

Учителя и присоединившийся к ним священник пили чай в саду под раскидистым кленом. На какую-то долю мгновения Лидию Константиновну посетило головокружительное ощущение, что время обратилось вспять и что революция, голод, разруха и всеобщая озлобленность только снились ей. Вот-вот из-за дерева выйдет стройный управляющий Витольд Чернецкий, кузен Зинаиды Станиславовны, и скажет…

Тут она увидела толстовку Киселева, заплаты на рясе отца Даниила и очнулась. Ничего не будет, все уже было. А в настоящем – только скудость, тяжесть и ужасная одежда (Лидия Константиновна ненавидела толстовки, кепки, косоворотки и тому подобную гадость). Она недовольно поморщилась, Платон Аркадьевич решил, что ее гримаса относится к нему, и запнулся.

– Кажется, я впервые слышу, что вы хвалите какого-то писателя, кроме покойного графа Толстого, – заметил священник с улыбкой.

– И надо же вам было отлучать его от церкви! – вскинулся учитель. – Поймите, этим поступком вы оттолкнули от православия почти всех мыслящих людей…

Отец Даниил почувствовал себя точно так же, как любой другой человек, которого обвинили бы в том, к чему он не имел ни малейшего отношения. В то же время у него не было никакого желания поддерживать обвинение против организации, к которой он принадлежал.

– Граф Толстой… – начал он в величайшем смущении.

– Ах, оставьте, Платон Аркадьевич, – вмешалась Лидия Константиновна. – Отец Даниил никого не отлучал. И вообще это была какая-то интрига Победоносцева…

– Победоносцев не Победоносцев, но это позор, простите. Нельзя отлучать от церкви величайшего человека в мире, – объявил учитель, не утративший своего боевого настроя. – Даже если он, на чей-то взгляд, заблуждался…

– Кажется, Бальзак был женат на русской. – Лидия Константиновна храбро попыталась сменить тему разговора.

– На полячке, но подданной русского царя. А ее сестре писал письма Пушкин, – сказал Киселев.

– И не только он, – заметил отец Даниил.

– Вы будете варенье? Что ж вы не едите варенье? – всполошилась Лидия Константиновна. – Вам не нравится?

Мужчины хором заверили ее, что все нравится. Несколько минут молча пили чай и ели варенье, и Лидия Константиновна смогла перевести дух.

– Как вам наш Шерлок? – спросил Платон Аркадьевич у священника. – Вы ведь упоминали, что он успел побывать у вас.

– По крайней мере, он крещеный, – осторожно заметил отец Даниил. – Это кое-что да значит.

– Знаете, – заговорила Лидия Константиновна, – я ведь учу новое, некрещеное поколение, и вот что я вам скажу… Ничем оно не отличается от предыдущих. Дети как дети, вот и все.

Священник нахмурился.

– Боюсь, я не могу с вами согласиться, Лидия Константиновна. Безбожие не может привести ни к чему хорошему.

– Ах, оставьте, – отмахнулась Ермилова. – Можно подумать, вы никогда не видели верующих, которые исправно посещают церковь и в то же время творят ужасные вещи. Кто живьем сжигал офицеров в топках паровозов? Кто резал помещиков? – Она повернулась к учителю. – Вы все время твердите – Толстой, Толстой… Но ведь предвидел все это не он, а Достоевский. Это он написал о бесах. Это он понял, что будет с нами!

Платон Аркадьевич насупился. В глубине души он терпеть не мог Достоевского, считая его стиль невозможным, героев – ходульными, героинь – сумасшедшими, а воззрения – сомнительными.

– Я все думаю, сказать ли Шерлоку о комиссарше, – веско уронил он.


Лидия Константиновна застыла на месте.

– О комиссарше? Вы имеете в виду Стрелкову? Но ведь это было давно…

– Ну, он же выспросил у вас чуть ли не всю историю усадьбы. Кто был ваш отец, чем занимался Сергей Иванович, и так далее. А про комиссаршу-то мы ему и не сказали. Как бы он не вздумал нас в чем-нибудь обвинить.

– В чем? Он ни слова о ней не произнес.

– Может, ждал, когда мы первые заговорим? Черт их знает, этих столичных… – Платон Аркадьевич повернулся к священнику. – Он не спрашивал у вас о Стрелковой?

– Нет. – Отец Даниил медленно покачал головой.

– Вы можете мне объяснить, – потребовала Лидия Константиновна больным голосом, – какое отношение ее смерть имеет к призраку?

– Не смерть, а убийство. Вот в чем дело.

– Это была кара, – пробормотал священник негромко, но так, что его все услышали. Лидия Константиновна вздрогнула, и тут они заметили телегу, которая ехала по направлению к дому. В телеге, покусывая травинку, сидел Опалин.

– Тпррр!

Отбросив травинку, он соскочил с телеги и направился к клену.

– А вот и наш Шерлок, – на беду себе, приветствовал его учитель. Иван резко остановился, словно его ударили в грудь.

– Слышь, ты, – выпалил он с яростью, – я тебя не оскорблял, ясно? За языком следи! Какой я тебе Херлок…

– Господи, Ваня, он персонажа имел в виду… – пролепетала пораженная Лидия Константиновна. – Героя книги…

Опалин смерил ее злобным взглядом и, не отвечая, удалился.

– Он что, не знает, кто такой Шерлок Холмс? – пробормотал изумленный Киселев.

– Похоже, что нет, – спокойно заметил священник.

Под кленом воцарилось молчание. Каждый про себя пытался осмыслить тот факт, что на земле может существовать человек, который не слышал о Шерлоке Холмсе.

– Вам лучше пойти к нему и извиниться, Платон Аркадьевич, – быстро проговорила Ермилова.

– Извиниться? В чем? Я и не думал его задеть. Чудак он!

– У него с собой ордер на арест, где оставлено пустое место для фамилии. Вы хотите, чтобы он вас арестовал? Или меня?

– Вас-то за что, Лидия Константиновна?

– Не знаю. Не знаю. Откуда мне знать, что ему в голову взбредет!

Киселев поглядел на ее взволнованное лицо и поднялся с места. Мысленно он уже проклинал себя за то, что черт дернул его назвать Опалина именем сыщика с Бейкер-стрит.

– Хорошо. Я извинюсь.

Он удалился. Священник, вспомнив, что в деревне его ждут дела, засобирался домой, и Лидия Константиновна осталась одна. Пчела, жужжа, планировала над блюдечком, на дне которого остался намек на съеденное варенье.

– Господи, до чего же я устала! – вырвалось у Ермиловой.

Платон Аркадьевич нашел Опалина в его комнате. Тот сидел на кровати, глядя на картину напротив. Входить Киселеву не хотелось, и он остановился на пороге.

– Шерлок Холмс – знаменитый сыщик, – негромко проговорил он. – Литературный персонаж. Я вовсе не собирался тебя обидеть. И в мыслях такого не было…

Выражения лица Опалина он не понимал, но поймал себя на том, что оно инстинктивно ему не нравится.

– Почему вы мне не сказали, что Виноградов – морфинист? – требовательно спросил сидящий.

Вот. Начинается.

– Понимаешь… Мы не хотели, чтобы у доктора были неприятности…

– А про убийство комиссарши почему не сказали?

– Ты меня хочешь в чем-то обвинить? – внешне спокойно спросил Киселев.

По правде говоря, больше всего сейчас непротивленец злу насилием желал свернуть собеседнику шею. Однако Платон Аркадьевич сделал над собой усилие и спрятал руки за спину.

– Меня вообще тут не было, когда ее убили, – добавил учитель. – Я узнал о ней, только когда приехал.